– Действительно. Надо будет это обдумать. А видите тех гранитных атлантов? Экскурсантам я, конечно, не рассказывала, но вам могу сознаться: когда я была студенткой, мы с подругой всегда назначали мальчикам свидания около них. И если мальчики не приходили, мы начинали фантазировать, что мы влюблены в этих атлантов. Гладили их по каменным пяткам, кидали снежки в голые спины и жутко хохотали. Она была влюблена в того – крайнего справа. Его звали Гриша. В зимние дни у Гриши на плечах намерзал снежный воротник. А мой Игнатий стоял в середине. И если мальчик все же приходил на свидание, я тихо извинялась перед Игнатием и просила не переживать. Уверяла, что это несерьезно, временное увлечение. Так оно и оказывалось. Я теперь даже не помню имен тех мальчиков. А Игнатия помню. Бай-бай, Игнатий! Давайте все же обойдем его по другой стороне улицы. Он всегда был непредсказуемый ревнивец.
– Все эти европейцы, пролезшие в прорубленное царем окно, – сказал Антон, – смотрите, как им хотелось повторить города своего детства. Собор – как в Риме, дворец – как в Версале, мосты и каналы – как в Венеции. Архитектор – что за несчастная профессия! Художнику всегда найдется чистый холст, поэту – стопка бумаги. А этим обязательно подавай чистый, незастроенный город. На всех ведь не напасешься. То-то они обрадовались, наверно, когда их позвали сюда.
– Раз уж вы упомянули поэтов – вон там за каналом дом-музей нашего величайшего. Как я его боялась в школе! Откроешь томик, прочтешь наугад строк двадцать – и жить не хочется. А через десять минут рука сама тянется снова открыть. Как наркотик… «Дар напрасный, дар случайный, жизнь – зачем ты мне дана?…» Я не понимала учителей: как они могут давать нам такие мучительные книги? Но они все делали вид, будто ничего опасного в этих томиках нет. Когда-нибудь я прочту вам несколько стихов. Правда, говорят, что в переводах эта сладкая отрава исчезает. Получается что-то вроде безалкогольного вина, безникотинных сигарет.
Они вышли на мощеную площадь, уставленную неподвижными трамваями. Люди сидели в трамваях послушно и тихо, как в библиотеке. В одном окне белела прижатая к стеклу щека спящей женщины.
– Дом моего позора, – показала Мелада. – Здесь сдают экзамен на вождение автомобиля. Мы выезжали с экзаменатором из подворотни. Я спросила, куда повернуть – налево или направо? Он сказал: «Чем глупые вопросы задавать, учили бы правила. Придете через месяц». Из-за трамваев я забыла, что это площадь, а не улица. А ее ведь можно объезжать только направо. До сих пор как вспомню – краснею.
– За чем эта очередь?
– За тем, что будут давать.
– Вы шутите.
– Ничуть. Магазин еще закрыт на перерыв. Видите – внутрь никого не пускают. Люди ждут. Может быть, это будет подсолнечное масло, или сахар, или мыло, или сыр, или даже колбаса.
– Но если не будет того, что им нужно?
– Они купят то, что будет. Для родственников, для соседей, для друзей.
– А если окажется слишком дорого?
– Я уже говорила вам: у нас цены не меняются.
– То есть они воспримут кусок мыла как случайный сюрприз? как выигрыш в лотерею?
– Примерно так. У вас сила людских желаний измеряется числом долларов, которые человек готов потратить. У нас – числом часов, которые он готов отстоять в очереди. Но и вы должны сначала потратить сколько-то часов, чтобы заработать свои доллары. Так не проще ли тратить их прямо в очереди, не надрываясь?
– Сейчас мы утонем в пучине политэкономии. Лучше не надо. Что там за церковь? Вот такого я, пожалуй, не видел в Европе. Похоже на разноцветный свадебный пломбир с башнями.
