— Что вам опять от меня нужно? — спросил Абалкин.
— Хочу поговорить.
— О чем? — буркнул Абалкин.
— О гибели Курта Лоффенфельда.
— Что мог — я ужеизложил, — произнес Абалкин. — Добавить мне нечего.
— Открылись новые обстоятельства, — сказал я. — И мне необходимо кое-что уточнить, чтобы картина случившегося выглядела завершенной.
— Повторяю, мне нечего добавить.
— Вы даже не хотите поведать, зачем взяли в заложницы врача Полярной базы? — спросил я.
Абалкин потянулся к ветке клена, сорвал разлапистый лист и принялся его разглядывать.
— Я был на грани срыва, — сказал Абалкин. — Смерть боевого товарища…
— Прекратите паясничать, Лева! — оборвал его я. — Смерть Тристана здесь ни при чем. Вернее, не сам факт его смерти подвиг вас на эти… эскапады. А скорее, обстоятельства этой смерти. Не правда ли, Лева?
— Каммерер, не смешите меня. Тристан был моим давним другом. — Абалкин осторожно откинулся на спинку скамьи, видимо, раны не вполне зажили. — Очень давним. С шестидесятого года он следовал за мною по пятам. У других менялись наблюдающие врачи, у меня — нет. А это тем более странно, потому что они, как правило, узкие специалисты. На каждой планете своя микробиология, понимаете. Биоблокада биоблокадой, а местные вирусы, знаете ли, — это местные вирусы…
Да ведь он просто куражится, понял я. Ни черта он мне не расскажет сверх того, что захочет, ибо понимает, что козырей особых у меня и нет. Главный, врача Лотошину, я, как последний кретин, выложил уже в начале допроса. Что расследование на островах закончилось ничем, он вполне может догадываться. А еще — ему самому теперь глубоко наплевать на то, что там произошло между Гуроном и Тристаном, или, если угодно, — между прогрессором Абалкиным и врачом Лоффенфельдом. Пройдено и забыто, и вспоминать об этом он более не хочет. Неприятный, видимо, такой осадочек…
«Ему больше нет дела до народа голованов», — сказал умный Щекн-Итрч. Надо думать, что подземный житель, умеющий убивать и покорять силой своего духа, знает, что говорит, и слов на ветер не бросает. А насколько я понимаю голованов, в подобных случаях они говорят именно то, что хотят сказать. Нет дела — значит, нет. Совсем недавно — было, письма писал, Комову вон даже… Что же выходит? Если принять гипотезу… э… Бромберга-Каммерера, человек, генетически заточенный под одомашнивание животных, идет наперекор заложенной в него программе. И теперь Льва Абалкина интересует только тайна его личности и… и «детонатор». Вот и гадай, что это: высшее проявление человечности, преодоление заложенного извне предназначения — или программный сбой автомата Странников? Сбой, так сказать, вызванный невыносимым давлением обстоятельств?
— Лева, — сказал я самым что ни на есть проникновенным тоном, — давайте не будем отвлекаться на посторонние материи. Давайте я задам вам несколько вопросов и оставлю вас в покое.
— Валяйте, — так же равнодушно обронил Абалкин, небрежно поигрывая кленовым листком.
— Как вы узнали, что Тристан схвачен?
— Это элементарно, — проговорил Абалкин. — Он не явился вовремя в назначенное место.
— При каких обстоятельствах состоялся ваш контакт с Тристаном?
Абалкин хмыкнул, отбросил листок.
— В подвале контрразведки. Тристан говорил на незнакомом языке, следовательно, вызвали переводчика.
— Тристан не знал островного наречия? — я счел уместным удивиться.
— Тристан знал островное наречие, — положительно, Левушка-ревушка разговаривал со мной как с последним кретином. — Но палач перестарался, Тристан начал бредить. По-немецки. Тогда послали за переводчиком. Штатный же переводчик контрразведки в тот вечер был пьян, и под рукой оказался я.
«Или ты организовал так, чтобы оказаться под рукой», — подумал я, но перебивать Абалкина не стал.
Похоже, Лева излагает заранее подготовленную версию. И если бы он не собирался ее изложить, послал бы меня сразу же куда подальше. Значит, что-то он скрывает, раз путает следы. Что ж, и в хорошо продуманных версиях возможны зацепки, за которые можно вытянуть истину.
