Риск.Молодинская битва.

Зачем он все это сказал? Фрол не посвящен в его за­мыслы, и будь он даже честнейшим слугой, все едино удивился бы благодушию главного воеводы, мимо кото­рого крымцы двинулись уже к столице России, а он до-вольный-предовольный. Для Фрола же слова эти княже­ские — драгоценный козырь.

«Запомнить это непременно нужно, — решил он про себя. — Крамольничает!»

Поспешил, однако же, выполнить распоряжение кня­жеское.

Когда князь Воротынский получил известие о прибли­жении татар к Туле, он повелел прислать от каждого пол­ка младших воевод для связи, первому же воеводе полка Правой руки сделал особое повеление: поспешить в став­ку лично, ибо с ним предстоял очень трудный разговор. И очень важный. Такое гонцам не доверишь.

— Что, князь Михаил, прут сарацины через перепра­вы, а мы сложа руки сидим сиднем?! — не то спросил воз­мущенно прибывший на зов Федор Шереметев, не то уп­рекнул главного воеводу по старой дружбе. — Непохоже на тебя, князь!

— Садись, объясню все, — пригласил Михаил Воро­тынский князя, а затем повелел Фролу: — А ты покличь младших воевод, от полков которые. Как мы покончим с боярином дело, первым пусть заходит от Левой руки. По­том уж — от Опричного.

— Понятно, — неопределенно ответил Фрол Фролов и с явной обидой на то, что его выставляют за дверь, отпра­вился выполнять княжеский приказ.

— Ничего ему не понятно, — проговорил князь. — Да и тебе, боярин Федор Шереметев, воевода знатный, тоже пока ничего не понятно. Слушай меня, умоляю тебя, без возмущения. Пойми, чести ради нашей, жизни ради, Рос­сии ради мои повеления. А к тебе еще и личная просьба…

— Иль не грудью встретить ворога, путь ему засту­пив?

— Именно не грудью. Бежать тебе придется. Спешно выводи полк на Серпуховскую дорогу и встань у Лопасни на холмах. Затей сечу, но не завязни в ней. Передовых не­христей бей, а как главные силы Дивей-мурзы попрут — дрогни. Да так, чтобы поверил тебе хитрый татарский во­евода, будто ты и в самом деле труса празднуешь…

— Позор роду моему. Иль ты, князь Михаил, другого на эту роль не сыскал?!

— Не сыскал. Тебе да князю Одоевскому верю, как са­мому себе, вот и решился на такое. А позор от потомков? Они, Бог даст, не без голов будут. Нам же с тобой сейчас не о позоре думку надо иметь, а о том, как Россию спас­ти. Сил у нас супротив крымцев менее половины, гру­дью-то устоять сможем ли? Вот нам и следует хитрить, хитрей хитрого действовать, чтоб и голов не сложить сво­их, и Девлетку побить, как пса паршивого. Оттого и Бо­гом молю, поступай так, как я велю, с полным радением, без обиды на меня, — сделал паузу, ожидая, что ответит на это Федор Шереметев, но тот молчал, и тогда Михаил Воротынский продолжил: — Бежать, однако, беги не без

головы. Загодя тысячу поставь заслоном. Да не одного тысяцкого оставляй, а князя Никиту Одоевского при­ставь к нему. Вот им стоять насмерть, пока ты весь ос­тальной полк уведешь влево от дороги. Я с Большим пол­ком следом за Девлеткой пойду, на дневной переход от­став. У Молодей встану, возведя гуляй-город и подтянув туда весь большой огненный наряд.

— Ишь ты! Кусать, стало быть, станем и дразнить, — вполне удовлетворенно воскликнул Шереметев. — Пусть, стало быть, он в догадках теряется, где мы и сколько нас. Потом заставить на себя повернуть. И — под самое ему де­вятое ребро!

