Радиопередача, начатая в Финском заливе и законченная при входе в Неву
(Печальный дипломат)
Культурный атташе американского посольства в Москве был отпущен в Хельсинки всего на три дня – для лечения глаз и подбора новых очков. (То ли ближе финской столицы нельзя было найти хорошего окулиста, то ли наши дипломаты побаиваются, что русские научились встраивать подслушивающие устройства даже в дужки очков.) Он выкроил время между двумя визитами к врачу и приехал в порт только для того, чтобы поприветствовать нас и поделиться кое-каким опытом, что было, конечно, большой любезностью с его стороны. И пока моя команда занималась закупкой и погрузкой припасов, он рассказал мне много интересного о стране, в которую мы направлялись.
– Я живу там уже третий год, – говорил он, – и уже привык и притерпелся ко многим особенностям местной жизни. Но помню, как в первые дни я был оглушен и травмирован одной совершенно непривычной для нас чертой: раздражением всех против всех, раздражением на грани злобы. Озлобление буквально выплескивается вам в лицо на каждом шагу. И это не потому, что вы – иностранец. Озлобление людей друг к другу пронизывает воздух городов, оно сочится из переполненных троллейбусов, из трехслойных очередей, оно отпечатано на лицах продавцов, официантов, таксеров, вахтеров. Кажется порой, что главная и любимая задача каждого – показать вам, что ни быть здесь, ни просить чего-то вы не имеете никакого права. Конечно, вы платите деньги, но эти деньги у вас берут с видом великого и брезгливого одолжения. Вы всегда, в любой ситуации остаетесь жалким просителем. Порой вам начнет казаться, что даже клиенты вашей фирмы «Пиргорой» – собаки и кошки – смотрят на вас с одной затаенной мыслью: «Эх, кусануть бы тебя как следует».
Но рано или поздно – а порой и очень скоро – вы столкнетесь там с особой породой людей, на лицах которых не будет отпечатка надписи «Оставь надежду всяк сюда входящий». Вас вынесет на них, потому что одна из их особенностей – они не боятся поддерживать отношения с иностранцами. Очень возможно, что вскоре они пригласят вас к себе в гости. Не в ресторан, не в кафе – ибо там будет плескаться то же море разливанное раздражения на грани ненависти, – а именно домой. Вы входите к ним – и с порога вас охватывает атмосфера искренней сердечности на грани влюбленности. Вы ощущаете ее почти физически, как клубок горячего воздуха. Это – как брести час по Чикаго, в январе, под снегом, дождем и ветром, а потом опуститься в горячую ванну в отеле.
Вы видите кругом приветливые лица, полные интереса и ожидания маленьких чудес. Они улыбаются не только вам, но и друг другу. Когда кончится короткая процедура приветствий и представлений, про вас могут скоро забыть. Но не равнодушно забыть, а просто перестать смотреть как на чужака. Вы чувствуете, что вы уже негласно включены, приняты в эту крошечную подпольную секту взаимного участия и доброжелательства. В тесной комнатенке или даже на кухне гости уходят и приходят, приносят кто банку рыбных консервов, кто бутылку спирта, украденного на работе, кто испеченный дома пирог с рисом – если в магазинах давали рис, с капустой – если родственник ездил в деревню на уборку капусты. Иногда появляются разбуженные дети, залезают на колени хозяев или гостей, с молчаливой серьезностью, засунув палец в рот, приобщаются к этому новому культовому священнодействию, имя которому – Разговор.
Нет более точного названия для этой еретической секты, чем «словопоклонники».
Русский разговор – как русский балет. Он может протекать одновременно в разных углах и в центре – комнаты, сцены. Солист ведет свою партию, но и кордебалет живет своей жизнью по краям. Вы можете слушать главную историю, рассказываемую очередным гостем, или отвлечься на тихую беседу в углу, или сами начнете расспрашивать о чем-то свою соседку, отвечать на ее участливые расспросы, скользить по тонкой грани между флиртом и ухаживанием, которая там еще натянута высоко-высоко, не опускается до делового пасса. Вдруг по наступившей тишине, по обернувшимся лицам вы чувствуете, что солист-рассказчик вот-вот совершит какой-то блистательный пируэт – вы успеваете умолкнуть – и действительно – словесный прыжок – полет – взрыв хохота, поднятые стаканы. Потом – смена солистов.
