Научно-технические идеи черпали мы, как правило, из соответствующей литературы (большими любителями которой в те времена были оба). Кое-что выдумывали («изобретали») сами. Тогда это казалось нам очень интересным и увлекательным.
Нет, ничего подобного с нами не случалось. Из научной литературы — да, годную к литературному употреблению информацию получать приходилось. Но нечасто, да и, главным образом, в первые пять-семь лет работы.
АБС очень даже «писали под» — и под Алексея Толстого, и под Хемингуэя, и под Уэллса. «Писать под» — среди (молодых) писателей занятие самое что ни на есть распространенное. Тут главное — не увлекаться и в конце концов найти себя.
Описываемое Вами явление хорошо известно любому литератору, особенно молодому, пока еще мало опытному. Иногда явление это называют «импритинг» — подсознательный перенос впечатлений с одного объекта на другой. У нас с этим было гораздо проще: нас было двое, и вероятность обнаружения такого «неосознанного списывания» была у нас значительно выше, чем у автора-одиночки. «Э! Э! — кричал кто- нибудь из нас — Это же Алексей Толстой. Помнишь у него…» И тем не менее, внимательные читатели до сих пор вылавливают в наших текстах огрехи такого рода. Увы.
В подавляющем большинстве случаев это экспромты. «Сконструировать» фразу такого типа, по-моему, невозможно вообще.
Никогда подобной статистики не велось. Я думаю, примерно фифти-фифти. (Впрочем, ни один из приведенных Вами примеров не кажется мне «перлом» — нормальные рабочие фразы-лошадки.)
Нет, не является. Просто мы начинали с традиционной научной фантастики, но очень скоро поняли, что НФ настоящей литературой не является и никогда не будет. Потому что литература — это когда в центре повествования человек и его судьба. А НФ («техногенная тематика») — это когда в центре судьба открытий, изобретений и вообще проблематика типа «человек и Вселенная». К изменениям в нашем обществе это прямого отношения не имело. Другое дело, что с самого начала 60-х мы уже понимали, в каком мире мы живем, и уже ненавидели ложь, и презирали начальство, и сочувствовали жертвам сталинизма, но все это скорее имело отношение к изменению нашего мировоззрения, нежели к изменению творческого метода.
Мы очень осторожно относились к «жутким» сценам и «страшным» описаниям и, как правило, старались их не детализировать. Нам всегда казалось (и сейчас мне это кажется), что подлинная сила «страшной» сцены — как раз в недоговоренности, в отсутствии деталей. Как известно, «эмоция — это всегда дефицит информации». Этому простому правилу мы и стремились следовать, оставляя читателю право и возможность додумывать недосказанное. Читательское воображение — замечательная штука. Оно должно работать — это лучше и для читателя, и для читаемой книги.
Отчего же? Вполне совместимы. «Золотой осел», например. Просто нас эта проблема никогда не волновала настолько, чтобы заняться ею вплотную. Кроме того, разрабатывать эту тему ВДВОЕМ — согласитесь, есть что-то в этом от пресловутой «групповухи», которая не каждому придется по душе.
Большинство «проверенных» переводов (по свидетельству знакомых знатоков) неудачно. Переводчики относятся к текстам АБС, как к обыкновенным триллерам-боевикам, и не слишком с ними церемонятся.
Да, конечно. Последние лет десять выходит примерно по 5–7 разных изданий в год, — в самых разных странах, как правило, в ФРГ, Польше, Испании, Португалии, Чехии. (Для сравнения — в 80-х выходило по 25–30 повестей в год — интерес к русской литературе сейчас повсеместно упал.)
Смысл — могут. Дух — с трудом. Стиль — почти наверняка нет.
Я кое-как читаю по-английски и умею разобраться в немецкой и французской филателистической литературе. АН свободно читал по-английски (говорил — неважно, но все понимал) и был (по мнению знатоков) очень хорошим переводчиком с японского.
Это было нам не по зубам. Даже АН, весьма недурно знавший английский и японский, никогда не осмеливался высказать такую идею. А уж БН, с его «английский со словарем»… Нет, это было нам решительно не по зубам.