– Называется «Храм на крови». Здесь был убит царь – освободитель крестьян. Иностранным туристам всегда очень трудно объяснить, почему мостик, ведущий к храму, носит имя убийцы царя. А все прилегающие улицы названы именами других заговорщиков. И улица, на которой стоит прекрасный дворец с атлантами, – не именем человека, который его строил, а именем того, кто его взрывал.
– Ох, эти иностранцы, – сказал Антон. – Жалкие люди – все примеряем на себя. Пытаемся представить, каково бы нам было где-нибудь у себя в Далласе ездить по таким улицам и мостикам. Выходишь утром из дома, садишься в автомобиль, отправляешься на работу. Сначала по бульвару имени Освальда, потом выезжаешь на шоссе Чарльза Мэнсона, через десять минут сворачиваешь на авеню Чэпмена, ведущее к площади Сирхана Сирхана, а там уже рукой подать до твоей конторы в переулке Уилкса Бута. Представишь такое и поневоле занервничаешь.
– Мне и самой было трудно привыкнуть к этому противоречию. Пока один умный руководитель не посоветовал объяснять его через особенности русского характера и литературы. У нас как бы всегда присутствует элемент любовного слияния убийцы со своей жертвой. Алеко и Земфира, Арбенин и Нина, Рогожин и Настасья Филипповна, поручик Ромашев и чужая жена Шурочка, поручик Яровой и его собственная жена Люба… Говорят вам что-то эти имена? Обычно, когда их перечислишь, найдется хоть один, который начнет понимающе кивать… Недоумение исчезает. Но мне, пожалуй, на сегодня хватит ходить. Давайте посидим немного перед Филармонией.
Он подвел ее к скамье. Она всмотрелась в нее, огляделась кругом и потянула его к другой, точно такой же.
– Пойдемте, пойдемте. Это несчастливая скамья, я ее помню… Выпускной вечер, белая ночь, гулянье до восхода, а мальчик оказался глупым-глупым… Вот здесь мы с ним сидели… Что за город такой – никуда не деться от воспоминаний!..
Кленовая стена закрывала полнеба. Солнечный луч, посланный из многоярусной листвы, упал на двух женщин, кативших перед собой детские коляски, шепотом пересказывавших друг другу последние обиды. Подвыпивший хромой старичок пытался пасти клюкой стаю голубей на газоне, манил их пальцем, предлагал табачные крошки.
– Мелада, – сказал Антон, – могу я попросить вас о помощи? Боюсь, самому мне не справиться.
– Правда? Это будет для меня таким облегчением. Я устала чувствовать себя в долгу.
– Мне нужно встретиться с одним человеком. Он живет где-то за городом. Примерно в часе езды. Но меня просили не пользоваться телефоном. Вообще, сделать встречу по возможности незаметной. Так чтобы никто о ней не знал.
Она наклонилась вперед. Вложила подбородок в подставку из сложенных ладоней. Молчала. Недоверчиво покачивала головой.
Антон смотрел на нее сбоку. Он уже знал эти внезапные провалы в тягостные паузы. Они случались несколько раз во время их занятий-бесед на «Вавилонии». Губы сжимались, втягивались по-улиточьи внутрь, глаза стекленели. Она явно переставала видеть окружающее – видела только то, что творилось внутри. А внутри разгорался бунт. Какие-то темные, не имеющие права на существование чувства выскальзывали из своих камер, крушили красивый порядок, рвались за ограду. Кожа натягивалась на лбу, на нежных скулах и будто вздрагивала от внутренних толчков и ударов. Переговоры с восставшими были бессмысленны. Нужно было тратить все силы на то, чтобы не дать им прорваться к мышцам рук и ног, не завладеть всем телом, не вырваться гневным криком. Техника подавления у нее была отработана, но требовалось время. Иногда две минуты, иногда пять. Смотреть на нее было больно.
