почтенной Ноайми, ни Таолле, юной сестричке графа…
Встряхиваю головой.
Эк меня забрало!
Да, силен старик. И где только его эти горные забияки откопали?
Но и его всевидящим слепым глазам открыто не больше, чем мне.
Таолла Оль у-Меддрин у-Каддрин данна-Баэль, мой перепуганный найденыш, жива. И, возможно, к ней даже вернется разум. Во всяком случае, Арбих считает, что надежда есть – если, конечно, Вечный благословит. А еще, по его мнению, Олла – мой единственный шанс.
Ее, а не меня ищут в этой круговерти. Она, а не я, была в смутных пророчествах Шеломбо, предсказывавших крах мятежа. Ее, а не мои наследственные права и земли очень нужны кому-то, приславшему убийц в «Тихий приют». Но, волею случая, я – единственный, кто знает сейчас местонахождение этого сокровища. Это все, что у меня есть. Но с этим товаром уже можно торговаться.
Знать бы, кто потенциальный купец…
Но это неведомо даже святому Арбиху.
Брдоква – не Франция. Здесь лилии прядут. Еще Шарет Мудрый повелел: при отсутствии наследника по мужской линии лен наследуется по женской и переходит к старшей из незамужних родственниц усопшего. Графство Баэльское лакомый кус, так что вариантов немало: правительство, монастыри, любой из эрров. Дальше – полный туман. «Если кто-нибудь более-менее в курсе, друг мой, то это каффары. Но каффары, знаете ли, вещь в себе. Не думаю, что вам удастся поговорить с ними», – сказал Арбих, покачивая головой. И был прав. Вчера я минут десять бил медной колотушкой в железную калитку Маэ-Ш…арима, но в Каффарскую Деревню меня так и не впустили; наглый стражник мало того, что не стал ловить брошенную серебряную монетку, но в ответ, скалясь, швырнул мне две. Так что осталось лишь тупо бродить по городу, нацепив на шапку лекарскую ящерку: вот, мол, я!.. нашелся!.. нате меня!
Самое смешное, что мне не нужны ни титулы, ни златники. Моя цена – тет-а-тет с «Айвенго», и чтобы минимум две минуты нас не тревожили.
Не знаю, как они это сделают. Не знаю, возможно ли это вообще. Но мне нужно подойти к этому железному идиоту вплотную – на две минуты.
Больше месяца я строил планы, прикидывал, соображал. А потом добрейший Арбих дан-Лалла за полчаса раздробил в пыль все мои прикидки и наработки.
Дело в том, что Багряный
Очень хлипкий шанс.
И – единственный.
Если же он не сыграет, что, к сожалению, очень вероятно, тогда…
Ну что ж, тогда Империи кирдык. И Конторе тоже. А для моих девчонок лучшим наследством станет светлая память о папе, пропавшем без вести при исполнении служебного долга. Плюс генеральская пенсия. Поскольку мертвые сраму не имут. А главное – безгрешны. Во всяком случае, по законам Федерации. И пусть Маэстро крутится, как хочет, распутывая силки…
– Кто отомстит за тебя, оскверненный Баэль?.. – вскрикнул старец, в последний раз рассыпал по залу серебряный перезвон и поник головой, бессильно обмяк в кресле, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух.
Несколько мгновений люди потрясенно молчали.
Но вот кто-то пошевелился, кто-то ткнул ложкой в тарелку, еще кто-то шумно отхлебнул, и жизнь вошла в свою колею.
Чечкехи опрокидывают в чары круглые фляги, выточенные из вуульего копыта, щедро разбавляя эль зеленой укрой. Они почти не закусывают и быстро хмелеют. Очнувшиеся обыватели спешат покинуть зал, но теперь это уже не так легко сделать – горцы передвинули скамьи, почти загородив дверь, их взгляды все острее, враждебнее, выкрики все громче.
– Бахраный, э! Что Бахраный?! – доносится до меня. – К нам, в горы, он хочэт ходить, э? Бьюсь об заклад – не хочэт!
– Не хочэт! – хором поддакивают остальные. – А придет, так встрэтим!
– Кругом враги! – распаляется чубатый горец. – Кого защищать, э? Этих? – он пренебрежительно тычет пальцем в зал. – Все Бахраный ждут, все ткнут копье в спина!
– Пожечь и порубить, – мрачно соглашается коренастый усач.
– Зачэм мы нэ с Бахраный? Он бедный. Эти, – опять небрежный тычок в зал, – богатый, есть что взять…
– Есть, – подтверждает мрачный. – Но присяха! Дыханием Айю клялись мы…
– Дыханием Айю, да, – огорченно кивает чубатый. – Э! Зачэм о печальном? Зачэм нет ни одной харошенькой мордочки, Дрод забэри?!
– Есть, есть! Туда смотри!
– Э, да она нэ одна…
– Тэм лучше…
Горцы внимательно и весьма откровенно разглядывают постоялицу, обитающую в закутке через две двери от меня. Белокожая, рыженькая, приятно пухлая – классический типаж; таких сыны Айю веками воровали в равнинных селах.
– Э-эх! – страстно всхлипывает чубатый.
Глаза его подернуты поволокой, по левому усу течет тоненькая слюнка.
Пожилой мужчина, сидящий рядом с девицей, вскакивает, бросается к двери, утягивая за собой пышечку. Но не успевает. Его хватают за шкирку и пинком вышвыривают вон, а девушку, прижав к стене, неторопливо, со вкусом и знанием дела ощупывают. Она так напугана, что даже не кричит – просто затравленно озирается. Но люди стыдливо отводят глаза: никому неохота связываться с чечкехами ради чужой девчонки. Мне, собственно, тоже. Не мое это дело, и спину ломит, и вообще… не будь она так похожа на Старшую…
Неспешно встаю.
– О
Горцы изумлены. Даже опытные толмачи изъясняются на имр…ати с грехом пополам, мой же говор не просто чист, но и безукоризненно гортанен, словно я сам – урожденный имр. Непонятно, подозрительно и, значит, опасно. На меня смотрят исподлобья. Но ящерка все же делает свое дело…
– Чего хочэшь, лекарь? – довольно учтиво спрашивает горец.
– Я думал, в Калькилли принято уважать женщин, или я ошибаюсь, достойный имр?
– Э? Не путаться в чужие дела, вот что там принято, – щурится чубатый.
– Вполне согласен, – киваю я.
– А раз так, лекарь, – ослепительная усмешка рассекает лицо чечкеха, – иди прочь!
– Вместе с этой дамой, – соглашаюсь я. – Вместе с ней я охотно отойду.
В глазах чечкеха загораются искры. Он рад. Он уже предвкушает.
– Эй, Гокча, – оборачивается он к приятелю слева, – этот клистир хочет ссоры, э?
– Поверьте, я не хочу никакой ссоры. Мне хочется всего лишь взять эту даму под руку и отвести ее за дверь, где ее уже с нетерпением ждут.
– Пхэ! – хмыкает имр и, перестав меня замечать, запускает ладонь за корсаж.
Девушка вскрикивает.
– Если достойный имр не уймется, я обрублю ему нос… – очень спокойно говорю я в пространство.
– Что? – Горец замер, а затем повернулся к приятелям. – Что он сказал, Гокча?
