Риск.Молодинская битва.

Нет, гроза еще только подступала. Еще только первый гром прогремел, первый порыв ветра пронесся, тучи чер­ные пока еще надвигались. Одна от Ногайского шляха, другая — от Казани. Когда они соединятся у Коломны, вот тогда заполыхают молнии, засвистит ураганный ве­тер, сметая все на своем пути. А русские полки окажутся раскоряченными, задерганными, будут не способны встать стеной в смертельной сече и погнать ворога.

В завершение всех неурядиц, еще и Коломна осталась без рати.

Как на лобное место, как на позор ехал понуро князь Иван Воротынский впереди малой своей дружины, впол­не понимая, какую ошибку они совершают, самовольно оставляя Коломну, и не простится им это самовольство. Но что он мог предпринять? Не идти же супротив воли князя Андрея. Опала тогда неминуемая, а значит, ссыл­ка или даже — цепи. Куда ни кинь, всюду — клин.

Молчаливо и хмуро рысил князь Андрей. Он поторап­ливал рать, задавая темп. Но не успели они миновать и половину пути, как догнал их на взмыленном жеребце гонец из Коломны.

—Татары через Оку переправляются, — осадив взмы­ленного коня с ввалившимися боками, взволнованно сообщил гонец. — По многим бродам и переправам. В Го­лутвине чуть было меня не перехватили. Спасибо жереб­цу доброму. Вынес. Ушли мы с ним от погони.

—Откуда же в Голутвине?! — удивленно вопросил князь Андрей, но Воротынский не дал ответить гонцу, сам пояснил: — Казанцы это. Они повыше, должно, Оку и Москву-реку перешли, а Северка им — не препятствие. Ворочаться нужно. Либо здесь готовиться к встрече. Вы­берем место на холмах. Гуляй- город поставим.

—Воротиться в крепость можно ли? — спросил князь Андрей гонца, не обращая будто бы внимания на то, о чем говорил князь Воротынский. — Успеешь ли, пока та­тары крепость не обложат?

—Уж обложили, должно, — спокойно ответил гонец, — но если велишь, попробую. Только прикидываю, если что воеводе коломенскому хочешь повелеть, за мной вослед по­сылай еще гонца. Лучше — нескольких. Кому-то посчаст­ливится пробраться.

— Значит, говоришь, окольцевали, — не столько спросил, сколько вроде бы молвил в подтверждение ка­ким-то своим мыслям князь Андрей. — Значит, без боя не воротиться?

— Знамо дело, — согласился гонец. — Без боя не полу­чится. Только прорубаться. Но не шутейное это дело, много их больно. Если, конечно, неожиданно…

Князя Воротынского бил по самолюбию этот разговор князя Старицкого с гонцом; Воротынский начинал пони­мать, куда клонит князь Андрей: возвращение в Колом­ну связано с великим риском, а стоит ли рисковать?

«Бережешь себя наравне с царем! — все более воз­мущался Воротынский. — Но зачем с гонцом речи вес­ти?! Иль мы, два князя, не можем найти нужный ис­ход?!»

Он ждал, когда князь Старицкий отпустит гонца, и со­бирался тогда предложить наиболее, как ему казалось, приемлемое решение, поэтому когда гонец, которому князь Андрей велел оставаться при царевом полку, по­вернул коня, Воротынский сразу же заговорил:

— Согласен, возвращение — дело рискованное. Если погибнем, не срамно нам будет, но если полонят? На ма­лый откуп Магмет-Гирей не согласится. Такой потребу­ет, уму непостижимо.

— И у меня такая же думка, — обрадовался князь Ан­дрей неожиданной, как он посчитал, поддержке со сторо­ны второго воеводы, а главное тому, что именно он пред­лагает не возвращаться. Вот это главное.

Воротынский тем временем продолжал:

— Советую тебе, князь, бери сотню из царева полка и — скачи в Москву. Оповестишь брата. Мне же, как я разу­мею, встречать нехристей. Продержусь, пока подошлет князь Вельский подмогу. Гонца, не медля ни мига, нуж­но ему слать. Из Москвы тоже подмога, думаю, поспе­шит.

— Не воеводово слово, князь. Не воеводово. Устоять ты — не устоишь, тут и к ворожее ходить нечего. Пока Вельский развернет полки, от тебя мокрого места не ос­танется. А царь Василий Иванович для того ли мне свой полк вручил, чтобы я бросил его на погибель? К тому же,

ведомо и мне, и тебе, что в Москве рати нет. Вот и при­кинь: ни за что, ни про что царев полк и твою дружину положим здесь, еще и Кремль Магметке под ноги бросим. Добро, если Василий Иванович успеет покинуть столь­ный град. А ну не успеет? Что, по дедовой судьбе пойдет?

Отделаешься ли тогда еще одним Касимовым? Поспе­шим лучше, чтобы успеть, опередив татарву, подгото­вить к обороне Кремль.

Опоздал царев полк: посад пылал уже во многих кон­цах. Совсем недолго, и разольется море огня по всем при­городам, тогда даже к Кремлю не подступишься ни с ка­кого бока. Вот и спешили горожане во все кремлевские ворота, пока еще отворенные настежь, неудержимым по­током, прихватив с собой лишь самое ценное (если кто успел), да съестного на день-другой.

Князь Андрей вел по еще не пылавшим улицам царев полк к Фроловским воротам. Посадский люд нехотя рас­ступался, пропуская ратников, но уже в Китай-городе пришлось дать работу плеткам.

— А ну! Расступись!

— Дорогу цареву полку!

В ответ сыпались обидные реплики. Не из ближних, конечно же, рядов, а издали: пойди разберись, кто кра­мольничает.

— Иль мечи зазубрились, что за стену укрыться спе­шат?!

