слободках — меллахах, что созданы во многих оазисах Сахары.
Почти все золото, что находилось в обращении в Европе до XVI века, было завезено туда с Черного континента. Слухи об «африканском Эльдорадо» гуляли по Европе, волнуя воображение банкиров, содержателей ювелирных лавок, предприимчивых рыцарей, авантюристов всех мастей. Но «страна золота» существовала не только в фантазиях корыстолюбцев. На многих средневековых картах значится «золотой остров», которым, вероятнее всего, была Вангара, находившаяся в верхнем течении Сенегала. «Золотой остров» изображен, в частности, на карте Кариньяно от 1320 года и карте Пицигано, составленной в 1367 году. На знаменитой Каталонской карте мира, появившейся в 1375 году, нарисован малийский мансу Канку Муса н под рисунком написано:
«Вождь негров, по имени Муссемелли, государь негров из Гвинеи. Этот царь — богатейший и самый влиятельный властелин всей страны благодаря массе золота, которое стекается в его государство».
Отдельным европейцам, несмотря на весь риск такого предприятия, удавалось проникнуть в глубинные районы Западного Судана, но об участии в торговом обмене с местными купцами не приходилось даже мечтать: закупка золота была прерогативой мусульман, и любая попытка иноверца нарушить сложившуюся традицию стоила бы ему жизни.
Приходится ли говорить, какое огромное значение придавали фесские султаны укреплению и расширению торговых связей с западноафриканскими государствами, тем более что золото, непрерывным потоком поступавшее в Марокко, доставалось перекупщикам почти задаром, если, конечно, не учитывать расходов на снаряжение караванов. Дело в том, что на южных границах Сахары издревле сложилась кажущаяся нам парадоксальной традиция обмена золота на поваренную соль, причем за меру соли негры отсыпали равное по весу количество золотого песка. Жители великих африканских империй Кейта и Борну не находили в этом ничего странного. Золота у них хватало с избытком, а вот соль была такой редкостью, что о богачах в народе говорили: они едят соль за каждой едой.
«Негры, обитающие между Гамбией и Нигером, сосут кусочки соли с такой же жадностью, как наши дети едят сладости», — писал в конце XVIII века известный путешественник Мунго Парк.
Об обмене золота на соль Ибн Баттута рассказал достаточно подробно. Выйдя с караваном марокканских купцов из Сиджилмасы, столицы северосахарского оазиса Тафилалет, он на двадцать пятый день пути добрался до южного оазиса Тегазза, откуда правитель Мали манса Сулейман получал каменную соль и медь.
Тегазза произвела на Ибн Баттуту странное впечатление:
«Стенами домов ж мечетей служат соляные глыбы, а крыши сделаны из верблюжьих шкур. Там нет деревьев, лишь сплошной песок, в котором находятся огромные глыбы соли, нагроможденные одна на другую… Черные приезжают из своей страны и увозят из Тегаззы соль. Соль из Тегаззы продается в Уалате по цене от 8 до 10 мискалей за вьюк, а в городе Мали (в столице Мали Ниани. — И.Т.) — от 20 до 30 мискалей, часто же доходит и до 40. Соль служит черным средством обмена, как служат средствами обмена золото и серебро. Черные режут соль на куски и торгуют ею. И, несмотря на ничтожность селения Тегазза, в нем продают и покупают много кинтаров золотого песка».
В Тегаззе купцы провели десять дней, тщательно готовились к переходу через пустыню. Сахара жестока и вероломна, малейшая оплошность или беспечность могут обернуться большой бедой. Страшнее всего отстать от каравана и потеряться. Ибн Баттута рассказывает о таких бедолагах. Один из них был найден мертвым под кустом, где он искал спасительную тень, всего лишь в миле от колодца. Другого путника укусила змея, и он лишь чудом остался жив. Проводники объяснили это тем, что змея предварительно попила воды, а в таких случаях ее укус менее ядовит. Змеи, правда, встречались не столь часто, а вот вши, которых здесь было несметное количество, не давали покоя ни днем ни ночью. Чтобы спастись от них, люди надевали на шею ниточки с ртутью, но и это помогало лишь отчасти. Солоноватая тегаззская вода почти не утоляла жажды, и даже жалкое пустынное селение Тасарахла, куда караван добрался через несколько дней нуги, показался путникам райскими кущами.
