мужа», пускаться на откровенности, распивать вместе пиво и даже приглашать отужинать?
– Спасибо, что зашел. Мне стало намного легче.
– Правда? Рад, если смог чем-то услужить.
Он собрался наконец, откланявшись, уйти, как вдруг она сказала:
– Кстати… – и тотчас осеклась.
– А? Что? – он круто развернулся.
Мисудзу, поникнув головой, скребла ногтями ладонь.
– Нет, не стоит об этом. Извини, – смутившись, она заставила себя улыбнуться.
– Скажи, иначе я не успокоюсь.
– Пожалуйста, не рассказывай матери.
– Разумеется, – доверившись ее улыбке, Итару решил, что все решено, открыл дверь и ступил за порог.
– Не знаю, как и спросить…
Кажется, что-то еще.
– Не стесняйся.
– Если бы эта женщина захотела тебя соблазнить, ты бы пошел за ней?
В момент, когда, уходя, он уже расслабился, такой невыносимо трудный вопрос! От его ответа зависит, насколько глубоко он впустит ее в свои сокровенные мысли.
– Видишь ли, мне…
Поскольку невозможно тянуть с ответом – не мудри. Скажи то, что она хочет услышать.
– Эта женщина мне не нравится. Хочется держаться от нее подальше.
Лучше не продолжать. Слова застряли в горле.
– Мы с братом такие разные… – вот все, что он смог выговорить.
…Именно поэтому она и в самом деле меня заинтриговала. Впрочем, внешность обманчива, вполне возможно, что за ней скрывается веселая и общительная натура. А может, она из тех женщин, которые, пока молчат, кажутся таинственными красавицами, но стоит им открыть рот, превращаются в глупых, инфантильных и бесстыдных бабенок.
Рассматривая фотографию и думая о том, что эта женщина наверняка каким-то образом связана с братом, он излишне дал волю своему воображению. И в результате, сокрушался Итару, вышло дурно, дурно, только разбередил душу Мисудзу. Но если брат и вправду сблизился с этой женщиной, надо во что бы то ни стало выведать, как и почему это произошло.
Оставив за спиной темный дом, висящий в пустоте, Итару направился к станции, любуясь островками живой природы – миниатюрными садиками в ящиках, расставленных возле домов, но его все еще преследовал один наивный вопрос.
Как бы повела себя Мисудзу, не зайди он сегодня к ней? Рванула бы одна в Осаку? Или, как все эти десять последних дней, продолжала бы, упиваясь тоской, поливать цветочки в висящем над обрывом доме? Конечно, он со своей неуемной энергией подоспел как нельзя кстати, но что в действительности у Мисудзу на уме – скрыто в густом тумане.
Тупик
Видимость по всему окоему чуть ли не нулевая. Взявшись за непривычную для себя роль лоцмана, не ведая при этом ни тайного умысла старшего брата, ни желаний его жены, Итару опасался, как бы ненароком не угодить в кровавую бойню. И было предчувствие, что все ключи в руках женщины с фотографии. В любом случае надо постараться избежать лобового столкновения соперниц. Но случись даже этот, наихудший вариант развития событий, он, без сомнения, не забудет свой долг – до конца оставаться на стороне «разумной монашки» и изгнать «таинственную дикарку».
– Сестрица, не проголодалась?
Чуть за полдень они сели в Новой Иокогаме на скорый и долгое время молчали, каждый приводя в порядок свои спутанные мысли; наконец, возбужденный тележкой с едой, которая назойливо курсировала взад и вперед по вагону, Итару прервал молчание:
– Съешь что-нибудь?
– Нет, спасибо. Может, ты себе что-нибудь возьмешь?
– Лучше бы поесть. В Осаке, возможно, будет не до еды.
– Ты прав. Разве легкое что-нибудь…
Итару передал невестке суси со скумбрией и чай, себе взял пиво и рис с жареным угрем и тотчас набросился на еду. У Мисудзу, кажется, совсем не было аппетита – за то время, что Итару подчистую умял свою порцию, она одолела лишь один рисовый колобок.
– Если не хочешь, я помогу, – сказал Итару и забрал себе то, что она не осилила.
– Так что же сказала матушка?
– Тебе интересно?
– Конечно.
Вообще-то рассказывать особенно было нечего. Ведь Итару так и не выведал у невестки того, что интересовало мать. Она была уверена, что между супругами произошла серьезная ссора. И на свой лад выстроила причинно-следственную связь: не будь ссоры, брат не ушел бы из дома. Но при всей своей толстокожести Итару понимал, что проблемы, возникшие у супругов, одними логическими выкладками не разгадаешь. Это вам не детективный роман.
– Я сказал матери, что брат, бросив все, поспешил на помощь другу. Заверил, что скоро все уладится. И убедил ее, что ваши отношения здесь ни при чем, это ее успокоило.
То была ложь во спасение. В действительности он сказал матери: «Судя по всему, он ей изменил».
Мать пустилась причитать по своему обыкновению. Мол, Мисудзу с самого начала пальцем о палец не ударила, чтобы привязать мужа к семейному очагу, а Мицуру такой недотепа: раз оступившись, не сможет вернуться назад. И пошло-поехало. К счастью, Итару уже клевал носом.
Невестка не стала больше ни о чем спрашивать, достала из черной сумочки карманную книжку и начала читать с заложенной страницы. Судя по всему, она в последнее время перечитывает Дзюнъитиро Танидзаки. Итару сказал, что читал его повесть о человеке, который испытывал высшее наслаждение, когда его мучила слепая учительница игры на сямисэне; он стал ее рабом и, дабы навечно скрепить эти узы, выколол себе глаза.
– Хотел бы я взглянуть на красотку, способную внушить мужчине подобную страсть! – добавил он, рассмеявшись.
Невестка захлопнула книжку и резко сказала:
– Достаточно раз от себя отречься, чтобы неминуемо пойти ко дну.
Итару не сразу понял, что она имеет в виду, и, посмотрев на нее, спросил:
– Ты о выколовшем себе глаза?
– Со всеми так. Большинство людей, вовремя спохватившись, поворачивают с полпути назад, но тому, кто заблудился, при всем его желании, обратной дороги нет.
Невестка пробормотала это, устремив взгляд в пустоту, точно сия истина была написана в воздухе и она ее прочитала. Ее слова странно напоминали то, что мать изрекла накануне вечером, и Итару невольно переспросил:
– Ты о брате?
Мисудзу встрепенулась.
– О герое повести Танидзаки… – сказала она. – И тот, кто стал рабом слепой женщины, и безумный старик, влюбившийся в жену своего сына, и мазохист, вожделеющий тэмпуры, [2] – всеми ими овладела какая-то неодолимая сила. Только я начала читать Танидзаки, Мицуру уехал в Осаку, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Я точно сама накликала это роковое совпадение. Не удивлюсь, если он взялся учить осакский диалект. Так же как в случае с Танидзаки, когда столичного жителя влечет в Кансай,[3] не вызвано ли это неодолимым желанием вернуться обратно, в утробу матери? В атмосфере Кансая еще сохраняется нечто смутное и невыразимое. Давнее, свербящее воспоминание. Думаю, он нарочно уехал в Осаку, чтобы у мамочки был еще один повод его отругать. Типичный столичный извращенец – чем сильнее его мучают, тем ему слаще.
На что Итару сказал безучастно:
