Двойники

— На институтском зисе — он, — подтвердил Данила.

— Эх, надо было его зарубить там, в подвале, — картинно огорчился Тимофей.

— Такого не зарубишь — у него души нет, — тихо произнес Данила.

Отец Максимиан взглянул через зеркало заднего обзора на Данилу. Дьякон Паисий перекрестился.

Наступило молчание, и вдруг раздался стон земли. Машину подбросило, еще раз подбросило. Отец Максимиан поспешно затормозил. Земля еще стонала, но гул был уже едва слышен. Друзья сидели, потрясенные стоном.

Затем вышли из машины на обочину, отдышаться, осмотреться. В небе уже не было никакого гриба, и ничто не закрывало солнце.

— Смотрите, что это? — испуганно показал в сторону, где когда-то был институт, Андриевский.

А там небо разверзлось. Узкая вертикальная полоса тьмы, во тьме блещут звезды. И рядом с полосой космоса — облака, синева неба.

Пять человек смотрели на этот провал. Провал расширялся, всё больше звезд блестело в нем. Из глубины провала на людей глянуло нечто — равнодушное и далекое. Словно взгляд хозяина, вступающего в завоеванные земли. Хозяина мира, в котором людям уже не будет места.

Летающая тарелка появилась со стороны города. Огромный сияющий шар низко пронесся над деревьями, невозможным прыжком ушел вверх и уже блестел среди звезд в космическом провале — гораздо ярче любой звезды.

Внезапно полоса тьмы стала сжиматься. Даниле померещился скрежет, а Тимофею показалось, что бесшумно запахивается занавес. Всё произошло очень быстро. Полоса сомкнулась, небо вновь было всюду, сплошь одна синева. Летающая тарелка исчезла вместе с полосой.

Окончание

Светлый странник поднимался по лестнице — осторожно пробовал ногой ступени, руками нащупывал перила. Темно. Только впереди, вверху, горит крохотный огонь. Лестница длинна, но всё же не бесконечна — вот он, огонь, керосиновая лампа на деревянном столе. Странник берет лампу и входит в коридор.

Длинный каменный коридор, слева и справа — множество дверей. Все они, разумеется, заперты много тысячелетий назад. Можно сказать, что они были заперты всегда. В коридоре сильный сквозняк, тот самый, что обычно свистит в щелях треснувших стен старых замков, в окнах без стекол, в мертвых провалах дверей, порождая полуночную пляску теней и призраков прошлого.

Он уже перед входом — широким светлым проемом. Он перешагивает порог, замшелую каменную ступеньку, и оказывается в просторном помещении. Высокие стены, ряды книжных стеллажей уходят вдаль. Вместо потолка — небо, по нему очень быстро проплывают непроницаемо серые облака — причудливый танец клубящихся переливов серого. Непрерывно падает снег. Впрочем, это, конечно же, не снег, это сыплется время. Секунды и мгновения зафиксированы в строгой геометрии снежинок, они падают и падают, но, так и не достигнув пола, исчезают бесследно.

Странник ставит лампу на пол. Его путь ведет дальше — туда, в узкие проходы между стеллажами. Там он найдет то, ради чего пришел. Он идет, всматривается в переплеты, в золоченую вязь букв, в иероглифы, знаки и символы.

Кто-то движется навстречу, в узком проходе негде разминуться. Впрочем, и не надо — он проходит сквозь встречного, словно нет того. В каком-то смысле, это правда. Он проходит сквозь встречного не так, как проходит человек сквозь туман — плотный сквозь разреженное, а как туман сквозь другой туман в нереальности чего-то третьего, где у них нет ничего общего.

Наконец он останавливается, берет с полки книгу и раскрывает ее посередине. Одна половина — лучезарная, искрится солнечным светом, звенит песнями, мелькает нескончаемым хороводом лиц, хороводом жизни. Вторая половина скрыта под тусклым слоем холодной и тяжелой пыли. Там, под этим покрывалом скрыт мир бесконечного снега и холода, мир драповых пальто и выцветших цигейковых воротников; там поселилась смерть — место с труднопроизносимым названием Щиколетнорастная…

Тогда он набирает полную грудь воздуха и сильно дует. Пыль вихрится, поднимается над книгой, становится снежинками времени и исчезает. Освобожденная от пыли страница преображается, брызжет светом.

Когда озаряется солнцем последняя страница книги, появляется другой. Он ищет эту же книгу. Он проносится насквозь — плотное сквозь туман. Он ищет книгу, — в его руке мешочек с пылью смерти — но не видит ее. Опоздал. Прошло время смерти; смерть затерялась среди бескрайних снежных пространств, там, где уже никого нет.

Снова опоздал темный странник. Как всегда опоздал.

Светлый странник закрыл книгу и поставил ее в стеллаж.

Вместо эпилога

ЗСУ-23–4, зенитная самоходная установка с крупнокалиберным счетверенным пулеметом, именуемая в военной документации «шилкой», медленно ползла по лесной просеке, неуклонно приближаясь к заданной цели — заброшенному танкодрому. Из командирского люка, высунувшись по пояс, торчал Данила Голубцов, в гимнастерке и танковом шлеме.

Внутри башни по долгу службы томились в заключении оператор-наводчик и второй номер расчета. Там было нечеловечески шумно. В раскатистое рявканье дизеля вплетался надсадный вой газотурбинного двигателя, питающего силовую установку, истошно завывали гидроприводы вращения башни и антенны, гудели многочисленные вентиляторы…

Созерцая проплывающий пейзаж, Данила размышлял о превратностях судьбы. Если бы он не захотел заехать после известных событий домой, где его под дверью ожидала засада — офицер военкомата. «Фиолетовые драконы», «вы вызываетесь на сборы…» Собрал вещички — и на вокзал. Вот тебе, Голубцов, Беларуссь, грибы-подосиновики. Хорошо, что вроде бы взрывать над головой ничего не собираются. О предсказании Александры Петровны Данила думать не хотел.

Шилка вывалилась из лесу. Старый заброшенный танкодром сплошь зарос высокими травами. Теперь предстояло, прижимаясь к лесу и предельно маскируясь под ветвями, направить машину вдоль периметра танкодрома и занять позицию на том конце поля, где надлежало затаиться и ожидать вводных на поражение воздушных целей условного противника. Идиотизм.

Данила погрузился в кресло командира, прикрыл люк, оставив лишь щелочку для воздуха, и проорал в ларингофон команду механику-водителю:

— Михалыч, держись края леса! Алло, Михалыч!

В наушниках хрипло каркнуло — видимо, Михалыч расслышал команду. Шилка поползла по редколесью, и Данила расслышал в наушниках отчетливый мат — Михалыч крыл конкретно его, командира зенитной самоходной установки. Установка подминала молодые деревца и отчаянно переваливалась с боку на бок по ухабам.

— Алло! Михалыч, хрен с ним, давай прямо по полю!

Шилка резко вывернула вправо — видать, механик-водитель в сердцах заломил рычаг до упора, — и покатилась по полю.

Бухнуло, молотом ударило по всему корпусу машины, подбросило снизу. Данила врезался головой в люк и отключился.

Очнулся. Выругался. Дым резал глаза. Где горело, было непонятно, вроде бы — снаружи. Двигатель заглох, и стало тихо. Оператор-наводчик уткнулся лицом в разбитый осциллограф, второй номер тоже не подавал признаков жизни.

В голове у Данилы гудели рои разгневанных шмелей. Он откинул люк — «счастье, что не задраил наглухо» — рывком высунулся наружу, закашлялся. Прямо в лицо ударило пламя — горела краска. Михалыч