Сельва умеет ждать

– Ты, Огенде, был среди тех, кто опустил лестницу в мою позорную яму. Ты, Ут-Камайя, одним из первых преклонил колена перед правдой Творца и убедил односельчан следовать за мною. Твоя сестра греет мое ложе, и я ел кашу харри у твоего очага.

– Мы верные слуги Тха-Онгуа и твои, Сокрушающий Могучих.

– Поэтому я благосклонен и милостив к вам. Отправляйтесь тотчас же на скалу Айпах и бросьтесь в омут, – все так же спокойно приказал М'буула М'Матади.

Кристоферу Руби показалось, что все присутствующие вдруг затаили дыхание, такая тишина повисла над полем. Наконец молчание нарушил один из Верных, тот самый, что говорил с толпой, объявляя начало судилища:

– Твоя воля – это воля самого Тха-Онгуа. Но позволь, о М'буула М'Матади, понять твой приговор, дабы уходящие в Высь приободрились, а остающиеся на Тверди смогли объяснить сородичам твою мудрость.

Медная маска вновь чуть дрогнула.

– Огенде и Ут-Камайя покрыли позором всех Истинно Верных. Когда этот юнец сотворил гром, они в испуге пригнули головы.

Огенде и Ут-Камайя, бледные настолько, насколько может быть бледен уроженец берегов Уурры, распластались в пыли, сложив руки на затылках, потом молча поднялись и удалились к утесу.

Никто из желтоповязочных не взглянул в их сторону.

– Хорошо, если бы Могучие знали, как по воле Творца караем мы, Инжинго Нгора, даже самых преданных и благочестивых, когда им хотя бы на миг изменяет сила духа, – так же спокойно продолжал М'буула М'Матади. – Но меня не занимают мысли омерзительных, вспарывающих грудь Тверди. И глупцов, которые слишком надеются на прирученный гром. Слушай меня, посланец обреченных! – Холодный белый огонь впился в глаза Криса, и не было никакой возможности отвести взгляд. – Я оставляю тебе жизнь. Но не даром. В уплату ты расскажешь там, откуда пришел, обо всем, что видел. Ты скажешь свинье, именующей себя Подпирающим Высь, что у него еще есть время прийти и поцеловать мне ногу; тогда я позволю ему дышать. Но пусть помнит: время течет быстро. – Огненный взор приугас. – Своим сородичам, которые не сделали плохого, ты скажешь: Тха-Онгуа готов усыновить их, а если они не желают увидеть свет, Творец дозволяет им убраться прочь, в Высь, из которой вы, Могучие, явились. Но пускай не забывают: выбор следует сделать до исхода месяца высоких трав. Потому что, запомни и передай это пославшим тебя, тогда мы перейдем Уурру и зажжем пламя жаахата на том берегу. Прочь!

Он перевел взгляд на обер-опера и – о чудо! – заговорил на ломаной лингве, жестом приказав толмачу умолкнуть:

– Мьенту О'Биеру! Много весен обитаешь ты рядом с людьми нгандва, и власть твоя велика. Но никто не может сказать, что хоть раз ты сошел с пути правды, ни по ошибке, ни ради выгоды. Если совершал зло человек нгандва, ты надевал на него железные браслеты, и он уходил туда, откуда не возвращаются. Если скверно поступал кто-то из Могучих, ты не пытался оправдывать его, не искал виновников среди беззащитных нгандва. Ты разнимал враждующих. Ты защищал обиженных, даже если обидчиками были твои сородичи… – Голос его был невероятно мягок. – Нынешней ночью мне было видение. Творец говорил со мною и сказал: О'Биеру, сам того не ведая, уже пришел к свету! Признай же, честный мьенту, себя сыном Тха-Онгуа, поцелуй ногу Того-Кто-Слышит-Голос-Творца, поклянись в верности и встань по правую руку мою!

Толпа, уже вполне пришедшая в себя, восторженно ахнула.

Поведя головой, обер-опер нашел взглядом Криса, стоящего в кольце плечистых молодчиков.

Подмигнул.

Привычно отцентровал фуражку.

– Ты тут, пацан, говори, да не заговаривайся, – он всхохотнул, и Кристофер Руби с ужасом осознал, что хохоток не наигран. – Ностальжийские ровсы присягают единожды. И ты мне не Президент. Наш Президент – Даниил Александрович, а ты, Ваяка, вор и самозванец!