Впереди был еще один трудный переход. По словам Ибн Баттуты, путники отдыхают в Тасарахле три дня, латая прохудившиеся бурдюки и на всякий случай обшивая их мешковиной: острые песчинки, увлекаемые ветром, что нередок в этих местах, могут продырявить кожу, вода вытечет из мехов, а в этом случае смерти не миновать. Отсюда же высылаются в Уалату гонцы, которых называют «такшиф». Они несут весть о прибытии каравана, чтобы навстречу путникам вышли их друзья и знакомые с запасами воды, которая за три-четыре дня до Уалаты обычно бывает на исходе. Гонцам платят огромные деньги, так как от их расторопности зависит жизнь десятков, а то и сотен людей. Если с гонцом случалось что-либо непредвиденное и он запаздывал на несколько дней, гибель всего каравана была неминуема. Но платные вестовщики, как правило, не подводили. Выросшие в пустыне, они знали все ее повадки и умели находить дорогу по каким-то лишь им понятным приметам, что, к изумлению непосвященных, не требовало даже острого зрения. Ибн Баттута сообщает о караванном проводнике, который был почти слепым, но ни разу не сбился с дороги и при любых обстоятельствах чувствовал себя уверенней своих зрячих коллег.
Еще совсем недавно, в Фесе, рассказывая увлекательные истории о своих путешествиях, Ибн Баттута был уверен, что его теперь ничем не удивишь. В Уалате, где он провел несколько недель, ему пришлось многому удивляться, а кое-что даже вызвало искреннее негодование.
«Мы прибыли в Уалату в начале раби ал-аввал, после двух месяцев пути, — писал Ибн Баттута. — Наместником султана в Уалате сидел Хусейн. Купцы сложили свои вьюки во дворе мечети, ибо местные власти отвечают за их сохранность, и пошли на прием к нему. Он восседал на ковре, окруженный копьеносцами и лучниками, вельможи из племени мессуфа стояли позади него. Купцы встали перед ним, но, несмотря на то, что они были рядом, он говорил с ними через переводчика в знак пренебрежения к ним. Из-за невоспитанности негров и их неуважения к белым я даже пожалел, что отправился в их страну».
Раздражение Ибн Баттуты нетрудно понять. В годы странствий ему случалось выступать в роли официального посланника, как, например, в Константинополе или Дели, по все же в большинстве случаев он был частным лицом — паломником, ученым шейхом, торговцем, а поэтому, смея надеяться на радушный прием у того или иного правителя, всегда помнил, что проявляемой к нему любезности обязан своей ученостью и благонравием. Такое ощущение заставляло держаться настороже, не задирать нос там, где это могли бы счесть за непозволительную дерзость, и воспринимать милости сильных мира сего как очередной подарок судьбы.
Ныне же он выступал в совершенно ином качестве. Направленный в Западный Судан Абу Инаном, он по праву считал себя его послом, которому местные чиновники обязаны были оказывать почести, сообразные высокому авторитету фесского двора. Именно поэтому неучтивость уалатского наместника показалась ему оскорбительной.
Несмотря на это недоразумение, Ибн Баттута старался глядеть на своих африканских единоверцев трезво и непредвзято. Как обычно, он с удовольствием присматривается к прекрасному полу, отмечая, что уалатские женщины очень красивы, хотя ходят без чадры и не отличаются особой строгостью нравов. Женское легкомыслие Ибн Баттута давно уже воспринимает как зло, с которым поневоле приходится мириться; хорошо хоть, что посещают мечети, спасибо и на том. А вот мужчины ведут себя омерзительно, позволяя своим женам водить в дом любовников и миловаться с ними в открытую, не таясь постороннего взгляда. Такую распущенность уалатцы не считают грехом и в этом идут против шариата, хотя молятся аллаху по пять раз на дню. Чудеса, да и только!
Своими наблюдениями о «бесчестии» местных жителей Ибн Баттута делился с Ибн Баддой, хозяином дома, в котором он останавливался в Уалате. Слушая жалобы своего постояльца, Ибн Бадда, купец из марокканского города Сале, изъездивший Мали вдоль и поперек, с трудом сдерживал улыбку. В отличие от Ибн Баттуты он-то знал, что империя Кейту имеет лишь внешнее обличье мусульманской страны, а на деле большинство ее жителей и поныне находятся во власти своих древних верований и суеверий. Так франки ошибочно принимают гуаву за грушу; внешне эти плоды вроде бы похожи, да только у гуавы под кожицей не мякоть, а косточка, что тверже гранита: вонзи в нее зубы — взвоешь от боли. Конечно же, есть и в Мали своя община, есть кадии, чтецы Корана, улемы, а в Тимбукту при мечети Санкоре основан университет, который кое в чем посоперничает даже с каирским аль-Азхаром. И все же в сознание простонародья ислам проникает медленно и тяжело.
