самому генерал-фельдмаршалу Апраксину…
— Круто заливаешь, Петрович!
— Ничего я не заливаю, Борюсик, — снисходительно усмехнулся рассказчик. — Говорю, как было. Значит, а к двадцати годам высочайшим соизволением за усердие и смекалку зачислили его в Киевский мушкетерский полк.
— Мужики, давайте работать! — вмешался в разговор третий собеседник. Не ровен час нагрянут, а проходов толковых нет, тумбы не установлены и края…
— Погоди, Славик, — отмахнулся Петрович. — Успеем. Дай я сперва растолкую этому сермяге насчет своих родовых корней, чтобы он, пролетарий потомственный, слюной захлебнулся.
— Да я чего? — Пожал плечами Славик. — Я же за всех пекусь. Не понравится заказчику — и плакали наши башли.
— Ладно, все правильно, — согласился Борюсик. — Но пусть уж Петрович наш потешится на старости лет. Слышишь, Петрович? Ври давай дальше про свое благородное происхождение.
— Я не вру! Я как было рассказываю… Имя пращура моего — Михель. А так как у Апраксина второго лакея так же звали, то к моему прицепилось прозвище Маленький, по-немецки «кляйн». Отсюда и пошла фамилия Кляйнмихель.
— А ты при чем? У тебя-то фамилия Малмишин.
— Эх, ты, — покачал головой Петрович. — Деревня… Малмишин — это же на российский манер фамилия Коляйнмихель! Так сказать, вольный перевод. Дед мой после революции переименовался, от греха подальше. Отец его, прадед мой, при Николае Первом большим вельможей был, графом. Его при дворе за глаза даже «Великим визирем» прозвали. Ох, говорят, и крут был! Генералы трепетали… Один раз даже митрополиту по репе засадил.
— Как это? — Смутился немного верующий Славик.
— Очень просто. Кулачищем — да в нос! Шуму было на весь Петербург. Еле замяли.
— Ну, Петрович, все! — Не выдержал Борис. — Надоело. Я, конечно, понимаю — все теперь в графья лезут, на крайний случай — в простые дворяне. Но сейчас, ваше сиятельство, работать надо! Вот гости прикатят, плеснут тебе водочки, помидорчика маринованного поднесути — и трави им байки, сколько угодно.
— Согласен, — отозвался вместо Петровича Слава. — Борис, как ты думаешь, песка хватит?
— Хватит. Гора приличная, не то, что две — пять могил затрамбовать можно.
… С восточной стороны Южного кладбища покой мертвецов тревожит аэропорт Пулково.
С западной, прямо после шоссе, начинаются сельскохозяйственные угодья и вонючие котлованы городской свалки. В небе над свалкой парят грязно-белые чайки, а над аэропортом — серебристые самолеты. А ну, как хрястнется какой-нибудь авиалайнер об землю? И ходить далеко не надо. Все здесь, рядышком: пассажиров на кладбище, металлические обломки на свалку. Сплошное удобство обслуживания и полная гармония.
Трое могильщиков закончили перекур и вновь принялись за дело. Ямы выкопал, конечно, эскаватор, но такую тонкую, ответственную работу, как выравнивание краев приходилось делать вручную.
Покойничков привезут с минуты на минуту. И не простых. Судя по всему, при жизни они большими авторитетами считались, вопросы решали серьезные, достигали чего-то, проигрывали, побеждали… А конец — вот он. Для всех один. И равняй края могилы, не ровняй — самому покойнику, честно говоря, без разницы.
Чтобы все было, как положено, чинно, благородно, не ему надо. А тем, кто за гробом идет, оплакивает и в последний путь провожает. Тем, кто в долгу. Тем, кто не доглядел, не уберег, не долюбил. Для них и камень с души, и слезы — все едино, все в его могилу…
— Кажись, прутся, — заметил Петрович, приглядываясь поверх оградок к дальнему концу кладбищенской аллеи. — Ишь, сколько народу-то!
