на одно лицо.
По своему полному энтузиазма характеру Урсула, конечно, не могла ограничиться одним Мукденом. Разумеется, она изучала и более отдаленные районы, а, с другой стороны, посещала и крупные города. Два или три раза она ездила с книгами в Фушун — индустриальный центр Маньчжурии, где добывали уголь и нефть. Она постепенно осваивалась в новой роли книгопродавца, в письмах к родителям всячески демонстрировала деловую активность, чтобы успокоить их, напуганных ее разрывом с Рольфом.
Урсула не стремилась использовать в работе своих наиболее интересных покупателей в Мукдене и в Маньчжурии, которые, несомненно, располагали ценной информацией. Лишь иногда она со своими книгами посещала чиновников, военных или представителей промышленных кругов, не стремилась устанавливать и контакты с японцами. Все же время от времени возникала возможность получить доступ к таким сведениям, о которых разведчики информировали Центр. Но это обычно это происходило случайно.
Она научилась находить общий язык с китайцами, и не только с коммерсантами или интеллигенцией. Во время одной поездки за город Урсула и Иоганн встретили китайских солдат, служивших в японской армии. Шел дождь, и они зашли в маленькую лавку на краю маленькой деревни, где было около двадцати домов. В лавке торговали сигаретами, соевыми конфетами и жестяными канистрами. В глубине комнаты, на кровати, сидели трое солдат, один из них играл на скрипке. Облокотившись на прилавок, стоял старый хозяин, два низкорослых парня сидели на полу.
В то время иностранцы были редкими гостями в этой глуши. Иоганна с Урсулой пригласили присесть на кровать, все с любопытством разглядывали женщину. Солдаты заговорили первыми:
— Ты русская или англичанка? — спросили они.
— Я немка, — покачала головой Урсула.
— Немцы — люди умные. У немцев самые хорошие винтовки, — меланхолично произнес один из солдат.
— Китайцы могут только есть и спать, читать и писать они не умеют, — добавил другой.
— Есть ли в этой местности бандиты? — спросила Урсула, пытаясь расшевелить сонных людей.
— Нет, сейчас идет уборка маиса, так что «хунхузам»[15] негде прятаться, — последовал ответ. Затем, несколько оживленнее, — А ты знаешь, что Чжан Цзо-лин в свое время также был бандитом?
Старший по возрасту солдат, игравший на скрипке, засмеялся: — Чжан Цзо-лин был краснобородым еще в те времена, когда был маленький и не имел бороды. Когда она у него выросла, он стал большим генералом.
— Почему вы работаете на японцев? Нравятся они вам? — спросила Урсула.
Все засмеялись и, перебивая друг друга, начали объяснять:
— Японцы очень плохие. У нас одна нашивка на рукаве, и мы получаем одиннадцать маньчжурских долларов в месяц (Одна немецкая марка — Авт.), а японцы с такой же нашивкой — шестьдесят. Если японец с двумя нашивками говорит: «Принеси это, сделай то», — то китаец с двумя нашивками должен сломя голову выполнять приказание. Японцы толстые и жирные и ходят так… — старый солдат поставил криво ноги, выпятил челюсть и уперся кулаками в бедра. — Китаец же делает так — он согнулся и сложил ладони перед лицом.
Молодой двадцатилетний солдат сказал:
— Надеюсь, что вскоре начнется война. Мы выступим не на стороне японцев, а против них.
— Много в Германии бандитов? — довольно неожиданно спросил старый солдат. Вместо Урсулы со знанием дела ответил молодой: — Там, где умеют читать и писать, там не может быть много бандитов. Маньчжоу-Го, — продолжал он, — походит ныне на Индию под английским господством».
Третий же солдат все молчал, смотрел на Урсулу и, наконец, сказал:
— Как хорошо ты, женщина, говоришь по-китайски. Поздравляю.
Все прочие согласно закивали. За стенами дома бушевала гроза, блестели молнии и гремел гром. Старый солдат, показав на стену воды и отсветы молний за окном, спросил:
— Бывает такое в Германии?
Она ответила:
— Да, бывает, как, впрочем, и дождь, и солнце.
