отдать жизнь за ее честь. Это было больше, чем она могла выдержать.
Лицо Джастина вдруг сложилось в такую беззаботную гримасу, что Мара снова вспомнила былые дни и неотразимый юмор Кевина.
- Нам надо бы поторопиться, - сообщил он. - У Первой жены покойного Императора истерика все никак не кончится и весь грим, того и гляди, потечет.
Мара иронически поинтересовалась:
- А Джехилья? У нее тоже истерика?
Джастин по-мальчишески пожал плечами:
- Накричалась она вволю, а потом взяла и заперлась у себя в комнате. Тогда кто-то ее спросил, не желает ли она лучше выйти замуж за Омекана, с его-то пузом и седыми волосами, и она сразу позволила горничным войти.
'У девочки есть здравый смысл', - подумала Мара, заняв причитающееся ей место рядом с сыном и приготовившись войти в Тронный зал. Аракаси встал около хозяйки с другой стороны, чтобы поддержать в случае надобности, и никто, казалось, не заметил, что на нем все еще красуется роба мусорщика, когда распахнулись двери зала и фанфары возвестили о прибытии жениха.
Мара решительно шагнула вперед, чувствуя, как увлажнилась ее ладонь там, где она сжимала руку Джастина. Проходя сквозь стройные колонны жрецов Двадцати Высших Храмов, она гадала, не поразят ли ее боги насмерть за гордыню, за очевидную дерзость, с которой она посмела вообразить, что может сделать своего сына следующим Светом Небес, Девяносто Вторым Императором Цурануани. Однако представитель храма Джурана, бога справедливости, не выглядел недовольным, а верховный жрец Туракаму встретил ее едва заметной приветливой улыбкой. Отдельно от других, позади жреца Красного бога, стояли три фигуры, закутанные в черные саваны, - Сестры Сиби. Даже эти устрашающие персоны, казалось, подбодряли Мару, слегка наклонив головы. Когда Мара проходила мимо верховного жреца Джастура, бога войны, тот отсалютовал ей ударом кулака в латной рукавице по груди, и от этого салюта зазвенело драгоценное железо его панциря.
Мара сделала следующий шаг, потом еще один; постепенно к ней возвращалась уверенность. Когда она прошла дальше, жрецы высших и низших орденов начали попарно располагаться перед тронными ступенями, согласно природе представляемых ими богов. Так, жрецы Лашимы, богини мудрости, оказались вместе со жрецами Саланы, Матери Правды. Жрец Туракаму объединился с одной из Сестер Сиби, тогда как верховный жрец Джастура образовал пару с верховным жрецом Баракана, Повелителя Мечей.
Впереди, на Императорском возвышении, процессию ожидала маленькая белокурая девочка в сверкающей фате из золотой ткани; не приходилось сомневаться, что это и есть Джехилья. Горничные только что поправили ее головной убор, слегка сдвинув его назад. На лице девочки еще виднелись веснушки; как видно, она слишком много времени проводила под открытым небом, прогуливаясь в дворцовых садах. Хотя она и казалась бледной под краской и пудрой обязательного грима, однако, увидев Благодетельную, принцесса радостно улыбнулась.
- Пусть закроются двери! Церемония бракосочетания начинается! - нараспев провозгласил жрец Чококана. Доброго бога, как того требовал обряд. Стоявший справа позади него верховный жрец Томечки, Заступника Детей, начал беззвучную молитву, и, глядя на жреца, Мара вспомнила, что Томечка, младший брат Чококана, известен также как Даритель Мира. Она помолилась, чтобы сегодня именно в этой своей ипостаси он явил себя перед народом Цурануани.
Джастин в последний раз стиснул руку Мары, когда она отпустила его, чтобы он занял свое место рядом с принцессой. Сама же Мара направилась туда, где ожидал Хокану, и, когда церемония началась, ее рука скользнула в его руку.
В императорском дворце царила суматоха. Торопливо пробегали гонцы; слуги деловито сновали по внутренним дворам и террасам. Опершись локтем на подоконник, Шимони из Ассамблеи наблюдал за всей этой сумятицей глубокими, непроницаемыми глазами. Его лицо казалось еще более суровым, чем всегда, а сам он - еще более скупым на слова, если это вообще возможно. Он слегка повел головой, чтобы привлечь внимание к неким особенностям, отличающим сегодняшний кавардак от вчерашнего.
