своеобразный подвальчик. Там прохлада. Плятт опускается в этот «рай». Минут тридцать работаем без него. Вдруг команда режиссера: «Плятта, Плятта! Срочно! Кончается время, надо успеть записать очередную сцену. Срочно Плятта! Срочно! Ростислав Янович! Ростислав Янович!» Все забыли или не видели, что он опустился в «рай». «Ростислав Янович!» Кто-то ищет его на этаже выше, кто-то – ниже… И вдруг из полуподвальчика, из прохладной сказки поднимается Плятт в чудесных цветных плавках и с галстуком на голой шее. В руках брюки, рубаха и пиджак…
ПЛЯТТ. Извините! Слышу: срочно, срочно, срочно! Не смел задерживать. Я человек аккуратный, пунктуальный, обязательный. Извините.
Гомерический хохот до коликов. Запись, конечно, продолжать невозможно. Сидя в подвале, Ростислав Янович всех нас прекрасно слышал. Чувствовал по интонации, что устали невероятно.
ПЛЯТТ. Языком еле ворочали. Взмокли, наверное. Дикция никудышная. Раскисли, сникли. Если бы стали дальше писать – наверняка был бы брак, в корзину все пошло бы. Одним словом, был бы это «Нумер не для Ялты».
И действительно, предстояло записать очень сложную сцену. Плятт – в главной роли. Времени оставалось минут двадцать.
ПЛЯТТ. Я прекрасно знаю привычку режиссера X использовать время (часто во вред качеству) до последней секунды, и поэтому пошел на крайнюю меру и… спас вас от каторги!
На следующий день актеры явились свеженькими, как огурчики-корнишончики, в хорошем настроении, и прекрасно сыграли и записали сложную сцену.
Режиссер был на седьмом небе, благодарил нашего вчерашнего «пляжного героя» за прекрасный сеанс шоковой терапии!
Старая радиостудия в помещении Центрального телеграфа. Срочная предновогодняя радиозапись. Заняты: Ростислав Плятт, Никита Подгорный, Анатолий Папанов, Виктор Хохряков, Валентина Серова и я. Страшно жмут и скрипят мои новые ботинки. Стою перед микрофоном в одних носках. 23 часа 40 минут. Режиссер всех отпускает домой к новогоднему столу. Всех, кроме меня. Прощаюсь с коллегами, поздравляю с наступающим. Продолжаем работу. Записываем текст «от автора». 23.45–23.50 – 23.53. Закончил! К новогоднему столу, где ждут друзья и родственники, успеваю, потому что накрыт он в двухстах метрах от телеграфа – в ресторане «Арагви». Стол, благоухающий шашлыком, сациви и специями, манит, дразнит. Текут слюнки… 23.55. Ха-ха! Что ж я за пять минут двести метров не пробегу! Ерунда! Режиссер, оператор, редактор, ассистенты, мило улыбаясь, поздравили меня и удалились в местную столовую (этажом ниже), где и произойдет у них встреча Нового года. Ищу ботинки – ботинок нет. Выбегаю из студии. На лестнице стоит пожарный – серьезный, пожилой усатый человек со старыми тапочками в руках, протянутых в мою сторону: «Вам». Кто? Что? Почему? Откуда? Зачем? Ничего не понимаю. Тапочки так тапочки – черт с ними, надеваю. Бегу вниз на выход. Пожарный кричит вслед, что пальто внизу у дежурного милиционера… Спасибо! Ура! Успеваю! Мороз ерундовый. Тапочки – не помеха. Двести метров можно спокойно пройти за две минуты! Время на часах при выходе – 23.57. На ходу вталкиваюсь рывками в пальто, выскакиваю на улицу.
Какофония ревущих сигналов двух автомашин-такси, как новогодняя елка светящихся всеми имеющимися на их бортах лампочками, фарами, подсветками подфарников, табло и т. д. Двери авто широко распахнуты. У всех сидящих в машинах широко раскрыты белозубые ржущие пасти – точь-в-точь как на зазывных авторекламах «Форда», «Кадиллака», «Бьюика» или наших «Жигулей» (в переводе на русский – «Фиат», что означает на английском – «Лада»). В одной руке Плятта – мой скрипучий ботинок, в другой – полный бокал шампанского. В левой руке Подгорного – второй ботинок, в правой – тоже бокал шампанского. В руках Папанова – два фужера, один – себе, другой – мне. Водители с полными бокалами лимонада (Хохрякова и Серову увезли по домам поджидавшие их родственники). В радиоприемнике одной из машин бьют куранты и… «С Новым годом, дорогие товарищи!»
