Сразу после гола созрела наконец замена. Франклин пошел в оборону вместо измотанного Франциска, но лучше от этого не стало. Франклин оказался не на привычной позиции, и замена в обороне в концовке матча всегда риск – нужно войти в игру, моментально вникнуть в нюансы, в сложившуюся систему, а права на ошибку нет. Через семь минут бен Ладен забил. Масса отскоков, рикошеты, затяжная атака. Светличности прижались к воротам, а мяч отлетел к линии штрафной, откуда Усама пробил под перекладину, эффектно завалив корпус. 2:3.
Мэрилин ревела, у Одри ее чудные детские глаза тоже заволокло влагой грусти, одна непробиваемая Грета держалась. Шекспир вышел к кромке поля. Наконец болельщики созрели, чтобы отправить на скамейку запасных Пеле, который весь матч требовал, чтобы все играли только на него. Всех этим утомил. И его начали игнорировать. Из принципа. Впрочем, это было раньше – когда светличности еще атаковали, а поскольку последние минут двадцать впереди ничего не получалось, Пеле просто стоял у центрального круга и даже за мячи не пытался цепляться.
Король футбола демонстративно ушел с поля не там, где принято, а где его застало известие о замене. А застало оно его, как ни странно, у углового флажка, куда он потихоньку добрел, пока длилась голевая атака тьмушников. Он снял футболку и утирал ею лицо, но, наверное, ему просто ни на кого не хотелось смотреть – свой кофе он, конечно, отрекламировал, но матч провалил.
Шекспир вышел с установкой быть или не быть. Быть или не быть ничьей. Чтобы броситься на отчаянный штурм, авантюрный и величественный в своей безысходности. И действительно, светличности прижали оппонентов к воротам. Правда, спешка мешала разыграть мяч до верного. Так продолжалось до окончания основного времени матча. Была только одна серьезная остановка, когда эвакуировали Мао в больницу. Поэтому добавилось всего четыре минуты. Элтон Джон, демонстрируя эти цифры, игриво раскачивал электронное мини-табло из стороны в сторону, словно фанат на рок-концерте, который на медляке зажигает бенгальские огни, поднимает их над головой и в такт музыке плавно водит ими вправо- влево.
Осязаемая близость края пропасти еще больше активизировала светличностей. На стадионе уже не было ни одного сидящего человека. Шум стоял устрашающий. Трибуны скандировали: «К све-ту! К све-ту! К све-ту». В конце концов, Чарли сместился на левый край, где Франко в отборе был послабее Пиночета. Чаплину удалось накрутить буквально на «носовом платке» двух соперников и подать в район одиннадцатиметровой отметки. Партнеры ожидали подкрутки чуть подальше, но Шекспир развернулся и в высоченном прыжке пробил ножницами в падении через себя. Все замерли – мяч летел тихо, но по недостижимой для всех траектории. Батый не шелохнулся, только глаза у него округлились так, как не округлялись ни у одного кочевника за всю эру Рыб.
Легкий стук мяча о крестовину слышал каждый зритель на умолкшем «Эмирейтс». Мяч выскакивает в поле, и Торквемада запулил его к центральному кругу, где только один Сервантес караулил вынос. Зато вокруг него было двое соперников: де Сад отпасовал бен Ладену, а тот резво умчался к воротам и, не сближаясь, ураганно уложил снаряд под перекладину. С вызовом уложил, не пойдя в обводку, как в такой ситуации поступило бы большинство форвардов. 4:2.
На поле полетели флажки и прочий мусор. Светличности начали с центра, бессмысленный навес вперед – никого. И сразу свисток! Куча мала – черный клубок ликующих тел. Сталин выбрался из завала, вразвалочку подошел к постаменту, попутно поаплодировав свистящим болельщикам, схватил Грааль и поднял над головой. В окружении прессы он сохранял абсолютное спокойствие, и только мудрая, выдержанная улыбка напоминала о торжестве, клокочущем внутри великого человека. Из туннеля выскочил удаленный в конце первого тайма Гитлер, и Сталин великодушно передал чашу ему – все-таки изначально он был капитаном команды. Тут и остальные подбежали. Резвились, как дети, отпущенные на каникулы.