Его безмолвный сигнал был замечен Хочокеной, который сидел на подушках перед низким столиком с наполовину опустошенным подносом засахаренных фруктов. Толстый маг кивнул, давая понять, что и он заметил эти особенности, и тихо проговорил, так, чтобы никто, кроме Шимони, не мог его услышать:
- Происходит что-то необычное. Я насчитал пятерых жрецов, прячущих лица под капюшонами; а судя по запахам, доносящимся из кухни, там пекут пирожки, как перед большим пиром. Странное дело для осажденного города.
Как будто специально затем, чтобы подчеркнуть впечатление от его слов, большой камень, запущенный осадным орудием, пролетел по воздуху и разлетелся на множество осколков, упав в соседнем дворике. Случайно забежавшая туда собака умчалась с жалобным лаем. Хочокена, прищурившись, наблюдал за событиями сквозь трещину в стенной перегородке.
- Эти проклятые штуки начинают меня раздражать. Еще один камень в такой близости от нас - и я выйду из дома и...- Угроза так и осталась недоговоренной, поскольку внимание тучного мага привлекла компания странно одетых аристократов, поспешно проследовавших мимо окна. - Мы ожидали наплыва властителей, вызванных для переговоров в кабинет старого Совета, но, похоже, предстоят дела поважнее.
Шимони выпрямился:
- Намного важнее. Мотеха не станет медлить с переходом к активным действиям.
Хочокена с сожалением покосился на остатки своих лакомств.
- Это я не стану медлить с переходом к активным действиям, - поправил он друга тоном легкого упрека. - По-моему, властительница уже здесь, а мы только теряем время, пытаясь ее подкараулить.
Шимони ничего не сказал, только брови поднял и сразу оторвался от окна. Не желая отставать от более рослого и стройного собрата, Хочокена поднялся с подушек и поспешил следом за ним.
Пока эта парочка шествовала своим путем, все встречные либо разбегались в страхе, либо падали ниц. И хотя дворцовые коридоры образовывали запутанный многоярусный лабиринт - ведь поверх уже имеющихся переходов постоянно добавлялись новые, - черноризцам не требовались ничьи советы, как пройти в то или иное место. Они безошибочно проследовали к двери, выкрашенной в красный цвет и усеянной лаковыми изображениями государственной печати. Не постучавшись, они вошли в кабинет Имперского Канцлера.
Даджайо из семьи Кеда стоял во всем блеске своих регалий и церемониального многослойного наряда, красного с черным; золотая кайма сверкала вокруг ворота и на манжетах. Массивный головной убор сидел идеально ровно. Канцлер был бледен, но держался спокойно. Его приближенным стоило большого труда сохранять самообладание. Секретаря, стоявшего рядом с ним, била дрожь, а к горлу подкатывала дурнота. У наружной стенной перегородки скорчился раб-посыльный, словно стараясь сделаться поменьше. Причина столь нервной обстановки была очевидна: все подушки, предназначавшиеся для приема просителей, были заняты полудюжиной Всемогущих. Мотеха расхаживал по кабинету. С крайне недовольным видом он взглянул на двух новоприбывших собратьев, но не стал прерывать допрос, который шел полным ходом:
- Какие новости о ней?
Ему не было надобности уточнять, о ком идет речь.
- Никаких, Всемогущий.
Даджайо поклонился двум только что явившимся магам и с ловкостью искусного придворного воспользовался этим удобным случаем, чтобы вытереть пот, стекающий со лба. Он выпрямился с самым официальным видом. Если он, будучи Имперским Канцлером, чувствовал себя неуютно в присутствии столь многих Всемогущих, то, во всяком случае, хорошо это скрывал.
Хочокена проследовал к огромному столу, обогнул его, поднял с пола личную подушку Канцлера и пошел с нею к амбразуре под окном, где воздух посвежее: комната была битком набита с утра, а слуги слишком напуганы, чтобы позволить себе риск войти и сдвинуть стенные перегородки.
- Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, - проворчал он. - В эту минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара. Она придет.