Риск.Молодинская битва.

Юный царь российский великий князь Иван Василье­вич говорил пылко о тех варварских походах, какие почти каждый год совершали казанцы на земли православной России, о том, что неединожды великие князья, особенно отец и дед его, пытались установить мирные соседские от­ношения с казанцами, смиряя время от времени крово­жадность их; те клялись больше не проливать крови хрис­тианской, но всякий раз коварно нарушали свои обяза­тельства — вновь лилась кровь. Снова пылали города и се­ла, вновь стонала земля от злодейства неописуемого.

Не бывало в России еще ни князей, ни царей, кто вот так вдохновенно держал бы речь перед боярами, воевода­ми и ратниками, чтобы поднять их дух, чтобы до глуби­ны сердец осознали бы они, ради какой цели великой вы­нимают мечи из ножен и отдают жизни свои в руки Гос­пода. Рать слушала своего царя с нескрываемым востор­гом, а седовласые воеводы не стеснялись слез умиления.

Царь заканчивал свою речь:

— Мы не делали худо ни хану крымскому, ни султану турецкому, но они алчны, они жаждут превратить всех христиан в своих рабов. Руки коротки! Стеной встанем мы за Отечество! С нами Господь!

Рать ликовала. Рать клялась не пожалеть живота свое­го ради святого дела, а царь Иван Васильевич звал уже в свои палаты на малый совет князя Михаила Воротынско­го, первого воеводу Большого полка, князя Владимира Воротынского и боярина Ивана Шереметева — воевод царева полка. Обстановка изменилась, и нужно было спешно ме­нять уже начавший воплощаться в жизнь план похода.

Государь предложил повернуть полки на крымцев, а уж после того, побив ворогов, двинуться на Казань. Вое­воды не возражали, но князь Михаил Воротынский внес свою поправку:

— Прикажи, государь, Ертоулу к Казани идти, гати стлать да мосты ладить. И мне повели — к Алатырю, а следом в Свияжск спешить, если что там не ладится, ус­пею поправить.

— Верно мыслишь.

— Из своей дружины оставлю гонца и стремянного Фрола, чтобы знать мне обо всем.

— И это — ладно будет.

Оставляя лишь меты и ертоульских людишек на тех местах, где нужно было ладить путь для царева и Боль­шого полков, князь Михаил Воротынский двигался к Алатырю быстро, делая только небольшие привалы. Вот когда особенно понадобилась та закалка, какую получил он от Двужила. Малая дружина, тоже привыкшая не сле­зать с седел по много суток (к этому приучила порубеж­ная служба), не роптала и без больших помех в скорое время достигла намеченной цели.

Наполнилось гордостью княжеское сердце от приго­жести и основательности в устройстве города. Тараса вы­сокая, с бойницами по верху для лучников и пищальщи-ков, вежей несколько, и все они четырехъярусные с шат­ровыми верхами, да еще и с маковками на них; столь же добротная стена и вокруг склада оружейного, только по­ниже, да и вежи двухъярусные, но тоже шатровые и с ма­ковками. С любовью сработано, не временщиками. Да и дома светлые, кое у кого даже с резными наличниками. И все это — за год.

Еще больше возликовал сердцем князь Михаил, когда увидел чудо из чудес — пищали на колесах. На кованых, крепких, с дубовыми спицами и вкладышами. Крепи­лись пищали к оси вертлюгом157 , что давало возможность поворачиваться стволу вправо и влево и даже вниз и вверх. Ему пояснили без бахвальства:

— Посуху, чтоб лишние повозки не гонять. Шестерка цугом и — айда пошел.

Либо не совсем понимали алатырские пушкари, что целый переворот совершили они, поставив орудия на ко­леса и приладив к осям вертлюги, либо скромничали без меры. Князь же, сразу оценив новшество, велел позвать мастера, внедрившего новинку в пушкарское дело. По­клонился ему поясно и пообещал:

— Самому царю Ивану Васильевичу тебя представлю. Наградит он тебя по твоим заслугам. От меня тоже при­ми. — Воротынский подал мастеру пять золотых рублей и спросил: — За кого Бога благодарить?

— Петров я. Степашка. Только, князь-боярин, не од­ним умом сработано. Давно уже мы с Андреем Чеховым, Юшкой Бочкаревым, Семеном Дубининым и иными мас­терами это обмозговывали. И сработали бы, да иноземных мастеров, коих в Пушкарском дворе полдюжины, опаса­лись. Так и зыркают всюду. А что углядят, себе на ус на­матывают. И чтоб дело не шло, еще и на смех поднимут, дьякам мозги закрутят. А здесь их нет, вот я и попробовал. Вроде бы получилось. От иноземных мастеров утаить бы как-то… Они тут же переймут. А нам руки повяжут.

— Сообщу царю и об этом. За это тоже низкий поклон вам, мастерам русским.

Побывал князь Воротынский и у мастеров рушницко-го дела, в кузницах, где ладили самострелы и ковали бол­ты, у кольчужников, у зелейников158 , отгороженных от всего склада оружейного высоким глухим забором, — все ему понравилось, ни одного не сделал замечания и, пере­дохнув сутки, поспешил в Свияжск. Тем более что пер­вый гонец из Коломны привез успокаивающую весть: крымцы уклонились от сечи, начали отходить, воеводы русские вдогон пошли и бьют их нещадно.

Воротынскому хотелось, посмотрев, все ли ладно в Свияжске, прискакать обратно в Алатырь и здесь встре­тить царя. Нужно это, как он считал, для того, чтобы осталось больше времени еще и еще раз обсудить с Иваном Васильевичем все детали предстоящей осады. Не забы­вал он и об обещании лично представить царю мастера-литейщика Степана Петрова.

