Риск.Молодинская битва.

Князь Михаил Воротынский знал, что государь Иван Васильевич строит в Вологде флот, не раззванивая осо­бенно об этом во все колокола. Хотел царь российский вывести его в Балтийское море неожиданно для шведов, датчан, поляков. Но знал Воротынский и то, что уже двадцать боевых кораблей ждут своего часа в устье Кубе-ны, чтоб по повелению цареву быть переведенными в Онегу, оттуда до Свири в Ладогу, а дальше по Неве, мимо Нево-города, в море вольное. Дело, как считал Воротын­ский, сделано, оттого можно почти всех мастеров и под-мастерий поставить на рубку крепостей в тех же вологод­ских лесах.

Разумно, конечно, если бы не одна загвоздка: царь продолжал строить корабли, теперь уже втайне от своих бояр и князей. Еще целых двадцать штук повелел пост­роить, крепче прежних и более остойчивых, ибо судьба им была определена иная: путь по бурным, студеным мо­рям. Уничтожение знатных русских родов, к которому уже приступил самовластец, а более того — дела буду­щие внушали ему страх, вот он и готовил для себя путь бегства из России в Англию. Вместе с казной государст­венной, которая перевезена была уже в Вологду и храни­лась в специально для нее построенных каменных тай­ных погребах под охраной верных псов-опричников. Да и опричнина была им придумана, чтобы выкрутиться из сложного положения, в какое он попал, увезя всю казну из Москвы. Грабя купцов пошлинами, но главное, беря взаймы крупные суммы у монастырей, у удельных кня­зей, он создал вторую казну, а после опричнины все дол­ги свои перепоручил земщине, князей же, кому был дол­жен, уничтожал, забирал их имения себе.

Царь Иван не считал себя славянином, а тем более — русским. Куча дьяков давно уже парила лбы, чтобы вы­вести его родословную от Августа и Прусса212 , от бавар­ского дома.

Только куда денешься от Глинских, знатных преда­тельством.

Чего-то не ведал князь Воротынский, не понимал ко­варных замыслов государя своего, оттого и удивлялся резкому запрету Ивана Васильевича включить в роспись Вологду и поморские города, и становища. Но как ни удивляйся, а остается одно: продолжать выторговывать у царя милости, пока он в хорошем расположении духа.

—  Челом бью, государь, подьячего Мартына Логинова очинить дьяком. Разумен. Старателен. Пусть порубеж­ное дело ведет.

—  Дьяком, говоришь? Ладно, уважу. Что еще?

—  Бояр бы мне четверых.

—  Обещал, исполню. Укажи кого. Еще?

—  Триболы повели ковать в Пушкарском дворе мос­ковском, в Алатыре, Серпухове, Туле, Пскове, Великом и Нижнем Новгородах. В порубежных уделах княжес­ких тоже ковать. Станем раскидывать перед бродами, да еще в бойких местах перед засеками. А пригляд бы тому делу имели Бронный и Пушкарский приказы.

—  Самим коней своих не искалечить бы, забывшись.

—  Не должно бы. Ну, а у кого ума мало, сам свой ущерб на себя возьмет. Не из твоей, государь, казны. Па­ру лет триболам жизни, потом ржа съест. Даже тем, у ко­гопамять коротка, не сделают триболы зла.

—  Тогда ладно. Велю. Еще?

—  Все. Дьяку Логинову читать в думе Устав?

—  Ему.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Дума собралась накануне дня Святого Ильи Муромца — знатного порубежника Киевской Руси. Бояре думные внимательно слушали Логинова, который не мог скрыть своей радости и гордости и читал прерывающимся от волнения голосом «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе».

— По государеву, цареву и великого князя всей Рос­сии приказу боярин Михаил Иванович Воротынский приговорил с детьми боярскими, с станичными головами и с станичники о путивльских, и о тульских, и о рязан­ских, и о мещерских станицах, о всех украинах о даль­них и о ближних, и о месячной стороже, и о стороже из каждого города, к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожех и из которых городов и по скольку человек сторожей на кото­рых стороже ставити, которые б сторожи были усторожливы от крымские и ногайские стороны, где б было госу­дареву делу прибыльнее, и государевым украинам было бережнее, чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили, а станичникам бы к сво­им урочищам ездити и сторожем стояти в тех местах, ко­торые места были б усторожливы, где б им воинских лю­дей можно устеречь… А стояти сторожам на стороже с конь не оседая, переменяясь и ездити по урочищам, пере­меняясь направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кому сварити, и тог­да огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ноче­вал, и в том месте не полдневать. А в лесах им не стави-ца, а ставица им в таких местах, где было бы усторожливо…

«Отменно. С расстановками читает. Не ударил в грязь лицом», — довольно думал князь Михаил Воротынский, слушая Логинова и мысленно подбадривая его.

Окончив чтение «Приговора…», а затем тягловой рос­писи213 почти всем российским городам, Логинов еще раз развернул чертеж новых засечных линий, хотя каждому из думных прежде уже показывал, и, поклонившись го­сударю Ивану Васильевичу, молвил покорно:

— На твой суд, государь, — после этого поклонился всем думным, сидевшим чинно по лавкам у стен, — на ваш суд, бояре и дьяки думные.

