— Да, признаю полностью.
— Вы осознаете тяжесть своих преступлений?
— Полностью осознаю.
— Что побудило вас совершить их? Какие ваши личные качества?
— Самые низкие качества: нравственная деградация, вызванная ежедневным злоупотреблениями спиртными напитками, недовольство моим положением в комитете, а также наследственные черты характера, которые, может быть, проявились не сразу, но со временем сделали свою разрушительную работу. В трудные минуты меня потянуло к алкоголю. Я заблудился, споткнулся на краю пропасти и упал. На преступный путь меня толкнуло хвастовство, тщеславие, неудовлетворенность моей работой и любовь к легкой жизни. Но все это не извиняет меня и никак не оправдывает мои преступления. Я осознаю свое нравственное падение. Я обманывал своих товарищей, говоря им, что у меня все в порядке. На самом же деле все в моей душе, в моих помыслах и делах было преступным.
Агент ЦРУ и МИ-6 полковник ГРУ Олег Владимирович Пеньковский был признан виновным в шпионаже и приговорен к смертной казни. 16 мая 1963 года его расстреляли.
В соответствии с частным определением суда и заявлением протеста МИДа СССР посольствам США и Великобритании были объявлены персонами нон грата сотрудники американского посольства: Р. Карлсон, Х. Монтгомери, А. Дэвисон, В. Джонс, Р. Джэкоб и их английские коллеги: Р. Чизхолм, Д. Чизхолм, П. Кауэлл, Д. Варлей, Ф. Стюарт, А. Рауселл.
Ну, а что же наш 'Джеймс Бонд' — Гревил Винн?
Военная коллегия Верховного суда Союза ССР также признала его виновным в шпионаже и приговорила к 8 годам лишения свободы.
На следствии и в суде он прикинулся бедной овечкой, несчастным бизнесменом, которого английские спецслужбы путем шантажа и выкручивания рук понудили к сотрудничеству.
Овечка так овечка. Но, как гласит русская пословица: 'С паршивой овцы хоть шерсти клок'. Наши 'стригали' из КГБ одним клоком не довольствовались. В обмен на 'невинного' Винна вытащили из английской тюрьмы осужденного за шпионаж и приговоренного к 25 годам заключения жемчужину советской внешней разведки разведчика-нелегала Конона Трофимовича Молодого — 'Лонсдейла'.
Спрашивается: овчинка стоила выделки?
Ответ, полагаю, напрашивается сам.
Хлестаков из 'Цеппелина'
(История несостоявшегося покушения)
1944 год. Военное счастье отвернулось от Германии. Удары, которые были нанесены ей один за другим в течение 1943–1944 годов — капитуляция армий под Сталинградом, неудача африканской компании в Тунисе, высадка союзных войск в Сицилии, падение Муссолини и его арест, капитуляция Италии и, наконец, вторжение во Францию, — повергли Гитлера и его ближайшее окружение в растерянность, близкую к шоку.
Летняя резиденция рейхсминистра иностранных дел Иоахима Риббентропа в замке Фушель (Австрия). Сюда срочно вызван шеф германской разведки Вальтер Шелленберг.
'Я был полон мрачных предчувствий, — вспоминал в своих мемуарах Шелленберг, — Я ничего не слышал о нем (Риббентропе) в течение нескольких месяцев и был почти уверен, что он вынашивает очередной план, который решит все проблемы и поможет выиграть войну одним ударом'.
В отличие от прежних встреч Риббентроп принял Шеллеберга весьма приветливо, поинтересовался, как идет работа, и подчеркнул, насколько важным для него стало управление, которым руководил Шелленберг.
После этого разговор пошел о задачах секретных служб в США, где должны состояться президентские выборы, и интерес немцев в том, чтобы препятствовать избранию Рузвельта. Когда тема, казалось, была исчерпана и шеф разведки собирался покинуть кабинет, Риббентроп встал и, подойдя к собеседнику, с очень серьезным видом потянул его в угол.
— Одну минуточку, Шелленберг. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. Необходима строжайшая секретность. Никто, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера, об этом не знает. — Остановив на на Шелленберге пристальный взгляд, он сказал:
— Нужно убрать Сталина.
Риббентроп объяснил, что весь режим в России держится на способностях и искусстве одного человека и этим человеком является Сталин.
— В личной беседе с фюрером, — продолжал он, я сказал, — что готов пожертвовать собой ради Германии. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его.
— Один? — спросил Шелленберг.
Из воспоминаний Шелленберга:
'Риббентроп резко повернулся ко мне.
