В номере царил соответствующий беспорядок. На столе Пизанскими и Эйфелевыми башнями громоздились пустые и недопитые бутылки местного газированного вина, кучи всевозможных объедков, огрызков и окурков. Скатерть заляпана, пепельница переполнена каким-то вонючим мусором… словом, следы вчерашнего застолья говорили сами за себя.
В остальном же обстановка ничем не отличалась от среды обитания обычного командировочного. На спинке стула — помятые брюки с подтяжками, не стираная рубаха, а из-под дивана предательски белеет краешком кружевной материи некий предмет интимного женского туалета.
— Чего надо? — Не глядя на гостя, спросил Курьев. — Какого рожна приперся?
— Не рад, что ли?
— Погода на дворе сонная. Душняк. Того и гляди, гроза шибанет, а тут ты со своим дешевым одеколоном. Чего надо-то?
— Да так… проведать заглянул. Братка питерского.
— Все? Проведал? — Отвернулся Тимур.
— Да уж. Не в духе ты, вижу. Явно не в духе. Обижульки какие-то строишь. На меня вот рычишь… Недоволен чем-то?
— Вы зато с Кругом всем довольны! Тихушники… Мутите, крутите — все сами, да сами!
— Ты серьезно?
— Мне Циркача разок показали — и ладушки? А я теперь должен сидеть в этом чертовом номере, как пес в конуре?
— Солдат спит, служба идет… все для пользы дела, между прочим.
Тимур недоверчиво прищурился, но гость выдержал его взгляд:
— Не гони порожняк. Никто тебя не разводит.
— Хотелось бы поконкретнее.
— О Циркаче беспокоишься? Напрасно. Он последние две недели, как челнок-мешочник, с дружками своими на остров мотается — поле мое конопляное стережет. Дурачок…
— На чем мотается?
— Сначала на Гарпушиной лодке, но она для плохой погоды не подходит, опасно. Море, все-таки. Так что, теперь они яхтой обзавелись.
— Откуда роскошь такая?
— Муля Папич на прокат взял, у знакомых. Он ведь с детства в городском клубе парусами увлекался. Даже диплом какой-то имеет. Ну, и мы помогли, через десятые руки.
— Надо Циркача и на острове пасти! — Загорелся Курьев. — На острове! Случись что, он оттуда и свалит. Ищи тогда, свищи…
— Может, и надо бы за ним там присмотреть. А может, и не надо… Смотря, как для кого.
— Ты о чем, Шурэн?
— По мне, пусть бы и сваливал Циркач. Да подальше! И чтобы менты — вслед за ним.
— Все равно не понимаю, — наморщил лоб Тимур.
— Проще простого. Циркач нам уже не нужен.
— Кому это — нам?
— Мне. И тебе.
— Нашел? — Подался вперед Тимур Курьев. От накатившегося волнения губы его пересохли окончательно. — Нашел, что ли?
— Думаю, да, — Шурэн с достоинством выдержал паузу. — На ловца и зверь бежит. Круг на прошлой неделе сводку наружного наблюдения давал, помнишь?
— Помню.
— Менты засекли Циркача, как он к родственнику ходил… помнишь?
— Ну!
— Оказалось — все в цвет! Между прочим, родственничек его потом сам ко мне приперся.
— Зачем? — Куря все ещё не восстановил до конца способность соображать.
— Приперся прямо в салон, да ещё икону с собой притащил: дескать, то да се, вещица есть старинная, дорогая, дайте цену… кстати, денег запросил будьте нате! А там у меня, сам знаешь, Гарпуша сидит. Оценил, прикинул. Наобещал с три короба. В общем, застолбил тему, как положено. И сразу мне сообщил. Я — туда, взглянул на «дерево». По писанию, вроде, она.
От избытка чувств на голове у Курьева даже зашевелились волосы. Значит, все-таки не бред сивой кобылы… Значит, все, о чем говорил перед смертью Спиригайло — правда? И отец Виктора не соврал? Икона существует?
— Существует, — будто прочитал его мысли гость. — Да ещё как!
Шурэн придвинулся ближе и горячо зашептал прямо в ухо Тимуру:
— Я сам видел, понимаешь? Сам, своими глазами! И никто больше. Ни Круг этот легавый, ни Бойко твой… Пусть они все за Циркачом гоняются, сколько угодно! А про икону незачем им знать. Мы её сами возьмем. Знаешь, сколько такая стоит? Тысяч двести пятьдесят. Долларов! А может, и больше… Слушай, я её нашел, так? А ты — спихнешь. Я знаю, у тебя нужные связи есть, каналы за границу. Ведь есть связи, а?
— Есть, — кивнул Тимур, глядя на перекошенное алчностью лицо Шурэна.
«Господи, какой же он лох, — подумал Курьев. — Если бы только это „авторитет“ районного масштаба мог догадываться… нет, даже просто предположить, сколько эта икона стоит! Сколько крови на ней, сколько судеб загублено…»
— Ну? — Ждал Шурэн. — Чего думаешь-то?
— А Гарпуша?
— Что — Гарпуша?
— Он ведь тоже видел.
— Этот не при делах, — отмахнулся Шурэн. — Ему все равно — икона, подсвечник, или там что еще…
— Но в ценах на антиквариат он, все-таки, наверное, разбирается? Хоть немного?
— Его дело — свинячье, — отрезал Шурэн. — Он на место свое поставлен, чтобы мне сообщать обо всем интересном, а дальше сидеть, и помалкивать в тряпочку. С Кругом он контактов не имеет, с другими тоже. Так что…
— Как табаш дербанить-то будем?
— Пятьдесят на пятьдесят! — Твердо и сразу ответил Шурэн. — Икону-то все-таки я нашел.
— Согласен, — не стал торговаться Тимур и решительно потянулся за брюками:
— Прямо сейчас поедем.
… Спустя всего три дня на небе вновь весело заулыбалось солнышко, однако в самом конце улицы Багуна, в доме Лагно, безраздельно властвовал тяжелый, холодный полумрак.
Казалось его не способны были рассеять даже люстры, включенные на полную мощность, потому что не глазами, а душой этот полумрак воспринимали печальные люди, молча собравшиеся во дворе. Родственники, друзья, близкие соседи и просто знакомые — в основном, пожилые, в очках и с палочками, одетые старомодно и просто.
Мимо прошмыгнул местный батюшка, возле ворот по-сиротски притулился жиденький, запыленный оркестрик. В доме, на стульях — гроб, крышка откинута. Люди прощаются, один за другим: духота, теснота, запах ладана…
Все замечают, что лицо покойного изменилось. Какое-то восковое стало лицо, не естественное. Чужое лицо.
Чужого хоронить легче.
А вот на траурной фотографии покойный молод. Задорный взгляд, лукавая улыбка.
Тем временем, люди идут и идут. Кто чмокнет в лоб, кто рукой прикоснется…
Хоронят Лагно.
— Умер, Царствие ему небесное…
— Какой это Лагно?
— Да бывший зампред.
