Риск.Молодинская битва.

брать. Это хорошо знали все недруги России, а сами русские ратники считали такое поведение в бою вполне нормальным. И вот недолга: воеводы учат их совершенно иному, что опричь души — посопротив­ляться для виду, и — деру. Но с оглядом, чтоб противни­ка туда приволочь на своем хвосте, куда велено будет.

Только по душе или нет такая учеба, но коль воеводам хочется, что ж не услужить. Через месяц у ратников ста­ло получаться все ловко. Казалось, будто и комар носа не подточит, но воеводы отчего-то не отступаются, не дают передыху, заставляют повторять все снова и снова.

Неведомо рядовым ратникам, даже десятникам и сот­никам, что такова воля главного воеводы князя Михаила Воротынского. Он вполне резонно решил учить и учить полки слаженным действиям по его, князя, плану, ибо истина гласит: дело спорится лишь в умелых руках, А кроме того, и ратники при деле, не маются от праздности в оторванной от городов и сел глухомани.

Не понимают ратники, да и воеводы что помладше, че­го ради их упрятали подальше от людского глазу, еще и казаки-порубежники шныряют по лесу, для того, видимо, чтобы излавливать тех, кто намерится сбежать. А куда и чего ради бежать, если даже охота возникнет? Тихо ок­рест. Ни тебе рати душегубов-крымцев и ногайцев, ни да­же изгоном сакмы не жалуют. Чего зря комаров кормить?

Если, однако, князь Михаил Воротынский каждо­дневными занятиями отвлек в какой-то мере ратников от подобных расслабляющих мыслей, то каково было ему самому, если июнь миновал, неделя июля прошла, а из Степи от станиц ни слуху, ни духу. Доклады же со сто­рож утомительно однообразны: тишина удивительная на украинах царских. Даже ни одной сакмы. Главный вое­вода начал сомневаться все более и более, чаще вспоми­нать слова государя Ивана Васильевича, что вряд ли Дев-летка нынче пойдет, ибо походы год за годом не в прави­лах крымцев.

В самом деле, если повспоминать и поразмыслить: крымцы никогда не налетали на Россию на следующий год после удачного похода, каким был и прошлогодний ханский. Изрядно награбивши, они обычно жируют два-три года. Все так. Не отбросить, однако, известий от ной­она с ципцаном и тех, что привез из поездки в Крым ку­пец. Не грабежа ради готовит Девлет-Гирей великий по­ход. Не грабежа ради!

И все же сомнения грызли с каждым днем все сильнее и сильнее. Князь потерял сон, стал раздражительным и прилагал большие усилия, чтобы окружавшие его сорат­ники не догадались о его душевном состоянии и тоже бы не впали в тоску.

Вторая июльская неделя канула в лету, третья нача­лась, и вот тут, когда, казалось бы, истекало всякое тер­пение, прискакал на загнанном коне казак- порубежник,

— Крымцы пожаловали. Передовой тумен уже под Ту­лой, посады пожег, а остальные тумены еще в Поле пы­лят. Несчетно их. Силища неимоверная!

Эти тревожные слова гонца для князя Воротынского прозвучали пастушеским рожком, пробуждающим хозя­ек на утреннюю дойку.

— Спасибо, казак! Останься в моей дружине.

К вечеру того же дня — новое известие: Девлет-Гирей не осадил Тулу, а обходит ее, оставив под стенами города лишь малые силы, чтобы отбивать вылазки.

Князь Михаил Воротынский кликнул писаря и Фрола Фролова, втроем они быстро сообразили донесение госу­дарю, в котором без утайки описали силу крымскую, что­бы тем самым побудить царя Ивана Васильевича все же послать несколько полков навстречу татарам.

Увы, опасное письмо возымело совершенно иное дей­ствие на самовластца. Не о полках новых он подумал, а о бегстве. Об этом рассказал стремянный Фрол Фролов, ко­торого князь Михаил Воротынский направил в Алексан­дровскую слободу с донесением и который вернулся в тот самый день, когда крымцы подошли к Оке.

— Самолично государь всей России принял письмо из рук моих, — с гордостью начал Фрол Фролов отчет о по­ездке. — Бояр тут же созвал, меня не отсылая. Ряд242 шел недолго. Государь не расслышал совета идти самому на Оку со своим царевым полком и ополченцами из оприч­ ников и земцев, он повелел князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукову спешить в Москву, чтобы оборо­нить ее, сам же на следующее утро выехал в Новгород.

— За полками?

— Сказывал, что да. Только у меня иная мысль. Доз­воль без огляда выложить?

— С каких пор ты меня опасаться начал?

— Время, князь, такое. Самого себя теперь не грех поопасаться.

— Возможно и так, только отчего нам друг с другом лукавить? Иль жизнь не проверила нас?

— Слава Богу, — будто бы с успокоением произнес Фрол Фролов. Князя же удивило то, что не ответил стре­мянный на прямо поставленный вопрос, не подтвердил свою верность ему.

Фрол Фролов же продолжал:

— Почитай, пять сотен возов с казной повез царь из Москвы. Сказывают, в Вологду обоз тот направлен. В Новгород государь взял с собой жену свою Колтовскую243 , сыновей своих обеих, братьев царицыных Григория и Александра. Любимцев своих, что престол облепили, то­же не бросил.