Назвать появившуюся из-за поворота похоронную процессию просто большим или даже очень большим скоплением людей значило не сказать ничего. Под душераздирающие рыдания и всхлипы полного оркестра к свежевырытым могилам приближался широкий и бесконечный людской поток, сопоставимый по масштабам и организованности разве что только с майскими демонстрациями периода застоя.
Впереди всех шел поп, постоянно «обслуживающий» у братвы подобные мероприятия, за ним дьякон с кадилом и служка с текстами. Потом два мальчика, облаченные во все черное и бережно несущие перед собой широкоформатные, траурные, в позолоченных рамах, портреты усопших. Затем уже появились гробы, после которых, на почтительном расстоянии, брели, рыдая, немногочисленные родственники, многочисленные друзья, соратники с печальными лицами, соболезнующие знакомцы и приглашенные, равнодушные зеваки и случайно прибившиеся к процессии бомжи.
По мере приближения к месту захоронения людской поток увеличивался и разрастался, постепенно заполняя все окружающее пространство.
— Говорят, какого-то князя хоронят. И барона, — переговаривались те, кто случайно попал на кладбище. — Вроде, приехали обратно в Россию из-за бугра, и от счастья того… преставились.
— Глупости! Бывший первый секретарь обкома, забыл фамилию, в автомобильную катастрофу попал, вместе с водителем своим.
— А откуда роскошь такая?
— Ну, сумели люди скопить на черный день.
— Вот, сволочи, прости Господи!
— Конечно, золото партии…
— А и я давеча слышала, — подала голос маленькая бабушка в платочке, что хоронят бандюков- душегубов. Самых, что ни на есть, главных по всей России.
— Точно! Писали в газете. Два вора в законе…
— Стыдно, граждане, — упрекнули из толпы. — Стыдно ведь напраслину-то на усопших возводить. Грех это!
— А чего такого?
— Вы что, не видите, сколько народу пришло в милицейской форме? Полковники разные, майоры, даже один генерал. И сюда в сопровождении машин с мигалками приехали.
— Точно. Сам видел. С чего бы это менты к бандитам на похороны пошли?
— Наверное, общественный порядок охраняют.
— Ага, как же! С цветами, с венками…
— Я думаю, министров каких-нибудь хоронят. Или депутатов.
— Может, и так… Пойди теперь, разберись, кто ворюга, а кто в правительстве заседает.
— Они друг друга стоят — и те, и эти!
Оркестр тем временем смолк. Гробы установили на специально смонтированные тумбы, сняли крышки — и родственники зарыдали в голос, как по команде.
Бандитский батюшка зашелся в молитве. Добросовестно отчитав все, что положено, он замолк и прислушался к воцарившейся окрест тишине… а потом вдруг чихнул так, что стайка ворон на окрестных деревьях стремительно взмыла под облака.
Присутствующие заволновались, но в конце концов посчитали происшедшее добрым знаком. Вновь всхлипнул оркестр, затянула что-то ведущая скрипка…
Можно прощаться.
Народ, выстроившись в колонну по одному, потянулся к покойникам.
Первыми забились в рыданиях, запричитали родственники, за ними, в строгом соответствии с неписаной иерархией — остальные. Кладбищенские бомжи кучковались отдельно, ждали щедрот в виде милостыни и остатков еды.
Кто-то пару раз порывался толкнуть речь, однако вмешались распорядители: чай, не на митинге, не на сходняке и не на совете директоров, нечего словоблудить. К тому же, возникла проблема с траурными венками — из их оказалось такое великое множество, что вскоре стало невозможно подойти к гробам на более-менее пристойное расстояние.
Тимур Курьев окинул происходящее презрительным взглядом, отошел в сторону и закурил.
— Отлично сработано, — подумал он. — Слезы, прощания… молодцы «родственники»!