— Верно. Одно прошу: лишь князю Одоевскому пере­скажи весь план, пусть даже тысяцкие не ведают его. Приказ отдавай в самый последний момент, что кому де­лать.

— Да уж само собой. Девлетка проведает о твоем пла­не, все вверх тормашками пойдет.

— Ну, с Богом, друже!

Князь Михаил Воротынский троекратно поцеловал своего соратника, а потом добавил:

— Убегать станешь, саадак, будто мешал тебе, брось. Девлетка узнает трофей твой казанский и возликует.

— Жалко. Красив зело.

— Не жалей. Новым разживешься. Иль его, Бог даст, вернем. Ну, а если придется головы сложить, нужны ли будут нам доспехи?

— Так-то оно так… Ладно, сделаю, как ты велишь.

И тут вошел Фрол Фролов. Вновь испуганный, теперь, верно, старающийся скрыть испуг.

— Гонец от князя Хованского. Опричный отряд Штадена разбит Дивей-мурзой.

— Пусть погодит. А ты зови Левую руку.

Князь Воротынский был весьма доволен тем, как раз­виваются события. Еще пару дней, и крымцы со всем обозом, со всеми царевичами, мурзами, князьями и бека­ми поползут к Москве змеей неповоротливой. Вот тогда можно будет трогаться им во след.

«Не подвел бы Федор Шереметев. Ой как много от не­го сейчас зависит».

Миновал день. Занялся второй. Не только воеводы, но и простые ратники недоумевали и даже возмущались бездействием главного воеводы. Но если стрельцы и дети боярские вполголоса делились меж собой заботой своей, то казаки, особенно атамана Черкашенина, бурлили. На­седали на Черкашенина, чтобы тот сам вел бы их на крымцев.

— Иль сабли наши ржой съедены?! Иль руки ослабели шестоперы держать?! Давай, атаман, круг245 !

Атаман как мог успокаивал казаков, но в конце кон­цов пошел на попятную.

— Вот что, други, круг я соберу после того, как пого­ворю с главным воеводой. А прежде с Юргеном Фаренсбахом. Он хоть и немец, но башку добрую имеет.

Фаренсбах выслушал Черкашенина с удивлением. Ус­покоил его:

—  Главный воевода имеет свои действия. Нам если неговорит, стало быть, не желает.

—  Почему — не желает?! Мы что, слепыми кошаками к нему прилипшие?!

—  Спросить главного воеводу право наше есть. Можно спросить.

—  Так пойдем!

—  Я не имею желания. Но если вы так хотите… По­лезно ли станет от нашего вопрошения?

—  Еще какая польза! Чего эт мы сидим сложа руки, когда крымцы на Москву прут?!

—  У главного воеводы есть на плечах голова. А нам, как вы, русские, говорите, Бог рогов не дал, а то мы очень бодливы. Князь Михаил мне известен, не любит он, как вы говорите, пустозвонных поперечников.

Выяснить, однако, что их ждет, он согласился. Велел подавать латы и меч.

Фрол, знавший и о возмущении казаков, и о том, что атаман Черкашенин у предводителя наемной немецкой дружины Юргена Фаренсбаха, не упустил случая лиш­ний раз блеснуть своей осведомленностью и выказать преданность властелину своему. Вошел к Михаилу Воро­тынскому, демонстрируя великую взволнованность. За­говорил тревожно:

—  Казаки, князь, бунтуют. Послали своего атамана к Юргену-немцу. Думаю, пожалуют к тебе ответа требо­вать, отчего Большой полк бездвижен, хотя крымцы за­канчивают переправу, а передние их тысячи уже прут на Москву.

—  Ты вот что, Фрол, повели дружине моей изгото­виться. Не ровён час, казаков усмирять нужда возник­нет. И гонца в Опричный полк пошли. Извести Хован­ского и Хворостинина на всякий случай.

Встретил же главный воевода атамана и начальника наемников будто не знал, чего ради они появились в его ставке. Спросил нестрого:

— Не терпится узнать, как я понимаю, когда в сечу?