— И солнце такое же, как у нас, такое же желтое и круглое?
— Да, солнце такое же, и луна тоже.
Молодой солдат кивнул:
— И мы все живем на круглой Земле.
Вскоре Урсула с ужасом узнала, что один недавно приехавший нацист, представитель военной металлургической компании из Рейнской области, намерен снять большую виллу, на территории которой был расположен ее домик. Как он отнесется к тому, что рядом с ним живет еврейка с ребенком? Воду и электроэнергию Урсула получала из этой виллы — и то, и другое новый хозяин мог отрезать. Впрочем, ему достаточно было сказать, что ее соседство ему не подходит, чтобы хозяин расторгнул договор. Но даже если бы он этого не сделал, такой сосед не очень радовал Урсулу.
Немец занял виллу но, вопреки ожиданиям Урсулы, не нанес ей визита. «Я сама должна знать свое место», — подумала разведчица и отправилась к нему.
Новый арендатор сидел в одной из больших холодных комнат — на вилле было примерно двенадцать комнат. Он принял молодую женщину с безукоризненной вежливостью кавалера старой школы. Немец принадлежал к дворянскому сословию, ему было около 55 лет. Жену и четверых детей он оставил в Германии. Уже при первом разговоре Урсула сделала вывод, что в прошлом ее новый сосед — германский националист, а ныне нацист, но, впрочем, кайзера Вильгельма II он предпочитал Гитлеру и чрезвычайно гордился своей древней родословной и военными традициями своей семьи. Он был тактичен и обаятелен, дал понять, что он против антисемитизма, и высказал желание, чтобы Урсула непременно осталась жить в домике.
— Пусть вас не смущает мое присутствие. Мне будет больно, если вы оставите эту квартиру.
Вопрос о пользовании электроэнергией он отказался даже обсуждать: «Стоит ли говорить о каких-то пфеннигах». Все же Урсула настояла на том, чтобы самой платить за себя — хотя ей показалось забавным, если бы немецкий нацист оплачивал электричество, которое идет на связь с Красной Армией.
Во все время их соседства они поддерживали между собой хорошие отношения. Немец часто повторял:
— Я ценю ум и люблю темперамент. Поэтому мне намного приятнее беседовать с вами, чем с местными немецкими обывателями. — И продолжил, немного смущаясь: — Соседка, если вы где-либо меня встретите и решите, что я хватил через край, доставьте меня домой. Ладно?
— Ладно, — пообещала Урсула. Она уже знала, что ее сосед много пьет.
Как-то он пригласил Урсулу в немецкий клуб, но ей совсем не хотелось больше туда ходить. Он настаивал. Урсула отказывалась. Тогда он положил свои неаристократические жирные руки ей на плечи и сказал:
— Если кто-либо из немцев посмеет хоть чем-то вас обидеть, скажите об этом мне.
Вскоре ее сосед собрался в деловую поездку к князю Внутренней Монголии и достаточно прозрачно намекал, что ему нужна была бы секретарша, и на жалованье он не поскупится. Он хотел покончить с делами своей металлургической фирмы и заняться торговлей шерстью. Но Урсула была уверена, что дело не только в шерсти. Впрочем, она не отказалась бы съездить в Монголию и даже запрашивала по этому поводу Центр, однако из идеи соседа ничего не получилось. Но порой, без особых стараний со своей стороны, Урсула узнавала от него кое-какие сведения о немецких дельцах и японцах, с которыми он имел дело.
Но никакие дела не могли заслонить от Урсулы ребенка, ее Мишу. Занятая своей напряженной работой, она успевала уделять ребенку столько времени, сколько ему было необходимо. В январе 1935 года она отправила мальчика погостить к Рольфу, в Шанхай, и писала родителям: «Вместо того чтобы наслаждаться сознанием, что не надо вставать в половине седьмого утра, быть к обеду и ужину дома, печатать с ребенком на коленях, я пребываю в сентиментальных раздумьях о том, чтобы все это вернулось снова». Но вскоре Рольф привез Мишу в Мукден, а заодно привез части передатчика, которые были им крайне необходимы. Рольф навещал их и почти всегда привозил что-нибудь нужное — один раз даже
