Спокойный хаос

подогревает пламенем алюминиевую фольгу и через трубочку вдыхает дым, поднимающийся от нее. Он проглатывает дым, как будто это кусок чего-нибудь твердого, откидывается на спинку дивана и смотрит на меня с выражением сфинкса. Я принюхиваюсь к странному запаху, распространяющемуся по комнате, сладковатому и резкому — это не гашиш, и марихуана тоже так не пахнет…

— Опиум, — прокомментировал Карло.

Я ощупываю глазами всю комнату, я страшно напуган: телевизор включен на канале MTV, но звук отключен, искусственный аквариум с нарисованными рыбками поблескивает на книжной полке, на столе все, что осталось после игры в кости «Yahtzee», Клаудии здесь нет, но все равно у меня закипает бешеная ярость, мне с трудом удается держать себя в руках, и сдерживаюсь только потому, а это мне, по правде говоря, очень дорого стоит, что думаю, что не дать ярости прорваться — это просто драгоценный дар. Тем не менее, я просто не могу удержаться от мысли, что он, мой брат, — настоящая сволочь. Вы только посмотрите на него: в первый раз в жизни он провел вечер с девочкой, и сейчас чем занимается? — небрежно развалившись на диване, он покуривает опиум во имя своего, будь он трижды проклят, мифического героя…

— Успокойся, она уже в кровати, — роняет он.

Я все еще сдерживаюсь, но меня просто распирает от гнева, ни слова не говоря, я поворачиваюсь и иду в комнату Клаудии. Карло кричит мне вслед:

— Да она уже давно спит, как суслик…

И вправду Клаудия крепко спит. Я не раз задавал себе вопрос, как это дети могут так крепко спать, когда в это время взрослые в своем доме совершают самые разные дикие вещи: родители расходятся, няни трахаются со своими парнями, дяди курят наркотики, а им хоть бы хны, они мирно спят, как сейчас спит Клаудия, вспотевшая и спокойная. Я любуюсь ею, ласкаю обожающим взглядом ее лицо, отдавшееся во власть алебастрового сияния фосфоресцирующих динозавров, цепочкой выстроившихся на ее письменном столе, я нежно касаюсь рукой ее сияющей кожи, и от этого движения — порыв отцовских чувств — в памяти просыпаются воспоминания об отце, об историческом скандале, разразившемся у нас в семье, после которого Карло навсегда покинул родительский дом на улице Джотто. Однажды вечером, это было в субботу, когда наши родители должны были остаться ночевать на даче у моря, они неожиданно возвращаются домой и застают Карло в компании его приятелей за курением «травки». От этого зрелища у отца кровь закипела в жилах, и он в дикой ярости буквально за шиворот вышвырнул вон всю развеселую компанию; в обычных условиях отец был человеком довольно спокойного нрава, тем не менее, временами устраивал страшные скандалы, до смерти пугавшие даже непричастных к нему людей, но в тот вечер Карло, «обсаженные» мозги которого к тому времени уже успели превратиться в бефстроганов, продолжал жутко нахально ржать ему в лицо, твердя одно и то же: «Разговорчики и значок, ты умеешь только молоть языком и демонстрировать свой значок». Это могла бы быть обычная ссора (о-го-го сколько таких ссор к тому времени между ними произошло), но на этот раз она оказалась последней, и не из-за марихуаны вовсе, а из-за того, что сознание нашего отца отстало на целую эпоху, и он просто неспособен был оценить реальность объективно, такой, какова она была на самом деле, а в тот-то вечер реальность предстала перед ним в абсолютно неприемлемой форме: несмотря ни на что Карло будет жить по-своему; Карло глубоко наплевать на все чаяния и амбиции отца в отношении его будущего; Карло никоим образом не нуждается в его поддержке; Карло вскоре бросит университет и переедет жить в Лондон. Сейчас, когда я сам стал отцом, я не сомневаюсь в том, что папа горько пожалел о том, что в тот вечер перед курящимся бонгом обрушил на сына всю ярость, накипевшую за долгое время терпения, тем самым побудив Карло покинуть родной дом и навсегда оттолкнуть его от себя; Карло было только двадцать два года, и, несмотря на всю его наглость, он был все еще нежным и легко уязвимым, как росток бамбука. В этот вечер я тоже не на шутку разозлился на своего брата, подумать только, на того же человека, и что самое любопытное, при подобных же обстоятельствах: наркотики в доме, что поделаешь, ведь и я тоже отец, должно быть, во мне заговорила наследственность. Так не годится: что это еще за театр? Повторение старого репертуара, семейные сцены, при всем при том, что и семьи-то как таковой у нас уже нет, тем не менее, злость на Карло у меня не проходит, меня душит гнев и негодование, как тогда нашего отца. К счастью, я продолжаю ласково притрагиваться рукой к влажному от пота лбу Клаудии, и у меня такое ощущение, что моя рука прикасается к исцеляющему камню, я чувствую, как из ее тела струится и проникает мне в душу спокойствие, теплым, проясняющим все на свете потоком. Значит, начнем с того, что это вовсе не театр, убеждаю я себя, и мой брат таков, каков он есть, прежде всего, я должен помнить о том, что я — не наш отец, и я тоже когда-то курил марихуану в доме на улице Джотто, и бонг там тоже был, даже после того, как мой брат ушел из дома, что ж, нужно признать, что Карло теперь законченный наркоман, и сейчас это не поза, он уже не корчит из себя никого, это и не провокация, и не бунт, у него это превратилось в естественную потребность, как у любого токсикомана, он непременно должен принимать дозу каждый день, ни одного раза он не может обойтись без нее, а сегодня просто он ночует у меня, вот ему и пришлось поневоле курить в моем доме, да и курить он стал уже после того, как Клаудия заснула, сначала он уделил ей внимание, повез ужинать в японский ресторан, привез домой, поиграл с ней в кости в «Yahtzee», уложил спать, и, может даже быть, рассказывал ей какую-нибудь бестолковую сказку, пока она не заснула, и Клаудия его буквально обожает, и все дело именно в этом: Клаудия его обожает и хочет, чтобы ни по какой в мире причине мы с ним не ссорились, не говоря уже о том, что не сегодня-завтра она сама, возможно, пристрастится к самокруткам, и, может даже, это случится в этом самом доме, и может быть, я об этом узнаю, и в тот день я ни в коем случае не должен буду вести себя так, как повел себя мой отец, я должен буду владеть собой, должен буду проявить понимание, вспомнить прошлое, должен буду приготовиться поступить правильно. Теперь недавняя ярость мне кажется надуманной, нелепой, это уже не мой гнев, и с каждой минутой мне нужно все меньше и меньше напрягаться, чтобы подавлять его, все меньше и меньше, меньше и меньше — пока я, наконец, с облегчением не почувствовал, что все мои отрицательные эмоции как рукой сняло. Ну вот — ярости как не бывало…