Да! Верно, что не вдруг, а с опаской Фрол Фролов вы­ложил своему князю все это, заручившись его дозволени­ем. За такие речи один путь — в пыточную. Откуда уз­нал? Отчего такую крамолу на царя всей России разно­сишь? Выходит, царь махнул рукой на стольный свой град, вполне уверенный, что Девлет-Гирей возьмет и Москву, и Кремль. Не судьба державы его волнует, о себе и близких своих его забота. Увезти казну и оголить Москву, уведя с собой отборную рать в столь опасное для России время?! Может ли после этого Иван Васильевич именовать себя царем державным?!

Нет! Не может!

Долго молчал князь Михаил Воротынский. Очень дол­го. Никак не мог хоть чуть-чуть оправдать действие само-властца, божьего помазанника. Спросил наконец подав­ленно:

— Не ложно ли все это? Может, людишки московские с перепугу навыдумывали?

— Мои приятели из стрельцов Казенного двора при­ставлены были к казне для ее охраны. А выезд царев я са­молично видел. Всех, кто с ним, запомнил. Да и брат твой, князь Владимир, получил позволение царское ехать в Новгород следом.

— Ясно..Забудем этот разговор. Девлетку встречать нужно…

— Мне, князь, что поручишь?

— Место стремянного где? Верно, возле князя. При мне и останешься.

Не скрыл неудовольствия Фрол Фролов. Он надеялся, что князь за такие важные сведения отблагодарит, по­слав туда, где можно отличиться без особого риска для жизни. Увы, этого не случилось.

У Михаила Воротынского поначалу действительно было желание послать Фрола на устие Нары в Высоцкий монастырь, но тут же отмахнулся он от этой мысли. С од­ной стороны, он не хотел раскрывать Фролу даже части­цу своего плана, с другой — опасался, не навредил бы тот делу своей шумливой неумелостью. Да и геройства от не­го не жди. В трудную минуту больше о своей жизни печь­ся станет, на риск не пойдет.

Ясно было князю Воротынскому, что даже об отъезде царя из Александровской слободы, оставившим более по­ловины державы своей на произвол судьбы, поведал ко­рысти ради: услужит — получит награду.

«Ничего, князюшка, нещедрость твоя тебе же недоб­ром обернется! Двужилы да Селезень тебе милей! Меня, значит, в сторону! Как аукнется, так и откликнется. Ой как откликнется!»

Фрол, хотя князь и отпустил его, медлил с уходом, ре­шая трудную для себя задачу: покорно выйти или откро­венно сказать князю, что зря тот обижает его, верного слугу, недоверием…

И вот в этот самый момент князю доложили:

— Гонец из Серпухова.

— Зови.

Несмотря на взволнованность и спешность (вошел он не отряхнувши пыли и не стерев с лица пота, забыв даже поклониться главному воеводе), доложил гонец обо всем основательно, со своими оценками:

— Поначалу, похоже, многие тумены подвел Девлетка к Наровому перевозу. Хотел уже начать переправу, только углядел окопы наши, подволок тогда турские пушки и — айда-пошел. Шуму много, а рать евонная поредела знатно. Увел, выходит, тумены в иное какое место.

— Лодьи наши подоспели?

— Мимо, почитай, прошмыгнули. Чуток пушкарей пощипали из рушниц и — вниз покатили.

— Стало быть, и они поняли, что не здесь Девлетка станет переправляться.

— Знамо дело.

— Благодарю за весть. Передай воеводе, пусть стоит, пока мочи хватит. А дальше, мол, как условились. Да пусть скажет ратникам, чтоб во рвах сидели тихо. Чего ради под пушки головы высовывать? Редкие бы лишь до­глядывали, чтоб, если сарацины все же станут переправ­ляться, не упустить бы того начала.

— Вестимо.

— Князь, — влетел взъерошенный Фрол и, прервавши гонца, сообщил испуганно: — Два гонца — от Сенькина брода и от Дракина переезда!

— Зови обоих, — подчеркнуто буднично воспринял сообщение Фрола князь Воротынский, словно говоря этим своему стремянному, как нужно себя держать в этой обстановке, — зови, зови.

Вести весьма неутешительные: два тумена ногайской конницы начали переправу на Сенькином броде, смяв не­великий заслон. Лишь лодьи разят переправляющихся, но остановить они ногайцев не в состоянии. Первые их сотни уже вышли на Серпуховку. Ведет их мурза Теребердей.

— В моей дружине до времени оставайся, — выслушав гонца от Сенькиного брода, повелел князь, затем спросил второго гонца: — У вас как?

— То же самое. Дивей-мурза с туменами. Заслон по­бит. Две лодьи потоплены. В обход Серпухова пошли те, кто уже переправился. Мимо Опричного полка, похоже, намереваются прошмыгнуть.

— Не прошмыгнут. Опричный воевода Штаден у них на пути встанет.

— Сил-то у Штадена — кот наплакал! — воскликнул Фрол.

— Достанет. Ты вот что, не паникуй, а зови первого во­еводу полка Правой руки князя Федора Шереметева244 . — И добавил спокойно: — Все идет так, словно сам Господь Бог над нами руку свою простер.