— Верно, — запальчиво ответил атаман Черкашенин, — не сидеть же рот разинув и руки сложив, пока татары до стольного града доскачут?! Казаки мои рвутся заступить дорогу басурманам!

— Остынь, атаман! — резко остановил Черкашенина князь Воротынский. — Выходит, ты не со спросом при­шел, не мысль нужную принес, вынянчив ее, а нахрапом прешь. Так вот, слушай: сложить буйны головы лихости ради — дело не хитрое, ума много не требует, а нам с ва­ми Россию спасать нужно, чтоб не отатарили ее сараци­ны! Все. Больше ничего я ни тебе, атаман, ни тебе, Юрген-витязь, не скажу. Сейчас же возвращайтесь к своим ратям и ждите моего повеления. Приставов к вам пошлю своих. Если они донесут, что вы не утихомирились, рас­ценю это как бунт и сам поспешу с дружиной своей к вам. При нужде и Опричный полк пособить попрошу. Идите!

И поймите, не время нам меж собой распри чинить, нам на ворогов злобу копить надлежит, чтоб в урочное время каждый бы за двоих, за троих дрался!

Вошли гоголем, особенно атаман Черкашенин, а вы­шли словно под ливнем побывавшие. Юрген упрекнул Черкашенина:

— Я сказал: не любит князь пустозвонных поперечни­ков. Он имеет свой план. Он держит его втайне. Он ум­ный и с долгим глазом воевода. Вперед далеко смотрит. Я преклоняю перед ним колено и стыд имею, что стоял в одном строю с тобой, атаман.

Неприятен для Михаила Воротынского визит отваж­ных соратников. Очень неприятен. Они — выразители общего мнения. Они не побоялись высказать свое недо­вольство бездействием рати, а сколькие тысячи молча осуждают его, воеводу главного, виня в трусости, а то и в крамоле. А что он может противопоставить этому недо­вольству? Раскрыть свой план? Ни за что! Дать команду изготовиться к походу? Пустое. Два часа, а то и меньше, и полк — в сборе. Зачем же попусту ратников будора­жить. Изготовятся быстро, потом станут ждать приказа выступать, а он, главный воевода, не сможет его отдать, пока не прискачет гонец от первого воеводы полка Пра­вой руки, что все исполнено, как и задумано.

Еще горше стало бы на душе у главного воеводы, знай он, что бурлит недовольством и Опричный полк. Рядо­вые опричники, десятники и даже сотники возмущены тем} что отряд Штадена погиб в неравной сече, а полк не поспешил на помощь, стоя в это время в полном бездей­ствии. Однако дисциплина в опричной рати крутая, по­этому никто не смел сказать громко о том, что перемалы­вали меж собой полушепотом; обвинят воеводы в подст­рекательстве к мятежу и — не сносить головы. Так бы и осталось недовольство опричников в полушепоте, не слу­чись разногласия среди самих воевод.

Дело в том, что князь Андрей Хованский, давший сло­во никому не говорить о замысле главного воеводы, креп­ко его держал. Он даже намеками не поделился ни со вто­рым воеводой, князем Хворостининым, ни с третьим, Бог­даном Вельским, хотя понимал их настроение. И вот Бог­ дан Вельский решил выказать свою ретивость, не боясь об­винения в бузотерстве. Кто может прилепить ему, племян­нику самого Малюты Скуратова, такой ярлык? И все же, прежде чем высказать свое отношение к происходящему, он захотел заручиться поддержкой второго воеводы.

— Что же это получается?! Девлетка губит малые за­слоны, а мы уподобились зайцам, трусливо укрывшимся под лапами елок! Видится мне, что не один наш полк без-делием мучается, — начал выплескивать накопившееся недовольство Богдан Вельский второму воеводе Хворос-тинину. — Выведет Девлетка