— А сам царь, князь великий где? Сбег небось?

— Трусее зайца, как всегда! Своя шкура дороже на­шей!

Проучить бы злословов, только ратники, глаза долу потупя, едут. Правда, она, как видно, острее сабель та­тарских.

Муторно на душе у ратников еще и оттого, что горит посад, сметает огонь все накопленное москвичами (в ка­кой уже раз) за годы непосильного труда, и ничем они, воины, не могут помочь несчастным, среди которых есть родственники, есть друзья закадычные. Ратники-то зна­ли, как близко супостаты, успели бы посадские за крем­левские стены, пока татарва не нагрянула. '

Бессилье гнетет.

Пожар тем временем разрастался, дым уже ел глаза, народ, словно обезумев, пёр во все кремлевские ворота, не проявляя никакого уважения к ратникам и даже не расступаясь под ударами плетей, которые, теперь уже с озлоблением, раздавали направо и налево стремянные князей Старицкого и Воротынского.

Пробились полк и дружина с большим трудом к Фро­ловским воротам, но за ними едва ли полегчало. Народу — тьма-тьмущая. Ни одной ярмарке таким многолюдьем не похвастаться. И каждый норовит устроиться основатель­но, понимая, что не на один день укрыли его от басурман кремлевские стены. Но не получалось привычной рус­ской основательности, народ все прибывал и прибывал, не только с посадов, но и из ближних сел и деревень, устроившиеся семьи теснились, уступая безропотно места новым, и казалось, что вскоре уже не будет возможности людям даже сесть.

С горем пополам установили на стенах пушки, поднес­ли к ним ядра и порох, а царев полк со стрельцами и де­тьми боярскими из городовой стражи разместился по сте­нам, готовый встречать супостатов, если они начнут на­ступление.

Миновало, однако же, немало времени, а крымской ра­ти все еще не видно. В Кремль уже не впускали никого с повозками и с лошадьми, только пеших, исключая, безус­ловно, ратников и гонцов. Все закутки Кремля забиты до предела, кажется, что и дышать почти нечем; воеводы, бояре и дьяки растеряны, не зная, что предпринять, как исправить столь ужасное положение. Все чего-то ждут. А чего, сами не знают. Ниоткуда нет никаких вестей, и это самое страшное.

Недоумевает и князь Иван Воротынский, который ос­тавил несколько групп лазутчиков, в основном из княже­ской малой дружины, наблюдать за неприятельским войском, но они отчего-то не дают о себе знать. Не могли же они все погибнуть. Чай, много их осталось, да и дейст­вуют они малыми разъездами. Князь даже начал гне­ваться: «Иль не ведают, что без их сведений мы совер­шенно слепые!»

Но лазутчики словно испытывали своего властелина. Лишь когда и вовсе иссякло терпение, пробился сквозь толпу один из дружинников, оставленный лазутить. Не слезая с коня, доложил:

— Магмет-Гирей остановил тумены. Верстах в пяти-шести от Москвы. Что затевает, пока неведомо. Языков мы брали, но и они ничего не знают. Одно ясно — повре­менит хан штурмовать Кремль. Как долго, не удалось уз­нать.

— Слава тебе, Господи. Глядишь, Бельский-князь по­доспеет или государь от Ламы107 рать направит.

Воротынский, усмехнувшись, словно окатил бояр, князей и дьяков ушатом холодной воды:

— Магметка, своих людишек жалеючи, не лезет на Кремль. Чего ему рать сквозь огонь вести да на стены лезть, если он не хуже нас понимает, что сдюжим мы здесь самую малость, потом сами ворота откроем, если не захотим в вонище задохнуться. Иль не видите, что лю­дишкам присесть даже негде. Стоймя стоят. Долго ли та­кое по силам? И от мора108 как убережешься?

Последний вопрос и вовсе подействовал отрезвляюще. Чума или холера всегда появляются, где многолюдно и грязно. От естества не денешься: по большой и по малой нужде каждый справит, а зловонье для мора — самая благодать.

Унылое молчание нарушил князь Андрей.

— Вот что, бояре думные, спасать необходимо люд московский. А путь к тому один…

Помолчал, собираясь с духом произнести главное свое слово. Все ждали, что позовет сейчас князь всех к мечу и поведет на басурман. Еще повелит открыть оружейные лабазы, чтобы раздать оружие всем добровольцам из про­столюдинов. Кто с тревогой ожидал этого повеления (ко­му смерть мила? даже на ратном поле?), иные, вдохно­вившись, что смогут показать себя в бою, защищая стольный град. Увы, князь Андрей вымолвил после пау­зы совсем неожиданные слова:

— Отступиться от Магмет-Гирея. Дары пошлем с ми­ром.

— Иль государь Василий Иванович одобрит такое? — усомнился князь Воротынский. — Небось полки от Воло­коламска уже спешат. Князь Вельский тоже, должно быть спохватился. Думаю, оттого и не нападают. Самое время царевым полком, моей дружиной, стрельцами и добровольцами, а их найдется достаточно, ударить по ба­сурманам. Здесь, в Кремле, посвободней станет, да и втя­нем в сечу татарские тумены, тогда Дмитрию Вельскому сподручней в спину станет ударить.

Глас вопиющего в пустыне!

Никто не поддержал в общем-то опрометчивый совет князя Воротынского, все ухватились за предложение царева брата. Начали прикидывать, какие дары повезти. Тут полная у всех заинтересованность, а когда стали оп­ределять состав посольства, желающих оказалось негус­то. Вспыхнула даже перебранка, кому по родовитости возглавить посольство. Только на сей раз не свое преиму­щество каждый думный боярин отстаивал, а другому ко­му-либо место свое уступал.