возлюбленную» и оставил его в сундуке, в котором было найдено золото.
— Вот чего я не понимаю, так это зачем он бросился сюда, где оказался в ловушке.
— Где-то есть секретная панель, которая отодвигается в сторону. Держу пари, он намеревался спрятаться именно там.
— Тебе-то откуда знать?
— Да во всех дворцовых спальнях есть такие. В них прячутся любовники, например, когда мужья неожиданно появляются на пороге после долгого отсутствия, а жены их совсем не ждут.
— Но ты-то как узнал о них?
— Ну, пару раз пользовался подобными штуками. «Пора», — подумал бывший магистр музыки. Он медленно выпрямился. Пространства было мало; на самом деле он сидел во встроенном шкафу, превращенном в укрытие. Над головой зияла круглая дыра, и в нее свисала узловатая веревка.
Пока стражники взламывали потайную дверь, человек, который отныне был Уоллесом, начал взбираться по веревке, оставленной убийцей. Было очень тесно, а он был потолще убийцы, и не привык взбираться по веревкам. Веревка оказалась привязанной к балке, но наверху путь ему неожиданно преградили доски. Уоллес толкнул их и обнаружил, что доски не были прибиты. Он отодвинул их, и вылез наружу. И в этот момент за углом послышался топот сапог.
Соображая быстрее, чем когда-либо в своей жизни, бывший магистр музыки сел на край внешней стены и заиграл на лире. Выходило ужасно, однако это его совсем не удивило.
— Эй, ты! Стой! — рявкнул командир стражи.
Не двинувшись с места, новоиспеченный бард империи Сарголан перестал играть.
— Что это ты тут делаешь? — продолжил командир.
— Сочиняю погребальную песнь для мертвого императора, — ответил бард-самозванец.
— Я имею в виду, как ты залез сюда?
— По лестнице.
— Лестницы охраняются.
— Нет, господин, Вы велели всем людям быть у магистра музыки, — сказал капрал, держащий факел.
Уоллес указал рукой на затянутое облаками небо, затем снова забренчал на своей лире.
— Я пришел сюда, чтобы сочинять, находясь между величественной мощью зубчатых стен и изменчивой красотой звезд, — заявил он. — Пока ужас от убийства не прошел, я обращаюсь за помощью к своей музе…
Командир стражи поставил сапог на грудь Уоллеса и толкнул его. Уоллес свалился с зубчатой стены и кричал все время, пока падал в темные, полные тины воды рва.
— Не все любят искусство, — сказал командир стражи и посмотрел за край, уперев руки в бока. Затем он со своими людьми ушел прочь.
Не выпуская из рук лиру, новоиспеченный Уоллес вылез на покрытый илом край рва. Его желудок избавился от ранее съеденного обеда, прекрасного меда с пряностями и, по крайней мере, трех пинт зловонной воды изо рва вместе с дюжиной головастиков. К нему подошли стражники. Четверо оттащили Уоллеса к воротам для слуг во внешней стене, и, дав ему пинка, велели убираться в город. Уоллес поспешил скрыться. Улицы были темны и опасны, но шел дождь, и большинство преступников отсиживались в тавернах.
Бесцельно блуждая, Уоллес в конце концов вышел к реке как раз в том месте, где ее пересекал один из трех каменных мостов. Издалека ему показалось, что мост горит, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это всего лишь стайка попрошаек развела костер на берегу внизу.
— Эй, бард, давай к нам! — позвал кто-то из них. Уоллес не заставил себя долго уговаривать.
— Ты, верно, промок, — сказал один из попрошаек, когда он присоединился к их компании.
— Спрыгнул в дворцовый ров, — ответил Уоллес сдержанно, понимая, что грамотная речь могла раскрыть его.
— А это что? — спросил предводитель нищих. На нем была корона, сделанная из какого-то рванья, обвязанного струной.
— Ожог, — сказал Уоллес, показывая раны на запястьях.
— Как ты так?
— Да одному уроду показалось, что моя музыка недостаточно хороша, — печально ответил Уоллес, и все засмеялись, решив, что это шутка.
— Ну что, сыграешь для нас? — поинтересовался предводитель.
Уоллес лихорадочно соображал. Бард, который не умеет играть на своей собственной лире — это странно. С другой стороны, его руки были обожжены, а лира промокла.
— Лира промокла, пока я плыл, поэтому не могу выдавить ни звука, — ответил он. — Да и руки поджарили.
Повисло молчание. Надолго. Они явно считали, что Уоллес обязан что-то им дать. Он подумал о кошельке на поясе, в котором оставалось несколько грязных монет.
— Ну так что тогда? — спросил попрошайка у него за спиной.
— Вино с императорского стола, — тут же предложил Уоллес.
