«Вот оно, долгожданное «вдруг»!» – обрадовался он. В отличие от бывшей на банкете художницы, эта, казалось, не испытывала на его счет никаких подозрений, она даже улыбнулась, блеснув круглыми стеклами очков.
– Значит, это все-таки ты! Сугуро мне о тебе рассказывал.
Дальше все пошло по накатанной.
– А ты друг Сугуро? Как ты догадался, что я с ним знакома?
– Он говорил, что ты носишь очки и лицо круглое, – поспешно соврал Кобари, но девушка вновь все приняла за чистую монету. – Ты, случаем, не художница? Может, выпьем где-нибудь чаю?
– Чаю? – женщина рассмеялась. – Ты пьешь чай?
– Если желаешь, можно и покрепче.
– Я бы, пожалуй, чего-нибудь выпила. Даже на чай согласна.
Разговор был вполне в духе этой улицы: мужчина закидывает удочку, а женщина ловит наживку. Вошли в кафе-бар, и Кобари, еще не сделав заказ, спросил:
– Уж не ты ли предложила Сугуро нарисовать его портрет?
– Да, – беспечно засмеялась она, – это была я.
– И там была еще одна девушка?
– Ты о Хине Исигуро? Да, мы были вдвоем.
– Я расспрашивал Сугуро, как это произошло. Он сказал, что был в тот момент навеселе.
– Неужели? Он сам так сказал? Мне он пьяным не показался.
– Как бы там ни было, ты попросила его попозировать…
– Напрямую не просила, но пока мы болтали в номере гостиницы, я сделала набросок. В тот вечер мы с Хиной подрабатывали на Сакура-дори, рисовали портреты прохожих, поэтому у меня был с собой альбом для набросков.
Кобари не упустил слова «номер гостиницы». Итак, Сугуро повел этих девушек в гостиницу…
– Что вы делали в номере?
– Вначале много говорили. Сразу видно – писатель. Глаз – алмаз.
– Почему ты так решила?
– С первого взгляда просек, что я мазохистка. Не нальешь?
Девушка сообщила о том, что она мазохистка, с такой беспечностью, как будто речь шла о плетении кружев. Кобари поспешно вновь заглянул ей в лицо, но это лицо в круглых очках казалось сама добродетель и никак не вязалось с болезненным образом «мазохистки».
– Извини, я не спросил, как тебя зовут. Я Кобари.
– Мотоко Итои, прошу любить и жаловать, – шутливо ответила она. – Начинающая художница. Подрабатываю на улице, рисуя портреты на заказ.
– И он, значит, сразу догадался, что ты мазохистка?
– Да. Сказал, что именно поэтому он привел меня в номер. И что хотел бы посмотреть на нашу с Хиной «игру».
– И что же? – Кобари сглотнул слюну. – Вы согласились?
– Конечно, а что в этом такого? Дело вкуса. К тому же он хорошо заплатил.
– Он только смотрел?
– Нет, во второй раз он к нам присоединился.
– Раздетый?
– А ты знаешь людей, которые занимаются этим в одежде? – она хихикнула. – Ты трахаешься с женщиной, не раздеваясь? Значит, у тебя какой-то комплекс.
– Итак, Сугуро разделся догола… Но стариковское тело ведь безобразное…
– Конечно, не то что у молодых парней. Кожа в пятнах, дряблая, живот выпирает… И запашок…
– Запашок?
– Не то чтобы вонь – запах старости. Как в крематории. Запах погребальных благовоний. Но, честно говоря, меня некрасивое тело, напротив, только возбуждает.
Девушка сощурила глаза за стеклами очков. Произнося шокирующие откровения, она не переставала улыбаться.
– Почему? – удивленно спросил Кобари.
– Действительно, почему? Когда я была школьницей, мне как-то раз приснилось, что меня насилует страшно уродливый мужик. А когда я проснулась, не почувствовала никакого отвращения. Напротив, сильно возбудилась. Точно также, когда Сугуро на меня набросился, облизал языком с ног до головы и, наконец, сдавил горло, я ужасно возбудилась… Хоть помирай – так хорошо. А все благодаря тому, что у него такое безобразное тело.
– Я таких «изысков» не понимаю.
– Сочувствую. Ты с женщиной только перепихнешься, раз-два – и готово. А секс – таинственная вещь. Он пробуждает чувства, скрытые в самых потаенных глубинах естества. Точно какая-то волшебная музыка.