Замечаний не было. Однако и хвалить не торопились. Все понимали, какое важное для отечества дело они ре­шают и какое нелегкое, Построить крепости — неслож­но; набрать и вооружить охрану для них, поделать засеки с волчьими ямами, наковать триболы, заселить новые земли — тоже решаемо, хотя и не как по маслу; но вот как к этому отнесутся крымцы, это — вопрос. Как Литва с Польшей посмотрят? Как Турция? Да и Персия может из дружественной стать враждебной. Хватит ли тех пол­ков, какие Разрядный приказ каждую весну (так завел еще Иван Великий) высылает на Оку, и не разумней ли на какое-то время отступиться от Ливонии?

Мало кто не понимал этого, но все помалкивали, ибо у всех свежа была в памяти расправа с Адашевым и Силь­вестром, со всеми их сторонниками.

Даже Иван Вельский, назначенный на это лето глав­ным воеводой Окских полков, на вопрос царя, управится ли он, если Гирей нагрянет, ответил уклончиво:

— Бог даст, нынче не пойдет хан крымский.

Надежда такая, впрочем, была и у князя Михаила Во­ротынского. Он почти одновременно получил известие и от Челимбека, и от ципцана, что Девлет- Гирей готовит поход основательно, ждет от султана тяжелые пушки и янычар, склоняет к участию в походе тех ногайских кня­зей, кто лишь делает вид, что дружен с русским царем, шлет послов в Хорезм и Ургенч, в Бухару и Самарканд, нанимает генуэзцев и немцев, рассчитывает собрать ог­ромное войско к весне следующего года, а на эту весну на­мечает лишь большую охоту в Диком поле. Однако князь Воротынский не исключал набега и в нынешнем году, по­этому после Думы намеревался сказать царю о сообщени­ях доброхотов, посоветовать усилить гарнизоны южных городов, послать ратников в монастыри, сделав их более стойкими, но главное — добавить полков князю Ивану Вельскому. Лишним, как считал Воротынский, это не станет.

Дума тем временем утвердила все, что предоставлено было ей Логиновым и Воротынским, лишь в одном вы­шла досадная промашка, как посчитал Михаил Воро­тынский, которую он думал легко подправить с помощью государя. Князь, как и договорились прежде с царем, требовал себе четверых бояр, предложив даже имена их, но кто-то, без его ведома, изменил его требование, и Ду­ма, ни в чем не сомневаясь, утвердила ему троих бояр: Никифора Двужила, Косьму Никифоровича и Николая Селезня. Фрол Фролов оказался обойденным.

Правда, Дума, опять же в обход князя, утвердила и представленных Разрядным приказом помощников ему: князя Михаила Тюфякина, дьяка Ржевского, для свидетельствования и назначения сторож на местах со стороны крымской, и Юрия Булгакова — с ногайской стороны.

Что скажешь, ратники знатные, хорошо знающие степь. На порубежье не один год провели. Их можно сра­зу же посылать к тайным казачьим ватагам, а после того пусть определяют, согласно чертежам, где какой сторо­же стоять, где головам станичным и стоялым быть, горо­дам подходящие места изыскивать. А чтоб ускорить все, послать на украины царевы и в Поле Никифора с сыном и Селезня — бояр новоиспеченных княжеских. Они тоже не подведут.

«Фрола придется возле себя оставить. Не по плечу ему роспись сторож, — прикидывал Михаил Воротынский. — Добьюсь ему боярства, еще услужливей станет».

Себе он определил участок новой засеки, что намечена была от Калуги до Почепа, выехать туда собирался сразу же после разговора с царем Иваном Васильевичем. Пла­нировал так: через Тулу сразу же на Почеп, а уж оттуда до Калуги, потом — в Тверь. Ей расписано строить вмес­те с порубежными городами эту новую оборонительную линию.

Иван Васильевич, к удивлению Воротынского, без проволочек пригласил его в комнату для тайных бесед, со вниманием выслушал известия, что пришли от нойона и ципцана, ответ царя, однако, изрядно огорчил князя.

— Главная рать мне в Ливонии нужней. А охотиться хану кто запретит? Пусть охотится. Пойти он нынче не пойдет. Доброхоты твои правы. Я уповаю на посольство, какое послал к Селиму, чтобы поздравить его с воцарени­ем на престол. Новосильцев — посол мой — муж умный и ловкий. Он убедит Селима, что я не враг веры магоме­танской. Царь Шигалей славит Магомета, Саип-Булат Касимовский — тоже, Кайбула-царевич — в своей вере, Ибак — тоже. Князья ногайские, приказные — все сплошь своего бога славят. Известие от Новосильцева я уже получил. Ладно у него складывается. Селим, он со­общает, совсем в другую сторону нынче глядит: просит у Сигизмунда Киева, чтобы, дескать, Россию сподручней воевать. Только, разумею, он не для этого к Киеву руки свои тянет, и Сигизмунд это вполне понимает. Станет с Селимом играть, как кошка с мышкой. Волынка та год да другой протянется. Так что не стоит этим летом ждать крымцев. На следующее, если что. Тесть мой Темрюк214 , к тому же, беспокоить Девлетку станет. А я в угодность Селиму и Девлетке согласился порушить в Кабарде кре­пости новые.

—  Все так, только у меня есть и иная мысль: прознает хан крымский, что берешь ты под свою руку казаков низовских, поведет тумены, на охоту собранные, к Москве.

—  Иван Вельский заступит путь. Сам я тоже в Колом­не буду. С сыном. И в Серпухове тоже.

—  Еще челом бью, государь: Фрола Фролова Разряд­ный приказ обошел боярством. Дай ему чин своей волей.

—  Неизвестно мне, отчего Разрядный приказ не со­гласный с тобой, князь. Дознаюсь. Если недогляд, пове­лю исправить.

Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры, вот самовластец и недоволен? Скорее всего, именно так.