Словно по родной земле ехал князь Воротынский в Сви-яжск. Дорога устроена хорошо, с мостами и настилами, черемиса радушна, ни одной засады. Да и головы стрелец­ких слобод не предлагали дополнительную охрану, при­выкнув уже к мирному настроению поселян. Выходило, оправдался его план, добрую службу служит. А в Свияж-ске к тому же узнал, что не только стрельцы и казаки в том повинны, но и чудесные знамения. Об этом с благоговени­ем поведал кнрзю настоятель соборной церкви Рождества Пречистой Богоматери, а затем и настоятель храма препо­добного Сергия-чудотворца, что был возведен в одном из монастырей, выросших здесь так же быстро, как и сам го­род. Оказывается, еще задолго до основания Свияжска слышали некоторые жители окрестных поселений коло­кольный звон и дивились тому чуду, а многие еще и виде­ли старца-монаха, который с образом и крестом появлял­ся то на горе, то у Щучьего озера, то на берегу Свияги, а то и на стенах Казани; его отваживались поймать лучшие джигиты, но он не давался им в руки, а стрелы не поража­ли его. Да и немудрено, ибо являлся сюда сам чудотворец Сергий, как знамение торжества христианства на сей зем­ле, и подтверждением тому служит то, что икона препо­добного Сергия исцеляет нынче хромых и бездвижных, сухоруких и глухих, изгоняет бесов, но чудеса творит только по отношению тех, кто принял христианство.

Как утверждали священнослужители, отбоя нет ни от простолюдинов, ни от знатных. Бывают гости даже из са­мой из Казани.

«Дела митрополичьи, — с благодарностью думал князь Михаил Воротынский. — Не только в проповедях призывает покончить с гидрой магометанской159 , не толь­ко царя понукает на взятие Казани, а ратников благо­словляет на светлую битву, но и помогает делом. Ловко помогает. Спаси его Бог, духовного пастыря нашего!»

Крамольный вывод этот князь выложил царю всей России, когда, вернувшись в Алатырь, пересказывал о свершенном за год. Иван Васильевич сразу заметил, по­правив Михаила:

— Чудо святых — дела Божьи, а не земные. Знамения тоже только от Бога.

Князь Михаил смиренно опустил голову, поняв свою оплошность, не стал настаивать на своем, а после паузы заговорил о другом:

— Видел я и земное чудо. Тебе, государь, тоже его хо­чу показать, оттого велел в Свияжске повременить с от­правкой одной пушки. С Большим полком ее возьму, по­глядим, как в пути она себя покажет. Представляю тебе и выдумщика — мастера пушкарского литья Степашку

Петрова. Надеюсь, наградишь его знатно. Только он одно просит: таить от иноземных мастеров его детище. Умык­нут, опасается.

Последние слова оказались не по душе самодержцу. Глаза потемнели. Заговорил сердито:

— Еще дед мой иноземных мастеров скликать начал, чтоб наших людишек ремеслу обучали. Мне ли от них та­иться, коль скоро они старательно отрабатывают свое жалованье!

Ничего не ответил князь Воротынский, хотя имел иное мнение по сему вопросу. Учиться уму-разуму не грех, только и своих умельцев да башковитых людишек холить не лишним станет.

Улетучилась сердитость царева, когда он увидел пи­щаль на колесах и с вертлюгом. Понял, как и Воротын­ский, насколько станет ловчее возить пушки в походах и перемещать их в бою. Щедро наградил мастера: землей и дворянством, велел тут же отправляться в Москву на Пушкарный двор, чтобы и там наладить литье пушек на колесах. Но и упрекнул в то же время:

— Иноземные мастера мне, царю, верно служат. Не избегать их следует, а учиться у них. Нос высоко не дери.

Плеснул ложку дегтя в бочку меда. Если обида есть, глотай ее молча.

В первых числах августа царев и Большой полки во­шли в Свияжск, и остальные полки подоспели. Можно бы­ло начинать переправу, но Иван Васильевич не стал спе­шить, надеясь убить сразу двух зайцев: попытаться при­нудить Казань к добровольной сдаче и дать рати отдых.

Двух зайцев поймать не получилось. Казанцы на все увещевания и обещания, что ничего дурного царь не пред­примет, если они покорятся, отвечали злыми отказами. Царь обещал простить и не помнить того зла, какое казан­цы творили на земле русской, простить реки крови, про­стить разрушенные города, лишь бы впредь такого не по­вторилось и были бы отпущены все пленники, — царь предлагал Казани доброе соседство на правах младшего брата. Увы, ответ пришел грубый: России не быть в покое, пока она не признает себя данницей Казанского ханства. Что касается самой Казани, то пусть князь (русских прави­ телей они не признавали за царей) Иван попробует ее взять.

Вновь не оставалось выбора. Русские полки начали переправу. Первыми на боевые корабли, специально для переправ построенные, сели ратники Передового полка и Ертоул.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людиш­ки, ертоульцы, а иной раз и сами ратники, устраивая на скорую руку тарасы и тыны, чтобы защититься от огне­стрельной пальбы и луков, да от возможной вылазки, но стены молчали, ворота не отворялись. Будто у казанцев огнезапаса нет никакого ни для пушек затинных, ни для рушниц, словно не наготовлены у них стрелы и не доста­нет смелости скрестить мечи.

Не могли же они не видеть, что сам царь российский с ближними воеводами объезжает город вокруг стены, не могли и не понимать, что определяют они