печально взирал на каждого, кого вносили и укладывали на дно корабля смерти.
Одним из первых внесли Ратмира. Белого, без кровинки. Много руды из многих ран его вытекло. Как глянули, сколько раз он пронзен был, сильно поразились — неведомой силой он так долго в бою еще оставался, и дух его, как видно, отлетел с последней источившейся каплей крови.
Другая страшная потеря — Костя Луготинец. Он еще утром пал, разделив надвое войско свеев и доблестно сдерживая натиск со стороны села. Много врагов от его руки ушло в Валгаллу, но и сам он не уберегся от вражеского оружия. Сильный, крепкий был полковник, краса и доблесть Новгорода. Необычайной красоты конь его одиноко ходил среди битвы и странным со-изволеньем судьбы оказался под отроком Саввою, который потерял в бою своего Вторника.
На его месте потом весь день еще бился на краю ижорского села Юрята Пинещенич. Познал радость победы, веселился от осознания того, что одолели мы наглых гостей, но совсем немного не дожил до заката победного дня, пал смертью храбрых, с честью выполнив свой ратный долг.
Несли своих павших и пешцы — Дручилу, Намес-та, Димитрия Еньдропа, Ратислава Пузача. Последним на шнеку погрузили тело Всеволожа Вороны.
— А ведь и немного пало наших-то, — вдруг приободрился Домаш Твердиславич, распоряжавшийся укладкой павших на шнеке. — Княже! Не печалься! Малою кровью одолели мы проклятых. Два десятка витязей да около пятидесяти простых воинов. И это все. Подумай-ка! Не иначе и впрямь оберегал нас Владимир Красно Солнышко и сыновья его Борис да Глеб. Александр, пытаясь тоже приободриться, огляделся вокруг себя. Вот Савва рядом с ним, живой, подлец, слава Тебе Господи! Вон непревзойденный свистун Яков, вон Миша Дюжий, сокольники Варлап да Нефеша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыжевич, Ласка, Шестько, Ратисвет… И Елисей Ветер жив, и Димаша Шептун, и Ваня Тур, и Сбыслав Якунович, и Гаврила Олексич, и ладожский посадник Ладомир Свяка, и многие, многие другие!
— Слава Тебе Господи! — широко перекрестился князь. — Владимиру Святославичу, предку моему, спасибо за помощь! Не гоже нам, братья мои, печа литься. Наши павшие сегодня же в раю светлом за одним столом с Владимиром Красным Солнышком пировать станут. И хоть тягостно нам расставаться с ними, а им, однако, отныне во сто крат лучшая жизнь, неже
ли нам тут, уготована. Отправляйте сию погребальную шнеку в Новгород.
И долго стояли, провожая взглядом уплывающий корабль мертвых, кроваво озаренный последними лучами заката.
Потом пришли послы от Улофа Фаси. Просили передать, что ярл полностью признает свое поражение в битве, уходит от невских берегов обратно в Свею и просит поменяться пленниками, а также забрать своих мертвецов.
— Скажите ярлу, что с сего часа я зла на него не держу, — отвечал Александр. — Он и Биргер получили по заслугам, и теперь, будучи побежденными мною, они мне не враги. Пусть вернут наших пленников и забирают всех своих, нами полоненных, коих во много раз более. Пусть и мертвых своих уносят для воздаяния им должных воинских почестей. И пусть убирают
ся восвояси и всем своим папежникам скажут, что каждому, кто подобным чином к нам в гости заявится, подобное же пиршество будет мною уготовано. Уж простите, что так скатерть запачкали горячим вином!
Все поняли послы, кроме слова «папежники», которое пришлось перевести им как «рабы папы римского». Низко поклонились они великодушию Александра, но, когда уходили, все равно неистребимым своим обычаем высоко носы задирали.
— Гляньте на них! — возмутился Ванюша Тур. — Ах вы шнеки недопотопленные!
— Немца не переделаешь, — сказал сокольник Варлап Сумянич. — Из спесивой утробы на свет рождаются.
— Я не вполне понимаю, что сие означает «из спесивой утробы»? — спросил слышавший это тевтонец Ратшау.
— Да и не надо понимать! — засмеялся Александр. — А понимай лучше то, Ратша-воин, что я премного благодарен тебе и твоим немцам. Видел я, как вы доблестно бились, и я низко вам кланяюсь. И молодцы, что все живы остались, а то как я стал бы за вас перед Андреяшей Вельвеном отчитываться? Вдруг да приедет ваш местер с проверкой, не повредились ли тут его бывшие риттари.
Незатейливая шутка князя малость развеселила усталую и опечаленную видом мертвых товарищей дружину. Потом пошли смотреть, как свей своих мертвецов подбирают и уготавливают к погребению. Уносили только знатных воинов, простой битый люд оставляя на скорбном поле. Знатными же набили доверху две шнеки.
— Неужто повезут до самой Свей? — удивлялся Савва.
— А этих что, нам хоронить? — еще больше удивлялся Сбыслав, видя, что мертвые простолюдины остаются лежать без внимания. — Что за народ! Ты бы, княже, не отдавал им всех пленников, обменяй каждого нашего на одного ихнего, а которые останутся — вези в Новгород, нам работники пригодятся.
— Нам и без их работников хватает тружеников, — махнул рукой Александр. — Пущай забирают. Я слову своему хозяин.
Среди наших освобожденных пленников оказался Ярослав Ртище. Пережив позор плена, он понуро приблизился к Александру:
— Прости, княже, оплошал я, скрутили клятые папежники.
— Бог с тобою. Каждый может так попасть.