Кобари подумал, что эта девушка – самая настоящая извращенка. А извращенцы ничем не лучше сумасшедших и преступников, воплощающих в себе все самое темное и отвратительное, что есть в человеческой жизни. И, подумать только, знаменитый писатель-христианин не погнушался ступить на этот скользкий путь, участвуя в извращенных оргиях!
– Вот и господин Сугуро говорит… После, когда мы втроем болтали, я спросила его, как он думает, почему меня возбуждает уродство? Он сказал, что это неразрешимая тайна человеческой души. Рассуждая логически, мы должны испытывать удовольствие от красивых вещей, но в реальности человек способен находить красоту и источник наслаждения в безобразном. Это его слова.
– Не всякий с ним согласится, – возразил Кобари.
– Но и ты, я уверена, не чужд подобных позывов. Сугуро говорит – человеку присуще наслаждаться своим падением. Душа человеческая – это бездна. Он сказал, что окончательно осознал это благодаря нам, мне и Хине, и что полностью разделяет наши пристрастия. Взять наши картины. Большинство известных художников признают лишь, так сказать, общепринятую красоту. А мы с Хиной с самого начала старались в своих картинах открывать красоту в том, что обычно считается безобразным, отвратительным. Это нас объединило. Если бы ты сходил на нашу выставку, то понял бы, о чем я. Впрочем, она уже закрылась.
– Я видел портрет Сугуро.
– Мне хотелось изобразить его таким, какой он был с нами…
Мотоко, словно они были давними друзьями, по-свойски придвинулась к Кобари, обдавая его запашком пота. Ладно еще худощавая Хина, но чтобы эта пухлявая доверчивая девица была мазохисткой! – он не мог себе этого вообразить. Апатичная, круглолицая, в очках… Исходя из его опыта, подобного типа женщины в постели удушливо томные, вязкие, с замедленной реакцией…
Оттого ли, что стул от старости совсем рассохся, но когда врач, просмотрев результаты анализов, повернулся к нему, раздался скрип. С тех пор, как Сугуро стал регулярно посещать клинику, он уже свыкся с этим жалобным звуком. Обычно скрип означал, что врач собирается заговорить с ним. Так было и на этот раз.
– ACT – восемьдесят два, АЛТ – сто шесть, это намного выше прежних показателей. Наверно, вы переутомились от слишком большой работы. Психологический стресс также оказывает влияние. Как я вам уже не раз говорил, если вы не будете следить за собой, есть риск развития цирроза печени.
– Понятно.
Дома Сугуро, сообщая о визите к врачу, как обычно, приуменьшил показатели анализов. Хоть они с женой и достигли возраста, когда смерть не за горами, он старался не волновать ее и не давать повода страшиться скорого одиночества.
Началось представление – «Вековые сосны» в исполнении Хан Такэхара. Сугуро, затаив дыхание, слушал протяжный голос тучного Томиямы Сэйкин и не отрываясь следил за танцем Хан Такэхара, безупречным, несмотря на то, что исполнительнице было за восемьдесят. Ни одного лишнего жеста. Сцена государственного театра была слишком велика для исполнения старинных танцев, и свет слишком ярок, все это рассеивало внимание, но как только появилась танцовщица, сцена будто уменьшилась. Все пространство вокруг, казалось, заряжено энергией танца.
Сугуро радовался, что он здесь вместе с женой. Недавно она увидела по телевизору «Снег» в исполнении Такэхара, пришла в восторг и загорелась желанием попасть на ее представление; поэтому он тайком обратился к знакомому газетчику, достал билеты, и сейчас, сидя рядом с женой и глядя на танец, он подумал – вот и мы состарились, как эти «вековые сосны».
Смиренно жили и смиренно встречаем смерть. Что же касается его литературных трудов, он уже написал достаточно, чтобы теперь ограничиться развитием уже намеченных тем. Не насиловать себя. Не рисковать.
Танцовщица внезапно замерла. Какое-то мгновение она оставалась совершенно неподвижной, застыв в изысканной позе.
Опустился занавес, объявили пятнадцатиминутный перерыв. Зрители начали подниматься, сидящая впереди женщина, по виду хозяйка какого-то высококлассного ресторана, здороваясь, раскланивалась направо и налево.
– После антракта – твой долгожданный «Снег», – шепнул Сугуро жене.
– Да, нам повезло.
– Пройдемся?
Выйдя в заполненное публикой фойе, сели в кресла.
– Мне нужно тебе кое-что сообщить. – Положив на колени серебристую сумочку, жена поджала губы.
– В чем дело?
– Не самое подходящее место для такого разговора, но я хочу отказаться от услуг Мицу.
