связь с каким-то женатым архитектором, продолжавшаяся полтора года, но когда он ушел из семьи, чтобы жить с ней, она его прогнала. С того самого периода она увлеклась эзотеризмом, стала практиковать макробиотику, аюрведу и йогу. У нее даже появились маленькие роли в театре, она работала с огромным энтузиазмом, но без большого удовлетворения. Этим летом она приезжала к нам на дачу на море и была очень довольна: в декабре должна была состояться премьера «Счастливых дней» Беккета, в этом спектакле у нее была главная роль, она говорила, что и состав актеров хороший. В те дни, вот бы никогда не подумал, она вела себя как настоящая родственница: помогала Ларе готовиться к свадьбе, оставалась с детьми, когда мы с Ларой ужинали в ресторане, накрывала стол в саду чудесными скатертями в цветочек и, что самое необыкновенное, она кухарничала, хотя готовила, в основном, блюда мексиканской кухни, а один раз даже суши приготовила. Потом она вернулась в Милан, а мы остались у моря еще на недельку, в конце той недели Лара и умерла. Вот так, в свои тридцать два года Марта еще очень красивая и все еще похожая на Натали Вуд, осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Вот почему у меня не получается называть ее свояченицей. Сегодня утром часа три назад она звонит мне и говорит, что хотела бы со мной поговорить, а я ей на это отвечаю, что она может приезжать в любое время, тогда она мне сообщает, что немедленно выезжает. Не прошло и четверти часа — вот и она на своей потрепанной «Твинго». Она проехала мимо меня, знаком дав понять, что ищет место для стоянки. Шел дождь, и я остался сидеть в машине, и через лобовое стекло следил за ее маневрами. Метров через двадцать она остановилась. Там еще какой-то тип с открытой дверцей «Смарт» разговаривал по мобильному. Она жестами спросила у него, не собирается ли он уезжать, и тип кивнул головой, но продолжал говорить по телефону, а Марте пришлось остановиться посреди дороги и ждать. За ней стал собираться маленький хвост из машин, а тот тип преспокойным образом продолжал болтать по телефону. Какой-то старичок в «Пежо», что остановился прямо за машиной Марты, потерял терпение и резко нажал на клаксон, а за ним засигналили и все остальные машины. Марта выглянула из окна и стала жестами им объяснять, что ждет, когда уедет вон тот «Смарт», чтобы занять его место. Тот тип, наконец-то, договорил, закрыл зонт и не спеша, со спокойным видом сел в машину, но все еще не трогался с места, кто его знает, чем он там занимался, но вот, наконец, он отъехал, освободив место. Марта включила скорость, но неправильно выбрав траекторию, проскочила слишком далеко и не вписалась в освободившееся пространство. Она вернулась назад, но, когда повторила свой маневр, сделала ту же ошибку и снова остановилась. Старик снова начал нажимать на клаксон, и все его поддержали. Марта вернулась назад, чтобы еще раз сделать маневр, однако снова оказалась слишком далеко, к тому же теперь ей было еще труднее маневрировать, чтобы заехать на место. Старикашка в «Пежо» непрерывно сигналил, и за ним все остальные, очередь из машин росла на глазах: их клаксоны подняли адский гвалт. Я вышел из машины, чтобы помочь, поднял руку, предупреждая ее, чтобы она подождала меня и не двигалась с места, но она, подстегиваемая дикими воем выстроившихся в очередь машин, снова ринулась вперед и снова попыталась попасть в свободное пространство. Дело кончилось тем, что бортом своего автомобиля она заехала по бамперу стоящей рядом новехонькой «С3». Я бежал к ней под визг и завывание, как мне показалось, всех машин Милана. Я увидел, что она в отчаянии обернулась назад на ужасающий тарарам, но не могла сдвинуться с места ни назад, ни вперед: борт ее «Твинго» зацепился за бампер «Ситроена». Я еще был далеко, но за долю секунды, показавшуюся мне необыкновенно долгой, когда она, должно быть, в последний раз попыталась как-то еще выкарабкаться из создавшегося положения, я заметил, что в ее взгляде блеснуло настоящее отчаяние, тут же голова ее откинулась, а руки, как крылья мельницы, бешено заметались внутри кабины. По пути я шуганул старикашку, который было собрался выйти из «Пежо», а когда я подбежал к «Твинго», Марта уже вытряхивала на сиденье содержимое своей сумочки: косметика, ключи, кошелек, записная книжка, мятные леденцы, бумажные носовые платки, чеки, какие-то листочки, все это было