Ибн Баттута слушал эти рассуждения рассеянно, неохотно и, похоже, так ничего и не понял. Он был максималистом, и все, что хоть чуточку выходило за рамки мусульманской догмы, объяснял распущенностью либо невежеством. Зато рассказы Ибн Бадды из истории великой державы Кейту были ему явно по душе. С его лица исчезала недовольная гримаса, он успокаивался, добрел и, казалось, напрочь забывал о своей недавней непримиримости.
При мансе Мусе и его преемнике Сулеймане великая империя Кейту поддерживала оживленные дипломатические и торговые отношения со многими мусульманскими странами и, конечно, в первую очередь с государством Ме-ринидов. Когда в 1337 году султан Абу-ль-Хасан овладел Тлемсеном, среди прибывших с поздравлениями иноземных гостей были и послы великой державы Кейту. В ответ Абу-ль-Хасан направил своих посланников в Мали, и они были с великими почестями встречены мансой Сулейманом.
Парадоксально, но золото, этот символ могущества и богатства, как древесный червь подтачивал экономику Мали. Местные феодалы, привыкшие взамен золота получать из североафриканских стран все необходимые товары, не были заинтересованы в развитии внутреннего обмена. В итоге деревня жила натуральным хозяйством, на местных рынках царил полнейший застой. Зато внешний обмен неуклонно расширялся, с годами складывались целые купеческие династии, державшие в своих руках всю транссахарскую торговлю. Зависимость от постоянного притока товаров из северных стран понуждала местных правителей заботиться о безопасности караванных путей и создании благоприятных условий для торговцев.
Ибн Баттута приводит такой эпизод:
«Однажды в пятницу я присутствовал на проповеди, как вдруг один купец из числа ученых мессуфа, которого звали Абу Хафс, встал и сказал: „О, присутствующие в мечети! Призываю вас в свидетели моей жалобы на мансу Судеймана…“ Когда он это сказал, из-аа загородки, за которой сидел султан, вышли несколько человек и сказали ему: „Кто твой обидчик? И кто у тебя что взял?“ Купец ответил; „Манса-дыон Уалаты — то есть ее правитель — взял у меня ценностей на 600 мискалей, а заплатить за все хочет 100!“ Султан сразу же послал за правителем. Через несколько дней тот явился, и государь отправил обоих к судье. Последний подтвердил правоту купца и взятие у него ценностей. И после этого султан сместил правителя с должности».
Деловая репутация малийских правителей в глазах арабских купцов была очень высока. Ради нее манса не задумываясь принес в жертву такую влиятельную фигуру, как наместник целой области. Известно, правда, что иногда арабские купцы злоупотребляли добрым отношением малийских государей. Один малийский вельможа рассказал Ибн Баттуте, что великий манса Муса однажды подарил арабскому кадию по имени ад-Дуккали 4000 мискалей золота. Спустя некоторое время шейх заявил мансе, что кто-то украл у него золото. Государь тут же велел начать расследование, не подозревая, что его гость мошенничает. Шейх зарыл в землю свое богатство и надеялся, что манса выплатит компенсацию за потерю. Поиски вора оказались безрезультатными: в этой стране вообще нет воровства. Но чуть позднее обман все-таки раскрылся, золото извлекли из тайника, а бесчестного кадия манса с позором выслал из страны…
Из Уалаты Ибн Баттута решил ехать в Тимбукту, одну из столиц государства Мали. Из-за полнейшей безопасности дороги не было нужды следовать с караваном, и он отправился в путь с тремя спутниками, предварительно наняв опытного проводника.
«Когда кто-нибудь из жителей путешествует, — писал Ибн Баттута, — за ним следуют его рабы и невольницы, несущие его циновки (для постели) и посуду, из которой он ест и пьет, а эта посуда сделана из тыкв. Путешествующий по этой стране не везет с собой ни продовольствия в дорогу, ни приправ, ни динаров,
