Риск.Молодинская битва.

тянулась и тянулась.

И все же подошло положенное время рассвета, страхи отступили. Карпов примостил на рогульках чугунок, вскипятили воду и пили ее вместо завтрака все из одной-единственной кружки.

Сытости, конечно, никакой, но теплота по телу разли­лась, и животы не подтягивало к пояснице. Даже прият­ность ощущалась.

До переправы, если идти нормальным шагом, — всего полдня пути; но женщины все — частошажные (выбира­ли для гарема, а не для лесных буерачных дорог), оттого только к вечеру вышли на берег Волги, к намеченному им месту. Карпов, приложив козырьком ко лбу ладонь, принялся вглядываться в противоположный берег. Дол­го глядел, внимательно. Увидел наконец дымок. Значи­тельно ниже по течению. Остался доволен.

— Самый раз вышли. Соорудим плот, и пока совсем не стемнело махну я на ту сторону с Божьей помощью!

Подволокли с трудом четыре сухостойные лесины к берегу, обрубив лишние ветки, связали бревна платками шелковыми, причудливой красоты, выстрогал Карпов весло увесистое, тут и сумерки подкрались. Шах-Али просит воеводу:

—Повремени с переправой. До ночи обратно не вер­нешься, а как мне одному здесь?

—Я огниво оставлю. Топор тоже. А то давай, царь, ко­стер помогу развести, а уж потом погребу.

—Как бы ночью волки не напали?

—А-а-а, — понимающе протянул воевода Карпов и со­гласился после небольшого раздумья: — Ночь больше, ночь меньше — много ли убытку. Давай, царь, дрова на ночной костер заготавливать. Горячей водицы изопьем, глядишь, не ссохнутся животы до утра.

Но если даже ссохнутся, что предпринять? Еще не время из седла похлебку варить. Тем более что завтра, Бог даст, перегребет воевода на тот берег и вернется на лодках. Возможно, догадается что-либо из съестного прихватить. У Шаха-Али в поясе запрятано кое-что из казны его, хватит на дорогу до российских пределов.

Ночь прошла так же, как и первая, в тревожной тем­ноте и страхе. Волки в это время года голодные, ничего не стоит им напасть на коня, а уж распалятся если от све­жей крови, то и костер их не остановит. А отбиваться чем? Один топорик. Правда, у Шаха-Али кинжал на по­ясе, да у Карпова нож засапожный, только этого мало, если стая войдет в раж.

Ежатся ханские жены, готовые хоть под землей ук­рыться, когда голодное хоровое завывание вырывается из чащобы, а Карпов тогда встает и подходит к кляче, по­храпывающей от страха, с горячей головней в руках. Иногда вместо него оберегать конягу идет Шах-Али, подавляя свое царское достоинство.

Когда рассвело, похлебал воевода Карпов горячей во­дицы и оттолкнул плот от берега — могучая в весеннем многоводье своем река подхватила плот и понесла вниз. Не совладать бы с ней, не будь столь могучими руки вое­воды, ловко начавшего ставить плот углом к течению, чтобы не только вниз сносило, но и прибивало к противо­положному берегу.

Проводивший воеводу Шах-Али отрешенно смотрел на удаляющийся плот и вовсе не надеялся, что Карпов вернется за ним и его женами.

«Не зря же оставил огниво и топор… Не зря…»

Если исходить из того, как сложились обстоятельст­ва, то самое разумное для Федора Карпова бросить все и, выпросив у рыбаков лошаденку, поспешить в Вороты-нец, русскую крепость на границе Нижегородской зем­ли, чтобы оттуда поскакать, меняя коней, через Нижний в Москву. Ибо чем скорей он оповестит Василия Ивано­вича о случившемся коварстве, тем больше возможности будет у царя, чтобы принять ответные меры. А Шах-Али пусть один добирается. Переправить его рыбаки перепра­вят, а дальше пусть ему Бог покровительствует.