Согласен, это похоже на наши вечеринки, на наш балет. Неуловимая, но важнейшая разница – в полноте самоотдачи. Объяснить это невозможно, надо почувствовать самому.
О чем говорят словопоклонники? О кольцах Сатурна » языке дельфинов, о военном перевороте в Латинской Америке и Фермопильской битве, о причинах рака и уральских самоцветах, о способах засолки грибов и спорах Лютера с Эразмом Роттердамским, о прошлогодней поездке на Камчатку и вчерашнем обыске у общего приятеля, о разнице между импрессионистами и пуантелистами, о сходстве между добром и злом, о глупости правителей и беззаботности подданных, о школьных отметках детей и перенаселенности земли, о конкурсе в институты и предсказаниях по звездам.
Но главная и любимейшая тема – их новое Священное Писание – изящная словесность, литература. Иностранцу нелегко бывает понять и оценить эту часть разговорного культа, потому что он, как правило, не знает в нужной мере священных текстов. Он только может понять, что вот сейчас цитата из святого Достоевского скрестилась с цитатой из святого Лермонтова, а теперь другому собеседнику удалось несколькими строчками святого Пушкина зачеркнуть целую главу из святого Чехова. Не всегда понимаешь, о ком идет речь, потому что главных святых принято называть не по фамилии, а по имени- отчеству – Лев Николаевич, Николай Васильевич, Анна Андреевна, Михаил Афанасьевич. Впрочем, в каких-то ситуациях это может прозвучать панибратски и неуместно. Здесь есть масса тонкостей. Кроме главных священных текстов есть еще километры второстепенных, есть целые библиотеки комментариев и комментариев к комментариям – все это тоже вовлекается в разговорные бдения и питает их, как нескончаемый словесный планктон.
В сущности, в миллионах подобных бдений вокруг чайника и бутылки с водкой ежевечерне происходят дебаты, которые определят следующие – новые – имена в литературных святцах. Каждая кандидатура обсуждается и рассматривается с той же ревнивой придирчивостью, с какой у нас разбирают кандидата в Верховный суд. Однако верховный судья назначается всего лишь пожизненно. Если он вам не по душе, вы можете тихо и терпеливо ждать его смерти. Русский же литератор зачисляется в святые классики до скончания веков. И все, что он написал, будет влиять на ваших детей, внуков и правнуков. Поэтому обсуждение кандидатур тянется порой десятилетиями и протекает с несоразмерной, непонятной нам страстью.
У приехавших туристов может остаться впечатление, что вся страна населена одними словопоклонниками. На самом деле их совсем немного. Просто, как я уже говорил, только они не боятся встречаться с гостями из-за границы. Когда живешь долго, как я, узнаешь постепенно и другие слои. Сталкиваешься с начальством всех рангов, главное занятие которого – прятать свои привилегии и богатство. Они словно знают, что их благополучие замешано на чем-то нечистом. Никогда не скажут «это мое». Они употребляют странное слово, которого нет ни в одном словаре: «спец». Спецполиклиника, спецсамолет, спецдача, спецраспределитель, спецпоезд, спецкурорт. Словопоклонники не завидуют им, даже подсмеиваются. Вообще начальство принято презирать и осуждать. И все же тому, кто живет долго, опасаться нужно именно словопоклонников.
Как бы это объяснить…
Когда вы выйдете обратно на улицу после первого участия в разговорной мистерии, душа ваша будет полна ликования. Что вам за дело теперь до того, что весь город по крыши залит тоской и злобой! Ведь вы только что окунулись в атмосферу такой горячей и сердечной приязни, вас приняли – без заслуг и услуг – только за то, что вы есть вы, – в тесный круг друзей, умеющих так радоваться друг другу, так украшать друг другу жизнь, существовать на такой полноте и самоотдаче человеческого общения, какую вам не доводилось переживать никогда раньше. Даже мрачность текущих перед глазами лиц меньше тяготит вас. Вы начинаете думать – или фантазировать, – что у каждого из этих людей есть где-то маленький домашний храмик