Бен Ладен с Хусейном изображали арабские танцы, Франко тут же подыграл им в стиле фламенко. Пиночет хотел Сталина раскачать на лезгинку, но получил отеческий подзатыльник – мол, не приставай. Де Сад и Александр Борджа ползали на карачках по траве, изображая животных. А потом все носились с Граалем, вызывающе показывали его негодующим трибунам. По преимуществу негодующим. Все-таки были на «Эмирейтс» и поклонники де Сада и прочих нравственных экстремалов.
Светличности повалились на траву там, где их застал свисток. Лютер рвал траву и в исступлении бил кулаками по земле. Ганди присел, чтобы его успокоить. Че о чем-то спорил с Шекспиром – они не успели еще выйти из игры, показывали друг другу руками, как надо было сыграть. Чарли, свернувшись калачиком, как ребенок во чреве матери, рыдал в центре поля. Сервантес обнял его и прижал к груди. Моцарт подошел, наклонился к Чарли, обхватил его голову и поцеловал в лоб, погладил. Но Чарли все равно был безутешен. Эйнштейн задумчиво бродил по «Эмирейтс», отрешенно посматривая то на небо, то на ликующих соперников, то себе под ноги, а потом уселся на рекламный щит Mercurius 13.
Магомет после матча вышел в тренировочном костюме на поле, молча приблизился к Гитлеру и протянул ему руку в знак примирения. Тот пожал. А Леонардо так и не появился больше на публике, предпочел остаться один. Наверное, потому что Грааль из-за его несдержанности оказался в лапах у тьмушников. А может, ему как интроверту проще было сладить с горем в тихой раздевалке. Или, может, он вообще тайно покинул стадион. Никто его не искал, и он никого не искал.
Пеле фланировал вдоль трибун, позировал фотографам, натянуто улыбался, делал вид, что ничего страшного не произошло.
Хорошо, что все это не видел папа римский, а то сердце старика могло и не выдержать картин мерзости запустения. Наверняка его еще к перерыву сморило от пива. (Если он, конечно, смотрел Матч эры.)
VIP-ложа давно пустовала. Самые ослепительные дамы мира не могли смотреть на позор, которым накрыло конец эпохи Рыб. Красота покинула проклятый стадион.
Очки розовых тонов даруют бытие в комфорте,
И лишь прозрение картину мира портит
Соха ушел под душ, а когда вернулся, увидел насмешливого Волка с конвертом в руке.
– Почитай! Кайлин записочку, оказывается, оставил у охранника. Велел отдать после окончания матча.
Соха взял бумажку, но тут же вернул.
– Ты же знаешь – я по-английски ни бум-бум.
– Забыл, извини. Сейчас переведу. Смысл такой: вы, русские, умеете переделывать этот мир, а мы, западные люди, им с удовольствием пользуемся.
– И все?!
– А чего ты еще хотел? Адреса, пароли, явки?
– А с другой стороны там ничего не написано? Или, может, в конверте еще что-нибудь лежит?
– Соха, тебя душ не протрезвил. Ты что, не понимаешь? Нас опять кинули, обули, подставили! Как тебе еще объяснить… Они все умотали! И Фама, самое главное, что Фама тоже с ним. Нас здесь оставили отдуваться за эту виртуальную дурь. Гофман сорвал куш и, чтобы не отвечать в случае чего за поражение, махнул куда-то.
– Так чего мы здесь тогда сидим? – Впервые за целый день Соха сказал что-то дельное.
– Я тебя ждал. Девах уже отправил. Нам такси вызвал. Здесь больше делать нечего. Едем в аэропорт. Сейчас позову охранника, чтобы он вынес чемоданы.
Но охранник объявился сам. Трясущийся и нервный. И как ни странно, говорил по-английски.
– Вам нужно немедленно ехать. Толпа идет от стены Реформации. Там смотрели футбол на большом экране. Они будут громить офис.
– Знакомая история! Проходили в Москве.
Соха не знал английского, но в критические минуты начинал его понимать. Он сам схватил пару чемоданов. Охранник помог донести остальное. Водитель то ли услышал о приближающейся опасности по радио, то ли по настроению клиентов понял, что не все в порядке – в общем, он тоже был максимально оперативен. На улицах действительно наблюдалось шевеление. За пять минут, что ехали по центральным улицам, жутковато стало от такого наплыва волнующихся людей. Даже в пятницу в Швейцарии в такое время принято спать или на худой конец подумывать о сне, но шататься по городу… Впрочем, они не делали ничего противозаконного, просто толпились, по-видимому, обсуждали завершившийся матч. У