У воеводы подобная мысль сверлила в мозгу, но он отма­хивался от нее, считая, что не по-людски поступит, если бросит свергнутого казанского хана на произвол судьбы.

Впрочем, трудно определить, что по чести, а что по бесчестию, не легче и взвесить на весах справедливости, что лучше: покинуть свергнутого хана с его женами, что­бы уберечь тысячи христианских жизней, или плестись вместе с несчастными, утешая себя тем, что поступаешь по-людски, как человеку прилично и достойно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В то самое время, когда воевода московский Федор Карпов перевозил через Волгу Шаха-Али и его жен, а за­тем ждал без малого сутки, пока рыбаки соберут снасти и скарб да уложат все на подводы (узнав о крымцах, они никак не хотели больше оставаться на тонях), и отпра­вился наконец к Нижнему Новгороду — в это самое вре­мя гонцы Белёва, Одоева, а следом и Воротынска прискакали в Серпухов к главному воеводе, и тот спешно отпра­вил своего гонца в Коломну, чтобы без промедления дви­нулись бы оттуда полки в Серпухов. Цареву брату Анд­рею и князю Ивану Воротынскому велено было оставать­ся в крепости лишь со своими дружинами.

Не поперечил князь Иван Воротынский такому верхо-глядному приказу главного воеводы, даже подумал со злорадством:

«Ну-ну! Главный воевода! Молоко материнское еще на губах как следует не обсохло, а уже рать водить взялся!»

По роду своему Вельские стояли, конечно же, выше Воротынских, это князь Иван хорошо знал, но и его род — не из отсевков. К тому же показал себя Иван опытным воеводой, поэтому считал себя ущемленным. Решил не вмешиваться в то, как распоряжается полками юнец, хо­тя подсказывали совесть и честь, что надлежало бы само­му поскакать в Серпухов и убедить князя Дмитрия Вель­ского не оголять Коломну. Сказать в конце концов, что он-то, князь, не со всей своей дружиной в Коломне, а только с малой…

Князь Воротынский верил своему бывшему дружин­нику Челимбеку, что Мухаммед-Гирей, соединив казан­цев и крымцев, поведет войска на Москву, на русские земли; и он считал, что пойдут лихоимцы несметной сво­ей силой через Коломну. Здесь хорошие переправы, осо­бенно выше Москвы-реки, не препятствие и Северка, осо­бенно у Голутвина; налетчики даже не станут штурмо­вать Коломну, а, оставив не больше тумена под ее стена­ми, устремятся в сердце России. Через Тулу, а тем более через Угру, как считал Воротынский, не очень сподручно вести Мухаммед-Гирею свою рать: много времени уйдет на обход. Из Казани на Коломну — намного прямей и спорей81 . Да и с пополнением запасов трудностей не бу­дет, корму для коней в достатке: густо стоят здесь села, а сена накашивают с пойменных лугов куда как изрядно.

Во многом был прав князь Воротынский, определяя, куда нацелят татары свой главный удар. Верно и то, что осада Одоева, Белёва и Воротынска — отвлекающий маневр, но князь плохо еще знал Мухаммед-Гирея как пол­ководца, потому и не учитывал многого, в том числе главного — возможность еще одного отвлекающего уда­ра, который окончательно расстроит управление русски­ми полками, внесет сумятицу и посеет в конце концов сильную панику. Князь не знал, что Мухаммед-Гирей, оставив брату половину своего войска, уже переправля­ется на правый берег Волги, чтобы через три-четыре дня прибыть в стан главных сил и послать оттуда три тумена на Каширу, затем в разрез между Серпуховом и Колом­ной — на Москву, но ее пока не тревожить, а грабить и жечь села, монастыри и крепостицы западней Москвы. В случае встречи с крупными русскими силами, не вступая в решительное сражение, уводить их, заманивая на Уг-ру, чтобы там, соединившись с осаждавшими города в верховьях Оки туменами, дать бой. Или уводить пресле­дователей дальше и дальше в степь. В качестве главной силы этого удара Мухаммед-Гирей наметил сделать каза­ков атамана Дашковича и ногайцев.