— Тристан был плох, практически при смерти, к тому же, по всей видимости, повредился в рассудке. Спасти его было невозможно. Меня он уже не узнавал, но в бреду все время повторял про три шестерки и номер, по которому их следует передать. В миг просветления, за секунды до агонии, узнал меня и сказал, что мне нельзя находиться на Земле.
— И вы решили сбежать, — сказал я. — Даже не попытались спасти товарища…
— Тристан был обречен! — почти выкрикнул Абалкин. — Повторяю в последний раз: живым из рук контрразведки он выйти не мог!
Краем глаза я заметил, как напрягся маячивший неподалеку Водолей. Я подал ему условный знак: все в порядке.
А вообще — чем дальше, тем интереснее.
— Хорошо, оставим это. Что же произошло потом?
— Потом я решил спасти хотя бы тело. Бот я нашел быстро. — Абалкин снова был равнодушно- спокоен. — Его погрузили на колесный транспортер, выставили охрану. Летательный аппарат шпиона с материка — это серьезно. Пришлось поработать. Много суеты… Особенно когда ударили пулеметы с вышек… Досталось, правда, бедному Курту, которому было уже все равно… Запрыгнув на платформу, я приложил его ладонь к распознавателю и ввалился в кабину. Хорошо, что бот держали под открытым небом, аккумуляторы наелись под завязку, и я смог стартовать сразу. Через четыре часа я прибыл на базу.
— А труп?
— Труп я бросил.
— Почему?
Абалкин снова посмотрел на меня как на насекомое, но теперь уже не ядовитое, а совершенно ничтожное, такое, на которое и внимания-то обращать не след. Тем более ему, повелителю всея фауны. И вообще по лицу допрашиваемого читалось, что он все более и более утверждается во мнении, что перед ним — индивид с ограниченными умственными способностями.
— Потому что поднялась тревога, а значит, меня попытаются достать ракетами. Лишние сто килограммов уменьшили бы маневренность бота, к тому же мне пришлось бы тратить драгоценные секунды на размещение тела в кабине. А ракетная техника в Островной Империи, в отличие от Страны Отцов, не стоит на месте. У них, между прочим, гиперзуковые «земля-воздух» имеются. Пришлось выполнять противоракетные маневры. — Тут Абалкин патетически воздел очи горе и, явно пародируя журналиста Каммерера, воскликнул: — Вы-то должны понимать, что такое противоракетный маневр!
Так. Я медленно выдохнул и мысленно сосчитал до пяти. Вот так. Это тебе, Мак, сыщик ты задрипанный, не какой-нибудь простак Вовид. Это тебе — прогрессор нового поколения. Который играючи расколол тебя еще во время «дурацкого» видеозвонка. Просто не было прогрессору Абалкину тогда никакого дела ни до комконовской слежки, ни до чего вообще, кроме тайны его, Абалкина, личности. Да он всю дорогу опережал нас с Экселенцом по крайней мере на два шага, и еще удивительно, что так плохо подготовился прогрессор Абалкин к стрельбе в Музее. Но, черт побери, я тоже — прогрессор. Пусть и бывший, и устаревшей конструкции, но мы еще посмотрим, кто кого. Потому что больше всего я не люблю тайн. А в мрачной и темной драме, разыгравшейся на Саракше, тайна была. И еще. Лева, я, конечно, очень сочувствую тебе как жертве интриг феодальных рыцарей плаща и кинжала и прочих тайных тюремщиков идей. Очень. Но за нос водить себя не позволю. Вот так.
— Спасибо, Лев! — сказал я почти дружески. — Вы мне очень помогли. Позвольте напоследок еще один вопрос. Довольно абстрактный, но…
— Задавайте, — согласился Абалкин. — И убирайтесь. Я устал.
— Во время работы в Адмиралтействе не приходилось ли вам слышать о необыкновенном… м-м… бойце? Единственном, кто способен проникнуть на материк вопреки лучевым ударам.
— Да, приходилось, — усмехнулся Абалкин. — Его называли Черным Дьяволом. Я его однажды видел, когда замещал офицера-преподавателя иностранных языков в разведывательно-диверсионной