Вино, вероятно, предназначалось для музыкантов, но никто из нищих-то не знал об этом. Уоллес предложил его предводителю, и тот пришел в неописуемый восторг. Теперь бывшему магистру музыки убежище на ночь было обеспечено. Попрошайка, заявивший, что когда-то был целителем, стал втирать дурно пахнущую мазь в раны Уоллеса, а затем связал их полосками мешковины. Пока Уоллес сидел у костра и сушил свою одежду, он развлекал компанию рассказами о свадьбе и о последующем убийстве. Бродяги тем временем внимательно слушали и передавали бурдюк по кругу. Им тоже было что рассказать, и Уоллес узнал, как потрошить, насаживать на вертел и жарить крысу, а также выучил несколько песен о нищих, проститутках и моряках. От дрянного вина он быстро опьянел. Однако соображал он довольно хорошо и заметил, что намокшие штаны и туника растянулись и теперь лучше подходили под его фигуру.
На рассвете дождь кончился, и над рекой повис густой туман. Несмотря на то, что одежда Уоллеса просохла, она была дешевой, грубой и выглядела ужасно. Шерстяной плащ был размером с два добрых одеяла — Уоллес разглядел это в свете костра, который поддерживался всю ночь.
Он еще раз критически осмотрел свой наряд. Итак, имелась одежда, кошелек с четырьмя медными монетами, маленький нож и лира. Не прошло и двенадцати часов после того, как инструмент попал ему в руки, и Уоллес наконец-то уделил ему внимание.
Это был кусок дерева, вырезанный в форме лиры, но в нем отсутствовал звуковой механизм. Уоллес насчитал только пять струн, сделанных из кишок, три костяных лада и деревянные гвоздики. Лиру сделали так, чтобы воспроизводимый звук слышали на расстоянии в несколько футов. В общем, она была фактически бесполезна, хотя ее было трудно сломать. Если бы ее украли, легко можно было бы сделать новую.
Проблема Уоллеса состояла в его неумении играть. Прежний Уоллес, вероятно, и мог что-то делать с этим музыкальным инструментом, но бывший магистр музыки даже не знал, с какой стороны за него браться.
Пока он сидел, размышляя о лире, несколько проституток появились из тумана и присоединились к нищим.
— Есть новости из дворца, — сказала одна из них, когда предводитель поприветствовал их. — Кажется, тот магистр жив.
— Ты-то почем знаешь? — спросил тот.
— Я слышала это от парня из ополчения, а он от стражника. Мертвец-то костлявый, а горничная магистра говорит, что он определенно был толстым. Похоже на то, что магистр нанял убийцу.
— Да уж. Придворный чистюля вроде этого сам ни на что не способен.
«Горничная? — удивленно подумал Уоллес — Должно быть, уже после этой ужасной ночи она проболталась на пирушке для Гильдии Музыкантов».
— Она ждала награды, но они сняли ей голову просто за то, что она его знала.
Уоллес хранил молчание, пока нищие смеялись. То, что они говорили, было по большому счету правдой. Уоллес боялся прикоснуться к боевому топору, даже если тот был не заточен. У него было несколько топоров для церемоний, но он никогда не размахивал ими в порыве гнева, и никогда не тренировался в обращении с оружием. Да и арбалеты он никогда не брал в руки. Лошади и верховая езда? Он давно утратил к этому интерес. Уж лучше удобный экипаж, чем трястись верхом. Короче, воин из него был никакой.
— Заффтрак, сударь? — спросил бывший целитель, поднимая за хвост продолговатый кусок поджарившегося мяса.
— Что это? — поинтересовался Уоллес, опасаясь, что ему не поздоровится, если он откажется это есть.
— Жареная боевая крыса.
— Почему боевая?
— Э-э, эту крысу забили до смерти, а потом зажарили.
Уоллес осторожно пережевал немного, улыбнулся и кивнул в знак одобрения старику, но затем выплюнул, как только тот отвернулся.
Его родители были мертвы. В течение некоторого времени Уоллес обдумывал эту мысль. Когда-то, будучи придворным, он скрывал свое происхождение, поскольку его родители принадлежали к числу простых торговцев. Отец был пекарем, а мать была женой пекаря. Так или иначе. Они были скорее торговцами, чем ремесленниками, хотя формально отец считался мастером, а мать — женой мастера. Но они поставляли свои караваи, сдобные булочки с изюмом и остальную выпечку в пять разных лавок и, таким образом, занимались своего рода торговой деятельностью. Теперь родители были мертвы. Из-за него. Так или иначе. «Я стараюсь вызвать чувство печали в своей душе, но что-то оно не желает просыпаться», — думал он, в задумчивости откусывая кусок от боевой крысы. С каждым часом усиливалась вероятность того, что скоро он присоединиться к своим родителям на небесах.
— Награда за его голову — пятьсот золотых крон, — заявила одна из проституток.