Коварный план. Рассчитанный на то, что князь мос­ковский не сможет ополчить достаточно сил, чтобы про­тивостоять рати Тавриды и Казани, рати, которая опус­тошит русские земли, поставит Москву на колени и воз­высит Орду. Под его, Мухаммед-Гирея, царствованием.

Неведом был этот план князю Ивану Воротынскому, который в одном твердо уверился: главный удар басур-маны нацелят на Коломну, поэтому князь Дмитрий Вельский ее оголяет неразумно, но в глубине души он да­же был доволен, что двинувшиеся к Одоеву полки отго­нят татей от его удела, где со дня на день должен родить­ся у него наследник.

К исходу следующего дня прискакал к князю гонец от Никифора Двужила. Тот извещал, что княгиня на остро­ве, что Одоев и Белев обложены, но к его, князя, уделу крымцы пока не подошли, а коль скоро пожалуют, город готов и держаться в осаде, и отбивать нападения. На Вол­чьем острове тоже храбрые ратники. На всякий случай укреплена стена вокруг Охотничьего терема. Татар, од-

нако, тумен, да тысячи две казаков запорожских, и они вполне могут застрять под Белёвым и Одоевым и не по­дойдут к Воротынску.

— Слава Богу! — довольно проговорил князь, выслу­шав гонца. — Авось минует чаша горькая мой удел.

Не миновала. Хотя действительно ни бек92 тумена (а тумен действительно был один), ни нойоны не наме­ревались двигаться дальше Одоева. Здесь, грабя и хва­тая полон, думали они дождаться либо появления зама­нивающих русскую рать ногайцев и казаков, либо ино­го какого приказа от МухаммедТирея. Поправку в это намерение внес бежавший из крепости Ахматка. Он не пошел на Перемышль и Лихвин, где, как справедливо предполагал, его могли ждать на переправах разъезды княжеской дружины, а отклонился на запад и, обойдя Козельск, по берегу Жиздры вышел к Брянским лесам, где уже не ставилась сторожами засека, поскольку тот лес и без того непроходим для татарской конницы, и с тыла пришел на Сенной шлях, где сразу же встретил своих.

Приняли его поначалу за лазутчика, ставшего за вре­мя плена верным слугой гяуров, тем более что он не стал разговаривать, несмотря на камчу93 и угрозу переломить хребет, ни с десятником, ни с беком сотни, хотя тот при­жег ему ягодицу раскаленным на костре клинком, — Ах­матка требовал, чтобы его отвели либо к темнику, либо, на худой конец, для начала к беку тысячи.

Воины ржали, как жеребцы:

— Минбаши ему подавай, а то и самого темника! С юз-баши94 не хочет говорить! Знатная, видать, ворона! А на вертеле ты не хочешь поджариться?

Но юзбаши рассудил трезво:

«От минбаши и даже темника не укроется, что сотня моя поймала перебежчика, узнают они и что просил он встречу с ними. Отвечать мне, а не этим безмозглым ба­ранам», — и резко одернул гогочущих своих ратников:

— Хватит! Дайте коня, чапан95 и сапоги перебежчику. Я сам повезу его к тысячнику. А может, к темнику.

Сотник и в самом деле осмелился повезти Ахматку к темнику и верно, как оказалось, поступил. Темник, ос­тавшись поначалу наедине с Ахматкой, вскоре крикнул юзбаши.

— Послушай, что говорит бежавший из плена право­верный.

Ахматка держался гоголем. А как же иначе: сотник пытал его, а темник поверил с первого слова.

— В крепости только дружина князя. Воевода люди­шек посошных собрал, но разве они ратники?!

— Урусуты упрямы и храбры, — возразил сотник. — Смерд06 дерется не хуже дружинника.