разбросано на сиденье, между тем гудение клаксонов не унималось, казалось, в эту минуту затрубили трубы Армагеддона. Я открыл кабину. Марта уже выворачивала карманы: еще ключи, еще какие-то листочки, карамельки, мелочь. «Марта, — попросил я ее, — подвинься». Но она уже была ни в себе: взгляд отражает поражение, на губах играет блаженная улыбка, еще мгновение, и вот она начинает раздеваться. Она сбрасывает с себя курточку, снимает свитерок, сапоги. Она раздевалась быстро, но в то же время с какой-то странной сдержанностью и спокойствием, как будто была на пляже и снимала с себя одежду, прежде чем прыгнуть в море с мыслью, что там ее проглотит кит, который на всю жизнь надежно спрячет ее в своей утробе. Между тем, старикашка все же вышел из «Пежо» и завопил у заднего стекла. Придавив полуголую Марту к противоположной дверце машины, я проскользнул на сиденье и включил первую скорость. На две длинные секунды скрежет железа по бамперу «С3», покрывший гул клаксонов, показался мне катастрофическим — аккомпанемент непоправимого происшествия — а потом все вдруг кончилось: «Твинго» больше не стояла посреди дороги на пути других машин, автомобильный хвост растаял, и воцарилась мертвая тишина. Я расслабился и отодвинулся в сторону, стараясь не помять вещи Марты, разбросанные на сиденье. Как только я перестал прижимать ее к дверце автомобиля, она мне улыбнулась. Марта уже успела снять с себя блузку и осталась в лифчике. Только в этот момент я осознал, что из приемника в ее машине разливалась музыка: это была как раз та песня «Radiohead», что вчера так заинтересовала Пике, а в эту минуту звучали такие слова: «We are accidents waiting to happen»[25].
Спустя полчаса мы сидели за столиком бара, что напротив школы. Марта еще всхлипывала, но уже успокаивалась. Я ей повторял, что все в порядке, все улажено, я все уладил. Она плакала и говорила, что хочет выйти на воздух, и мы вышли из бара. Дождь перестал. Мы прошлись возле школы, повстречались с мальчиком-дауном и его матерью, я снова повторил шутку с сигнализацией машины и рассказал Марте секрет, связывающий меня с этим ребенком. Она перестала плакать и улыбнулась. Мы уселись на лавочку в скверике и, улыбаясь, Марта мне сообщила:
— Я беременна.
— Черт побери. И от кого же это?
— От художника-декоратора из нашего театра. Знаешь, этот парень моложе меня.
— Насколько моложе?
— На шесть лет.
— А он знает?
— Нет. Мы больше не встречаемся.
— Как это так вы больше не встречаетесь? А как же спектакль?
— Иногда мы видимся во время репетиций, но мы больше с ним не встречаемся.
— Ну, и на каком же ты месяце.
— На четвертом.
Тут она снова заплакала, может быть потому, что представила себе, о чем я подумал: если у нее уже почти четыре месяца, значит в августе, когда она была у нас на море, она уже об этом знала, но ничего никому не сказала. Особенно плохо то, что она скрыла это от Лары, ведь Лары больше нет с нами.
Трудно было что-нибудь ей сказать. Я ведь ей не отец, и не брат, я даже не отец ни одного из ее детей, но на этом свете у нее теперь остался единственный родственник, это — я, вот она и пришла ко мне, и мне нужно ей что-нибудь сказать. Только было очень трудно это сделать, и я ничего не сказал. Я обнял ее, да, это я сделал, я крепко обнял ее, а она, прижавшись ко мне, продолжала плакать в моих объятиях. Но вот, как всегда, она уже занудила, какая она несчастная, что теперь она потеряет роль и снова сядет голой задницей на землю, как всегда.
Не знаю, как долго я ее обнимал, довольно долго, наверное, чувствовал я себя очень неловко потому, что среди людей, которые могли нас увидеть, я давно слыл вдовцом и отцом девочки из этой школы. Вахтеры, учителя, продавцы газет уже по привычке так обо мне думали, и никто из них не знал, что Марта моя свояченица. Но, по-видимому, никто нас так и не заметил: на улице не было ни души. Однако нет, нас видела девушка, которая каждый день в скверике выгуливает свою золотистую гончую. Девушка тоже очень красивая и тоже ничего обо мне не знает, мы с ней видимся каждый день, но не здороваемся. Хотя перед ней-то, когда в самый разгар нашего объятия я почувствовал ее бесцеремонный взгляд, я воспрял духом, под ее взглядом я возгордился тем, что она меня приняла за любовника такой женщины, как Марта, поскольку это должно было означать, что и ее любовником я вполне мог бы быть. И все-таки, к моей чести