Мы чокаемся, осушаем бокалы, целуемся, хохочем, снова наливаем шампанского из бутылок, стоящих прямо под ногами на тротуаре. Ноги мерзнут, надеваю свои скрипучие, отдаю дежурному тапочки. Узнаю, что друзья приобрели в здешней столовой восемь бутылок шампанского, бутылку водки, восемь ирисок и один соленый огурец… 00 часов 30 минут. Байка за байкой, анекдот за анекдотом, стихи, отрывки из ролей. Хохот. Два часа ночи. Я вхожу в «Арагви». Кислые физиономии объевшихся «пассажиров» почти съеденного стола, ревность, нравоучения, банальные тосты. Скучно. Жмут ботинки. Хочу спать.
Вспоминая под старость все свои новогодние встречи, не могу не признаться в том, что та – в такси на тротуаре – была самая сердечная, самая талантливая, поставленная режиссером Ростиславом Пляттом.
«Можно забыть того, с кем смеялся, но никогда не забыть того, с кем вместе плакал» (Д. Джебран).
Легко себе представить, как тяжело и как в то же время мужественно Ростислав Янович переносил приближение неминуемого проигрыша в предначертанном всем нам трагическом, безнадежном сопротивлении наступающему расставанию с… цветами, людьми, зверюшками, воздухом, с возможностью снова и снова встречать Новый и снова Новый год…
Видеть его чуть согбенным, неважно передвигающимся с палкой в руках было просто непереносимо больно! Безжалостно колющее чувство человеческой беспомощности перед роком. Лишь сознание того, что везде и всюду он ощущал наисердечнейшее к себе отношение, истинную любовь зрителей и коллег, позволяет надеяться на то, что в последние дни душа его наполнялась не только печалью и досадой, и это (если это так) хоть на чуть-чуть, но все же смягчает чувство горечи от потери такого редчайшего и красивого человека!
Ольга Александровна Аросева
Движущая сила человечества – дух творческой неудовлетворенности.
Первое знакомство с героиней моего рассказа состоялось в те далекие времена, когда ходили по московским улицам в валенках, ездили на извозчиках, в людных местах торговали мочеными яблоками, мороженым в вафлях и ирисками, по расчудесным бульварам Садового кольца водили дрессированных медведей, выкидывавших на радость зевакам смешные «кренделя», когда по дворам домов ходили скупщики старых вещей и пронзительно, все на один манер, кричали: «Старье берем, старье берем»… Познакомились мы в одном из учреждений на маленькой, ласковой, очень симпатичной старинной площади, зажатой со всех сторон, почти по кругу, разностильными небольшими особняками. Называлась она – Собачья площадка.
Ее уже давно нет – расковыряли, снесли, застроили – и сейчас невозможно без старых карт точно определить место ее былого расположения. Но она все-таки существует – в памяти старожилов и в их рассказах. Судя по тому, что гулял я с героиней по площадке, непременно держа ее за ручку, – она мне очень нравилась, и совсем не важно, что ей было тогда уже три года, а мне – ого-го-го – все пять с гаком… Общались мы ежедневно (кроме воскресных дней, которые надо было посвящать домашним делам), но кабинеты у нас были разные: ее назывался – «младшая группа», а мой – «старшая группа», а само государственное учреждение называлось «Детский сад» – номер, кажется, шесть…
Шли годы, и когда героине стукнуло аж пять лет, мне, кхе-хе-хе-кхе – страшно вспомнить – все семь, мы «сговорились» и… вывезли своих пап и мам в Германию, где, как выяснилось позже, оба папы, тайком от нас, устроились на работу в качестве представителей СССР, но от разных ведомств… О, это было прелестное время! Наш роман развивался довольно бурно: я назначал своей подруге частые свидания в доме нашего торгпредства в Берлине… Особенно содержательной и трогательной была встреча в день годовщины Великого Октября в 1930 году… Снова держал ее за руку и тогда, когда танцевали под рояль, и тогда, когда вместе с другими парами нашего уже солидного возраста разучивали и русские, и немецкие песенки… Самую глубокомысленную и лиричную помним до сей поры, и совсем недавно, выступая на телевидении, спели ее на немецком языке…
В переводе на русский ее главный куплет звучит так:
«Ах мой Бог, как хорошо, что вовремя пришел приятный мужчина – доктор Слюнкин, и чудесным образом склеил раненое колено своей волшебной СЛЮНКОЙ!» (Для любопытных: фамилия доктора на немецком языке – Шпукеманн.)
Эту смешную фамилию постепенно из наших голов вытеснила дьявольская – Шикльгрубер (Гитлер), а затем она вытеснила и нас самих из Германии вместе с папами и мамами. Судьба, к сожалению, раскидала нас в разные стороны, и ручку героини держали уже другие мальчики… Я так и не успел объясниться ей в… глубочайшем уважении и почтении, и даже в… вообще не успел… Вот что наделал проклятый Шикльгрубер!
