Когда Виктор наконец вошел в купе, Курьев уже раскатывал матрас:
— Решил не скучать по дороге? — Поинтересовался он, указывая на принесенную спутником водку.
— Думаю, надо бы вспрыснуть, — кивнул Рогов. — С градусом в башке жить веселее!
— Ох, Циркач, — покачал головой Куря. — Мутный ты какой-то. Строишь из себя фраера, а на деле…
— Ладно, — огрызнулся Виктор. — Обломись, оценщик! Сам-то?
— Чего это? — Нехорошо прищурился спутник.
— И нашим стелишь, и вашим…
— Ты чего гонишь, Циркач? Каким ещё вашим?
Теперь мужчины стояли лицом к лицу.
— Спиригайло, например, Семен Игнатьевич… Скажешь, незнаком?
Куря с облегчением усмехнулся и присел на край полки:
— Дурак… Спиригайло — мелкая сошка!
Потом с мстительным удовлетворением добавил:
— Но насрал он тебе, конечно, капитально.
«Вот те на! — Мысленно констатировал Рогов. — Связи со Спиригайло ты не боишься, значит Болотов с Булыжником были в курсе… А чего же тогда вскинулся так? На какого же дядю ты ещё пашешь?»
— Слушай, давай не будем! Дорога дальняя, успеем ещё погрызться. Выпьешь для кампании?
— Не буду, — сухо ответил Куря.
— Ну и как хочешь! — Обиженно махнул рукой Виктор. — А я, пожалуй, приму стопочку. Подай мне… Вон там, в сумке, внизу, закуска.
— Где еще?
— Да вон, у тебя под ногами.
— Где? — Возмутился Курьев и пробубнил, наклоняясь:
— Вообще оборзел…
Больше он ничего не успел сказать. Резко, почти без замаха Рогов ударил его бутылкой по темени.
— Вот так, земеля!
Тело Кури сползло под стол. Виктор пощупал пульс:
— Живой. Это хорошо… Поедешь ты теперь в Минск…
Приговаривая, Рогов закинул на матрас бездыханное тело:
— Покатайся немного, с тебя не убудет… А мне соглядатаи не нужны, я в другую сторону должен ехать.
Удивительно — бутылка осталась цела, лишь крутился в ней поднятый со дна сотрясением мутноватый, белесый осадок.
— Дрянь водка, — обиделся на проводника Виктор. — Самопал!
Он туго стянул спутника по рукам и ногам простынями, привязал его к полке и забил в рот импровизированный кляп:
— Спи спокойно, постарайся не храпеть… — Оставшегося времени едва хватило на то, чтобы прошариться по карманам Курьева, забрать «маляву», деньги и билеты.
Поезд уже клацнул суставами и плавно тронулся. Высунувшись из купе, Виктор убедился в отсутствии проводника, запер дверь трехгранным ключем-«специалкой» и стремглав побежал по коридору в дальний, нерабочий тамбур. Проскочив площадку, он отпихнул замершую с флажком проводницу соседнего вагона и выскочил наружу.
Скорость уже была приличная, и на ногах Рогов не удержался.
— Эй ты чего? — Скорее с удивлением, чем злобно высунулась из дверного проема чья-то физиономия. — Совсем, что ли?
— Все в порядке, — Ответил Виктор, поднимаясь с заплеванного асфальта. — Я просто не на тот поезд сел…
ЭПИЛОГ
Ноздри Виктора вдыхали тяжелый, полузабытый запах лагерной котельной. Он поневоле щурился от гудящего пламени в топке, с трудом привыкая опять к завывающим трубам и угрожающему гудению паровых котлов.
Старик отошел от испорченного манометра:
— Если сомневаешься — убей.
Рогов кивнул. Он понимал, о чем идет речь: если сомневаешься в мысли убей саму мысль, если сомневаешься в желании — убей желание! В общем, если не уверен, что лед достаточно крепок, даже не пытайся перейти реку.
Старик был сухонький, невысокого росточка, в просаленной телогрейке. Лицо его казалось состоящим из тысяч и тысяч морщин, но глаза смотрели по-юношески открыто и живо. Вот только руки еще, узловатые, с потрескавшимися от труда и времени черными ногтями, выдают возраст…
— Пойдем!
Виктор вслед за хозяином прошел в закуток, где с трудом помещались продавленная кушетка и стол:
— Садись. Сейчас чифирнем…
На гвозде висела пахнущая неистребимой сыростью рванина.
— За что ты сидишь, дед?
— За то, что не убил.
Рогов пожал плечами:
— Не хочешь, не рассказывай.
Старик снял телогрейку и уселся на край стола:
— Я раньше жил в Советском. Есть такой поселок в Хабаровском крае, на берегу Маймакана. Глухомань, если судить по-вашему. Десяток домиков, контора леспромзага, а вокруг — тайга и болота. Вот, при конторе-то я и числился: смолу собирал, на охоту ходил… Километров за сто в сезон забирался, один. Траву сушил, ягоды, капканы ставил.
— Охотился?
— Да. Там зимовье было, добротное. Геологи ещё до войны из елей вековых срубили, в нем я и жил месяцами.
Старик поднялся, прошел к топке и кинул в огнедышащее чрево несколько лопат угля:
— Ты знаешь, почему медведь весной человеку опасен?
— Нет, — честно признался Виктор, и голова его в нынешней, купейной реальности даже чуть качнулась по подушке.
— Медведь ревет страшно, очнувшись от зимней спячки, потому что мучают его жестокие запоры. Ох, и маются бедолаги! Тужатся изо всех сил, рвут с корнями деревья, камни с обрыва швыряют… К тому же, весной в тайге голодно, растительность слабая, вот и выходит медведь на охоту — кровь ищет. Опасен в это время медведь для человека. Упаси Бог на пути ему попасться!
— А если с ружьем?
— Ни ружье, ни карабин… Заломает! Сидит в засаде тихо, не рыкнет, а выскочит — не убежишь.
Старик отер полотенцем запаренную шею:
— Я раз даже с рысью встречался, но та кошка — тварь хитрая, сама стороной обошла. А с волками зимой худо… Трутся поблизости, напасть не нападут, но напакостят. Собаки у меня тогда были две — Алдан