Наконец она выпрямилась, вздохнула, пустила кровь обратно к разжавшимся губам. Потом повернула к нему измученное борьбой лицо.
– Ну вот… Вот ларчик и открылся… Теперь я понимаю, зачем вы взяли меня на «Вавилонию»… Все наши долгие беседы, вся игра в искренность… А на самом деле вам просто нужна была подручная здесь… Для каких-то темных дел…
– Передать привет и подарок от одного старика другому – вот и все мои темные дела.
– Да разве вы не понимаете, что уже вот эту вашу просьбу я должна буду упомянуть в сегодняшнем докладе.
– Докладе?
– Каждый гид Интуриста обязан ежедневно писать отчет о своих иностранцах и сдавать его начальству. Таков порядок. Неужели вас никто не предупредил?
Теперь настала очередь Антона впадать в ошеломленное молчание. Но он не смог – да и не захотел – сдерживать возмущение.
– И вы!.. Так спокойно… Значит, все это правда!.. Стены имеют глаза и уши… Каждый вечер, о каждом иностранце!.. Где же все это хранится? Немудрено, что у вас бумаги нет, немудрено, что людям жить негде… А то, что вы писали во время плавания?… Это тоже были отчеты для начальства?
– Нет, то я писала для себя. По привычке. Как бы вела дневник… И никому не показывала… Но с того момента, как мы пересекли границу… Поймите, это моя обязанность… Служебный долг…
Антон бегал перед ней по дорожке, тыкал в нее пальцем, хватался за голову. Ошеломленные мамаши, забыв о своих младенцах, глядели на разбушевавшегося иностранного хулигана. Пенсионер поднял клюку, но решил не вмешиваться, пока не будет нанесен материальный ущерб или членовредительство.
– Хорошо, исполните свою обязанность. Пишите – пишите всё! Сообщите, что представитель фирмы «Пиргорой» пытался втянуть вас в темные махинации, в шпионскую сеть. Может быть, в торговлю наркотиками… И пусть вас наградят премией. Пусть вам дадут связку плюшевых медведей. Нет, сидите… Я вижу отель отсюда. Дойду сам… Какой идиот, какой доверчивый профан!..
И уже отойдя:
– Эй! Не забудьте упомянуть о моей преступной встрече с Гришей и Игнатием. Откуда вы знаете, что я не завербовал и их в свою сеть?
Кабинет директора консервного завода был просторным и круглым, как допитый стакан. Люди, сидевшие вокруг стола, терпеливо и недоверчиво слушали докладчика. Даже непривычный глаз Антона мог подметить, что каждый из них, видимо, имел доступ к каким-то потайным кладовым, где их заслуги вознаграждались недоступными прочему населению спецдарами. Щеки гладко блестели, отшлифованные спецбритвой и спецкремом. Дамы щеголяли меховыми воротниками, сделанными из спецбобров.
На стене висела огромная разноцветная карта говяжьей туши, похожая на разрезанную на штаты Америку. Флорида передних ног омывалась красными, синими, зелеными волнами восходящих диаграмм. Негромким искаженным эхом звучал голос переводившей Мелады. Она с утра была молчаливой, чужой, печальной.
Антон приглядывался к директору. Тот заметно выделялся среди прочих консервных чиновников. Седая шевелюра клубилась над шишковатым лбом, стекала за уши. Брови грозно чернели. Когда он говорил, язык его заметно и грубо ворочался во рту, как пленник в слишком тесной пещере. Красноватые кулачки далеко вылезали из рукавов коричневого спецпиджака.
– Ну и хорошо, – прервал он вдруг докладчика на полуслове. – И молодец. Дальше нам все ясно. Как говорится, не все мели, что помнишь. А то мы тут до вечера засидимся. А у нас еще два важных пункта. Дегустация и заморский гость. Вон он сидит, ушами хлопает. Ты это, красавица, пропусти. Знаешь небось,