Я отвожу руку от лица дочери и поспешно — не дай бог в ее комнату проникнут опиумные пары — выскальзываю за дверь, у меня такое чувство, что я только что чудным образом избежал смертельного капкана. Все, что хотите, только бы не поссориться с братом.

— Хочешь? — предлагает мне Карло, едва я переступаю порог гостиной.

Он имеет в виду опий, предлагает мне покурить.

Черт подери, не ожидал. Что мне ему на это сказать, «нет»? У меня на лице написано: «Нет, спасибо», однако оно сохраняет нормальное, спокойное выражение, какое было и на его лице, когда он предлагал мне сделать затяжку. А что теперь будет? Я пойду спать, а он останется здесь в одиночестве курить? Опий… И я курил его, когда учился в университете, курил ведь, с неким Беппе Карамелла. Даже не знаю, как это так, но у него всегда был запас опия. И мне нравилось: пресловутый, славный наркотик, он производил во мне чудесное состояние отрешенности и холодности — ощущение безотносительности ко всему тому, что касалось меня, — и, надо заметить, что после курения плохо я себя не чувствовал. По крайней мере, в моей памяти сохранились такие впечатления. С тех самых пор я больше не курил.

Карло делает еще одну глубокую затяжку и смотрит на меня.

Да ладно! К черту! Немножко опиухи, что мне плохо будет, что ли, от одной-то затяжечки.

— Ну-ка, дай.

— Да ты сядь, — говорит мой брат.

Я сажусь на диван, а он протягивает мне лист фольги.

Ведь совсем недавно я упал в обморок, проклятье, а-а, ладно, все равно хуже мне не будет.

— Смотри сюда, — велит он и показывает, как наклонять алюминиевый лист, в центре которого лежит коричневый шарик величиной с ноготок.

— Да ладно тебе, я и сам знаю, — сопротивляюсь я, хотя на самом деле я ничего и не знаю.

С Беппе Карамелла мы курили опий из какой-то трубки, и всеми приготовлениями ведал он, мне оставалось делать только затяжки. Карло чиркает зажигалкой, и язычок пламени разогревает фольгу, а лежащий на ней шарик опия на моих глазах начинает плавиться, испуская клубы дыма. Вдруг шарик плавно, как капелька ртути, заскользил по складкам фольги, оставляя за собой едва заметный коричневатый след. Просто так маневрировать им и смотреть на него уже что-то!..

— Что ты там телишься, — подгоняет меня Карло, — давай вдыхай.

Я беру трубочку в рот и вдыхаю дым.