Сделалось очень тихо и жутко.

Первым опамятовался Ромуальдыч.

Растолкав людей нгандва, он вырвался вперед, к обер-оперу.

– Батюшка Кирила Петрович! Не упрямься! Что тебе стоит? Плюнь да поцелуй у злод… (тьфу) поцелуй у него ножку!

Охнул, заметался обезглавленной курой и рухнул в ноги М'бууле М'Матади, задирая мокрое от слез лицо.

– Отец родной! Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп из Козы пришлют; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня, старика!

Ттай сверкнул в воздухе, но уголок губ М'буулы М'Матади воспрещающе дрогнул. Старика подхватили и отшвырнули обратно в толпу.

– Пусть так, мьенту О'Биеру. – Сокрушающий Могучих по-прежнему говорил сам, но теперь в голосе его тоже звенело белое пламя. – Воля Творца непреступима, хочешь ты того или нет. Я предложил тебе стоять по правую руку мою, но ты отказался. Теперь я не предлагаю. Я говорю: мой верный Г'Хавно, луну назад объевшись кхини, захлебнулся черным поносом; мне нужен новый чесальщик пяток из рода Могучих, и очень хорошо, что им станешь ты. Эй, Инжинго Нгора! Наденьте на него ошейник!

Пятеро в желтых повязках двинулись вперед, двое – с копьями на изготовку, трое – с обнаженными ттаями.

Поселковые отшатнулись, расширив круг.

Кирилл Мещерских выпрямился.

Он сразу же понял: это конец. Ему уже не суждено дождаться дивидендов по акциям, он не вернется на Ностальжи в блеске богатства и славы, не отстроит Слащевку, не выкупит Кутепово и не пожертвует собору Святого Лавра Корнильского в Санктъ-Первопоходбурхе новый алтарь, у которого потомки могли бы молиться за упокой души его основателя.

Понял он, что уже никогда не сможет даже мечтать о руке милой Поленьки, меньшой из семи дочерей дражайшей Пелагеи Филимоновны, гражданской вдовы арматора Эпаминондоса Онанизиса.

А еще обер-опер знал наверняка: поселковые не станут вязать его, даже если им прикажут. Желтоповязочников же не более полутора десятков. Этого слишком много, чтобы отбиться. Но мало, чтобы взять его живьем.

Он, столбовой ровс, прямой потомок Синеуса по отцовской линии, не будет бегать на поводке у стремени оборзевшего малолетки Ваяки…

Плохо, конечно, что кобура пуста.

Ну что ж делать: как легло, так легло.

Князь Мещерских перекрестился, вырвал из ножен шашку и, сделав глубокий вдох, словно собирался нырнуть, пошел навстречу осторожно подступающим Инжинго Нгора…

Кхарьяйри. День окончательных решений

Каждый мальчишка дгаа грезит подвигами, но не всем посчастливилось родиться в Дгахойемаро, главном поселке потомков Красного Ветра, где живет дгеббемвами, великий вождь горцев, и его грозные, но добрые и мудрые воины. К ним можно подойти, напроситься на испытание и, если повезет, стать при ком-то из них вестоношей-тлапо, а то и тлаатли, мальчиком, подносящим копья.

А в глухомани, среди Черных Трясин, подносить копья некому.

Еще вчера Квакка-Лягушонок мог лишь бормотать наизусть песни сказителей, не смея и мечтать о встрече с героями своих снов. Сейчас они совсем рядом – и храбрый Мгамба, чей лик подобен черной луне, и М'куто-Следопыт, словно бы парящий над тропой, а тот, кто несет Квакку на широких плечах, крепко ухватив за щиколотки, – конечно же, Н'харо, славный на всю сельву Убийца Леопардов, правая рука нгуаби. Тут и сам Пришедший-со-Звездой. Его нельзя не узнать: светлые глаза, густая рыжая борода, кожа, докрасна опаленная солнцем гор.

Как мечтал Квакка-Лягушонок увидеть их всех наяву! Но сейчас он отдал бы все, даже заветный зеленый камешек, только бы оказаться не на плечах знаменитого воина, а в своем родном Кулукулу, затерянном среди зыбучих дрягв Черной Топи…

Квакку трясло от ужаса.