— Фюрер сказал, что одному этого не сделать. Он просил назвать человека, который сможет помочь мне. — Риббентроп пристально посмотрел на меня и добавил: — Я назвал вас.
Риббентроп сказал также, что Гитлер приказал ему обсудить этот вопрос со мной с глазу на глаз и выразил уверенность, что я найду практический способ выполнения этого плана.
— Теперь вы понимаете, — закончил Риббентроп, зачем я вас вызвал…
Я считал, что план Риббентропа, мягко выражаясь, результат его нервного и умственного переутомления. Однако обстановка была неподходящей, чтобы возражать, и, кроме того, я понимал: каждое сказанное мною слово сейчас же будет передано Гитлеру. Наконец, мне показалось, что я нашел выход из тупика, в котором оказался… Я предложил, чтобы он прежде создал необходимые условия для осуществления плана и добился согласия Сталина участвовать в работе конференции. Если же ему это удастся, я буду готов поддержать его словом и делом.
— Я еще подумаю над планом, — сказал Риббентроп, — поговорю с Гитлером…
Больше о своем плане он мне не напоминал.
Мне как-то пришлось говорить с Гиммлером об этом. После обсуждений с Гитлером Гиммлер предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа. В соответствии с ним наши специалисты изготовили мину для убийства Сталина. Мина размером с кулак имела вид кома грязи. Она должна была быть прикреплена к машине Сталина. Мина имела завал, управляемый с помощью коротковолнового передатчика, и была настолько мощной, что когда при испытании мы взорвали ее, то от нашей машины почти ничего не осталось…
Двое бывших военнослужащих Красной Армии, находившиеся до войны в течение долгого времени в ссылке в Сибири, взялись выполнить это задание (один из них был знаком с механиком из гаража Сталина). Ночью на большом транспортном самолете они были доставлены к тому месту, где, по сообщению, переданному нашими агентами, находилась ставка Сталина. Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, точно приземлились в указанном месте. Однако это было последнее, что мы о них слышали…'
К блиндажу командира полка командир пулеметной роты старший лейтенант Таврин подходил в приподнятом настроении. Ласково пригревало майское солнце. Безоблачное небо слепило глаза яркой голубизной. Вокруг стояла непривычная тишина.
Таврин на мгновение остановился, вслушиваясь в эту тишину и вдыхая аромат набухших березовых почек. Только сейчас он по-настоящему осознал, а точнее почувствовал, присутствие весны. Побуждаемый каким-то давно забытым чувством, он прикоснулся ладонью к стволу дерева. Кора была прохладной и липкой. Посмотрев вверх, Таврин заметил торчащий их коры небольшой осколок снаряда. Отсюда, из нанесенной березе раны, сочился розоватый сок. Не удержавшись, Таврин попробовал его на вкус. Сок был и сладким, и горьковатым одновременно…
Около блиндажа уже собрались несколько знакомых Таврину офицеров. Смолили у кого что было, в основном махорку, и оживленно переговаривались. Причина сбора всем была известна — поступили награды за предыдущие бои. Время 'Ч'.
Сделали еще по одной затяжке, поправили ремни. Командир полка всегда был точен.
Однако в этот раз приглашать их в блиндаж не спешили.
Наконец появился комиссар.
'Награждение, товарищи командиры, откладывается. Дивизионное начальство решило сделать это в более торжественной обстановке. На нашем участке пока относительно спокойно, так что случай, надо полагать, скоро представится. А сейчас прошу разойтись и заняться своими обязанностями'.
На опушке Таврина нагнал оперуполномоченный особого отдела капитан Васильев. Пошли рядом.
— Жаль, что комдив переиграл с награждением, скажи? — Не то спросил, не то посочувствовал Васильев.
— Ничего, потерпим. Награда найдет героя, — отшутился Таврин.
— Само собой. Только я уже на 'наркомовские' губы раскатал, — рассмеялся Васильев.
Помолчали немного. А дальше произошло то, что не только враз изменило беззаботное настроение Таврина, но и перевернуло всю его дальнейшую жизнь.
— Послушай, Петро, — по имени обратился к нему Васильев, — там почта пришла. По-моему, и тебе письмо есть. Вот только адресовано оно почему-то Шило-Таврину. Ты что, двойной фамилией обзавелся?
Как Таврин не споткнулся при этих словах, он потом и сам понять не мог. Но в душе так екнуло, таким жаром обдало, как если бы рядом мина разорвалась.
— Что еще за письмо, откуда? — автоматически спросил он, выигрывая время.
— Тыловое. Из родных твоих краев, надо думать…
— Ладно, доставят письмо, посмотрим, кому в голову пришло нагородить такое. А вообще, странно…