— Клянусь, в ближайшей же битве изглажу вину свою! Увидишь, яко смою срам свой.
— Верю, — улыбнулся ему Александр. Наступила июльская ночь. Небо заволокло туча
ми, и луна не могла просочить сквозь них свет свой.
Свей уходили, и Александр не спешил идти отдыхать, покуда не проводит их взглядом. Три шнеки, доверху груженные мертвецами, стояли в окружении остальных.
— Сейцяс зажгут, — сказал Пельгусий, стоя неподалеку от Александра со своим братом.
— Ой ли? — усомнился Савва.
— Тоцно говорю, — закивал головой ижорянин. — Таков древний обыцяй.
— Неужто запалят? — удивился ладожский посадник. — Охольные свей!
В подтверждение слов Пельгусия на реке вспыхнули огни — свей зажигали факелы. Пламя стало расти, охватывая паруса приговоренных к сожжению шнек. Одновременно зазвучали топоры, и в свете огней стало видно, как, подплыв к кораблям мертвых на маленьких лодках, свей прорубают им днища. Охваченные пламенем шнеки вскоре превратились в три ярко полыхающих на воде костра. Отвратительно запахло горящим человеческим мясом.
— Який смрад! — возмутился Ладомир. — Княже Александре, идем на одмор отдыхать. Ты си сила! Ты сделал одоленье, идем на покой.
— Догляжу, — отказался Александр. — Уже накренились, сейчас потонут.
Горящие шнеки и впрямь стали одна за другой все выше задирать свои надменные носы, уходя кормой под воду. Громким шипеньем обозначилось соприкосновение реки с жарким огнем.
— Хох! Хох! Хох-хоооо! — кричали живые свей с других шнек, приветствуя уход своих павших товарищей в Валгаллу.
— А все-таки и они молодцы, — осмелился похвалить врагов ловчий Яков.
— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, — пробормотал отец Николай.
Горящие шнеки все быстрей уходили под воду. Яркое зарево, освещавшее всю реку так, что хорошо можно было разглядеть противоположный берег, уменьшалось, и вновь становилось темно. И вот уже с трудом можно было увидеть, как высокие носы ненадолго замерли над водой и канули навеки, ушли на дно Невы. Живые шнеки подняли свои якоря и двинулись прочь в сторону Алатырского моря.
— Прощайте, гости дорогие! Приходите почаще! — крикнул им вдогонку князь-победитель. — У нас земли и рек вдоволь, есть куда вас уложить с по честями!
ПОБИТЫЕ АНГЕЛАМИ
Князь их простил, а я не мог. Беззлобно он кричал им вослед, чтобы еще приходили в гости, а меня так и распирало броситься в одну из захваченных нами шнек и плыть вдогонку, нагнать проклятых и бить, бить их, не дать им уйти из пределов страны нашей.
Зачем умолкли навеки уста Ратмира и Юряты? Кто заменит нам в нашем дружинном братстве Костю Луго-тинца, лучшего воина и ристалищника, веселого балагура и несравненного озорника? Еще тридцать три шнеки свои доверху набейте мертвецами и уведите их в огне на дно реки, а и тем не перевесится чаша весов, на которой лежат Ратмир, Юрята и Костя. И это только трое. А скольких еще недосчитались мы — Пузача, Еньдропа, Наместа, Всеволожа Ворону, иных… Конечно, не так много, как могли бы недосчитаться, но кисть руки отруби или всю руку — все равно больно!
А главное, так и не услышал я слов прощения мне из уст Ратмирушки. Остыли его певучие уста, навсегда закрылись, не зачирикают на своем новгородском щебете. И не скажут больше: «Так уж и быть, Савка, прощаю тебя, собаку! Давай обнимемся, брате!»
От этой мысли я не утерпел тогда, и вновь слезы густыми ручьями хлынули из глаз моих. К счастью, никто их не видел — Александр и присные во все глаза сверлили ночь, глядя, как уплывают недобитые па-пежники. А ночь, в отличие от предыдущей, стояла темным-темная, хоть глаз выколи, и разглядеть во мраке уходящих свеев мог уже только один человек — наш остроокий князь Александр.
Стал накрапывать дождь, обещая лить свои слезы во всю накрывшую нас ночь. Александр оставил дозорных и велел всем располагаться в ижорском селе, из которого свей выбили жителей, а мы — свеев. Сам же он отправился на покой в шатер, который поставили ему на берегу реки Ижоры у самого места впадения ее в Неву. С ним и мы обосновались — я да Быся, да Яков, да сербин Ладко, да сокольники Варлап с Не-фешей. Помолились коротко и улеглись там. Дождь тихо шуршал по полотну нашей ставки, а в ушах все ревело и скрежетало побоище, долго не давая уснуть. Наконец то один, то другой перестали ворочаться с боку на бок, захрапел Варлап, а вскоре и я погрузился в мятежный сон.
Снилось мне одно хуже другого. То привиделось, будто, наоборот, один только Ратмир в живых остался да я грешный, а остальные все пали тут. То привиделся утлый свеянин, которого я собственным топором надвое развалил. Он еще почему-то по-русски орал, требовал у Александра его сердпе. Эдакой образине и на свет не положено было рождаться. А тут приснилось, будто он по берегу ходит и бормочет: «Где же оно? Где же оно?» — ищет сердце Александра. И меня всего ужасом покрыло — стало быть, убит князюшко наш, коль эта мерзкая тварь его сердце разыскивает. Проснусь в страхе, перекрещусь и опять ухожу в страшные сны. Лишь под утро дал мне Бог облегчение. Вижу я во сне прекрасное солнечное утро, рассвет — аж глаза застит, и из этого
