но и она, оберегая от недобрых людей, не убережет от ветра и хлесткого ливня. Хорошо еще, вчера под вечер подвернулся попутный возчик; в видавшем виды, заваленном тряпьем рыдване удалось хоть сколько-то отогреться и отдохнуть.
– Да вы не подумайте, сеньор, в иное бы время я с удовольствием… – сказал возчик, словно оправдываясь, и с грохотом захлопнул оконце.
Лошади тронулись. Карету раскачивало, под колесами хлюпала грязь. Мокрый воздух тянул в щели, я все плотнее кутался в плащ, вслушиваясь в свист ветра и хлестание дождинок по кожаному верху.
Потом – истошный, долго не замолкающий крик.
Слышу, как скачут мимо всадники, потом возвращаются, останавливают карету, распахивают дверцу, и пронзительный, не по-летнему холодный воздух ударяет в лицо.
– Кто? – рявкает всадник.
Из-под копыт переступающих лошадей брызгает грязь, и один из комочков достигает моей щеки.
– Кто таков?
– Путешественник, – спокойно отвечаю я.
Озадаченное молчание, бряцание оружия, сопение лошадей.
– Сорок демонов! Какой еще путешественник?
Подпустив в голос металла, отвечаю вопросом на вопрос:
– С кем имею честь?
В карету просовывается кончик копья и начинает шарить по тюкам, задевая порванную обивку. Хватаю наконечник и с силой толкаю копье обратно.
– А, проклятье! Вытаскивай его, Зуммо!
– Если кто сунется, стреляю в упор, – предупреждаю я, направляя в дверь арбалет.
Они гортанно переговариваются между собой, и я знаю, что таким обращением уже внушил к себе уважение. Мелкая птица не посмеет совать арбалет в лицо кнехтам.
– Дорожная стража, – говорит наконец один из них. – Куда направляетесь?
– В Новую Столицу.
– Ложь! В столицу тут не по дороге!
Они правы. Я повышаю голос.
– Я сам знаю, какой путь для меня короче.
– Ишь какой! Эй, ты! – теперь они обращаются к возчику. – Кого везешь?
– Господина, – отвечает испуганный возчик. – С девочкой.
– Где ты его подобрал?
– Вчера, невдалеке от Мыыльмаайю. Только я не подбирал. Открыл дверцу, девчонку засунул и сам забрался.
Он говорит чистую правду, умалчивая, однако, о двух полновесных сребрениках, примиривших его душу со свершившимся фактом.
– А почему ты решил, что он господин?
– Да кто ж станет сам лезть в карету?
Старший кнехт хмыкает, топорщит усищи, ища повода для придирки; повода нет – на карете герб, возчик самый что ни на есть безобидный – и это сердит вояку.
– Какого демона ездишь здесь? Указа, что ли, не знаешь?
– Хозяин меня посылал в имение.
– Зачем?
– Да это уж так, его дело.
– Смотри мне! А кого везешь?
– Да говорю ж, какого-то господина с девчонкой.
– А кто тебе позволил? Разве ты принадлежишь к гильдии возчиков? Хочешь небось деньги от хозяина утаить?
– Вечным клянусь, господин сержант, он сам сел в карету! Разве бывает так, чтобы господа спрашивали?
Надоело.
– Сержант, – сказал я, – мятежники ограбили нас под Мыыльмаалью. Отняли коня и повозку.
– Мятежники? – На лице сержанта сомнение. – И вы остались живы?
– Их было мало. Они удовлетворились поживой.
– Где же был ваш арбалет? – Теперь под усами ухмылка.
– Арбалет всегда при мне. И не советую вам его беспокоить.
– А почем мне знать, может, вы лазутчик бунтовщика?
– Вы сможете проверить это завтра, когда я высплюсь в усадьбе…
– Какая, к демону, усадьба! Здесь все пусто на десять пао окрест!
– В усадьбе Арбиха дан-Лалла…
– Сеньор дан-Лалла не примет первого встречного! – торжественно заявил сержант.
Я пожал плечами.
– Поезжайте следом, и вы сами увидите, примут ли меня в его усадьбе.
Возчик раскрыл рот и одарил меня возмущенным взглядом; в ответ я вновь пожал плечами: прости, мол, сам знаю, не по пути тебе, да что тут поделаешь…
Карета тронулась, всадники, поругиваясь, поехали сзади.
…Дорога затянулась почти на два часа, и вечер плавно перетек в ночь. Стараясь не шуметь, я сбросил драную дорожную куртку, достал из наплечного короба нарядный камзол и переоделся.
Подъехали уже в полной темноте, но, как ни странно, несмотря на кромешную тьму, ворота были распахнуты настежь.
Вокруг экипажа собирается дворня, подбегают несколько крупных, но не лающих собак. Спрыгиваю с подножки, разминаю ноги на скрипучем гравии.
Выносить Оллу пока что не спешу; успеется.
Распахиваются двери, в ярко освещенном проеме – высокий силуэт; сержант торопливо срывает берет, кланяется. Кланяюсь и я.
– Путешественник приветствует благородного рыцаря.
– И рыцарь приветствует путешественника, – старик наклонил голову в ответ.
В свете факелов лица не разобрать, хорошо различимы лишь просторное одеяние, пышная седая грива и посох-костыль в левой руке.
Когда я откинул полу плаща, сержант чуть ли не крякает: расшитый бисером камзол с рядами блестящих пуговиц произвел на него колоссальное впечатление.
– Почтенный рыцарь, обстоятельства привели меня к вашему порогу. Дочь моя тяжко больна, и это вынудило меня, презрев все опасности, тронуться в путь. Я позволил себе сказать сержанту, что сеньор дан-Лалла примет путешественника.
– Гостеприимство – закон этого дома, – строго сказал старик. – Кто сомневался?
Сержант сконфуженно кашлянул. Я поклонился еще раз со всей возможной учтивостью.
– Преосвященный Шеломбо из Калумы шлет вам привет, почтенный рыцарь.
– От души благодарю. В добром ли он здравии?
– Увы, не знаю. Я видел его больше недели назад, а сейчас в Калуме бунтовщики…
– И он, конечно же, не покинул храм, – сокрушенно покачал головой старец, и серебряная грива встала над головою нимбом. – В этом весь Шеломбо, храни его Вечный. Однако прошу вас в мой скромный дом, почтенный путешественник. Где ваша дочь? И что нужно здесь страже?
– Проводили господина, – объяснил сержант, – почитая, так сказать, своим долгом; так как Магистрат не выдает фуража для дальних разъездов, мы защищаем господ от всякого сброда доброхотно.
– Благодарю вас, сержант, – сказал я, – позвольте предложить вам небольшое пожертвование в пользу фуражного ведомства.
– Весьма и весьма… – смущенно пробормотал усач, принимая от меня сребреник и несколько треугольных медяков.
И сгинул вместе с подчиненными.
