– По-твоему, брат тоже, что ли, к этому склонен?
И тут же, точно на гребне собственных слов, вспомнил, как Мицуру однажды отозвался о друге Итару, уроженце Осаки: «Выходцы из Кансая мастаки разыгрывать простодушие. Вроде бы говорят искренне, а в действительности искусно скрывают свои помыслы. Поэтому в житейских делах они обычно выходят победителями. Допустив оплошность, они всё обращают в шутку, а если шутка остается непонятой, начинают ни с того ни с сего объясняться в любви. Эти парни ухитряются ловко устроиться в мире, где никто не понимает, что, собственно, они хотят сказать. Лично я им завидую. Ты, Итару, ближе к ним, чем к жителям Канто.[4] Предки матери из Кансая. Ты унаследовал кровь матери, да еще поднабрался от своих осакс-ких друзей, поэтому мы с тобой такие разные».
Осакский друг, о котором говорил брат, и сам заявил Итару: «Ты явно наших кровей». Теория брата в какой-то степени попала в точку. Но как бы он ни кичился своей теорией, в Осаке его всегда будут обводить вокруг пальца.
– Сестра, ты слышала – как сойдутся два жителя Осаки, сразу начинается шутовская перепалка, точно они разыгрывают какой-то фарс?
Немного помедлив, невестка сказала:
– Все потому, что в осакском диалекте слова так резво слетают с языка, что кажется – слушаешь оперу Россини.
– Ну, не знаю, как насчет Россини, но, не сговариваясь, один из них с ходу начинает «подкалывать» другого, а тот в ответ прикидывается простофилей. Даже когда это доходит до абсурда, оба довольны.
– В этой паре ты тот, кто позволяет себя легко обманывать, да?
– Если выбирать, да, наверно, так… А брат с детства вел себя как умудренный опытом старичок.
– Хотела бы я послушать, как он изъяснялся в детстве.
– Да и вообще был ли он когда-нибудь ребенком?
В самом деле, знает ли брат, что такое беззаботное детство? Не припомнить, чтобы он был чем-то страстно увлечен. Как будто на земле не нашлось ничего, что могло бы его прельстить – ни красоты, ни счастья.
Итару был младше Мицуру на семь лет, и, с тех пор как он себя помнит, брат уже вовсю трудился над возведением тюремных стен своего самосознания. И всегда предпочитал окольные тропы. К любому предмету своих устремлений он пробирался длинным, кружным путем, измышляя всевозможные «теории». Полная противоположность ему, младшему, он-то, не задумываясь, прямиком бросается к цели.
В детстве старший брат какое-то время весьма усердно занимался в плавательном клубе. Тренер обучал его, как эффективней работать руками, чтобы увеличить скорость, и сам Мицуру занимался аутотренингом, но однажды вдруг заявил, что бросает плавание. Его осенило, сказал он, что, овладев приемами, когда- нибудь непременно утонет. И тренер и отец смеялись, приняв его слова за шутку, но сам он на полном серьезе утверждал, что, усваивая технику быстрого плавания, тело теряет приспособляемость к водной среде, и, случись сбой в налаженном ритме, человек в панике начнет делать беспорядочные движения и в конце концов утонет. Приведя в пример китов и дельфинов, которые умирают на линии прибоя, он добавил:
– Выброшенные на берег киты и дельфины вспоминают, что изначально они жили на суше, и стремятся вернуться в родную стихию. Но они слишком долго находились в воде и потому, очутившись на берегу, не могут адаптироваться и гибнут. Если даже таким искусным пловцам угрожает гибель, стоит им вспомнить, что они млекопитающие, то уж человеку, живущему на суше, тем более не следует надолго задерживаться в воде. Иначе он рискует сойти с ума, как киты и дельфины.
В то время Мицуру было лет двенадцать – тринадцать. Он демонстрировал замечательные успехи в учебе, и отец возлагал на него большие надежды. Не увидев ничего страшного в том, что сын бросил спорт, отец воспринял его тогдашние рассуждения не как извращенную теорию, а как свидетельство острого ума. Если подумать, именно тогда на поверхность из глубины поднялись, точно подпитывая друг друга, первые признаки философского дарования и расщепленного сознания.
В двадцать пять лет, то есть когда ему было столько же, сколько сейчас Итару, он женился на Мисудзу Окано. Он молча принял невесту, сосватанную отцом. К этому времени, оправдав отцовские надежды, Мицуру с отличием окончил университет, быстро защитил диссертацию и собирался ехать для продолжения учебы в американский университет. Брак был своего рода страховкой, которой отец обеспечил сына. Если в грубую американскую действительность бросить экзотический росток, взлелеянный в тепличных условиях, он непременно увянет; опасаясь этого, отец подстраховался, женив его на девушке из семьи, связанной с ним деловыми отношениями и имевшей опыт жизни в Америке. Поскольку для Мицуру внешнего мира не существовало – весь мир полностью умещался в книгах, – он бы и дня не выжил один. Мисудзу стала для него тем единственным, что существовало вне книг: входом в реальный мир провинциального американского городка. С этим миром Мицуру соприкасался только через нее. Ему удалось обойти стороной грубую действительность. Одним словом, для Мицуру весь внешний мир заключался в Мисудзу.
Он провел в Америке два года, защитив докторскую степень. Жизнь молодоженов, надежно защищенная от каких-либо внешних воздействий, безмятежно протекала в университетском кампусе под шелест рощи и плеск водопада. Итару посетил их во время летних каникул, когда учился на втором курсе. Со стороны они казались дружной парой, проводящей медовый месяц, но, на его взгляд, избыточное внимание, каким они окружали друг друга, возводило между ними непреодолимую преграду. Если б, допустим, они после обеда, вместе подремывая перед телевизором, смотрели старую комедию и громко хохотали или он бы клал голову ей на колени и она выковыривала ему воск из ушей – если б между ними были такие непринужденные отношения, они бы, наверное, походили на настоящих супругов. Но они жили в постоянном напряжении, точно сватовство затянулось. Редко встретишь молодую пару, которая бы вела такую тихую жизнь. У Итару было чувство, что он навещает супругов, пораженных депрессией. Впрочем, когда Итару пытался шутить, Мисудзу охотно смеялась. Итару понял тогда, что, если постараться, ее можно и развеселить, и разговорить. Он так уставал от общения с братом, пытаясь угадать, чего тот хочет и чем недоволен, что уже и сам опасался потерять свойственную ему жизнерадостность. Из сочувствия к невестке Итару шепнул брату:
– Может быть, вам как-нибудь развлечься вдвоем?
На что Мицуру, вздохнув, сказал:
– Мисудзу очень похожа на меня. Мы с ней однояйцевые супруги. Если я пытаюсь заставить ее сделать что-нибудь не так, как я, мы оба оказываемся в параличе.
От этих слов у Итару остался привкус, точно он прожевал горсть песка. Позже он вынужден был признать, что у них и впрямь много общего. Впрочем, подумал он, пожив с таким человеком, как его брат, немудрено заразиться его меланхолией. Однако Мисудзу нисколько не уступала брату в способности переносить ту спертую, безвоздушную атмосферу, которую они оба создали.
Сторонясь внешнего мира, то есть общения с другими людьми, брат не выходил за пределы очерченного им круга. Он развивал околичные теории и оборонялся с помощью слов. Эта его привычка сказывалась и в общении с женой. Усматривая в самых незначительных словах Мисудзу какой-то глубокий, затаенный смысл, он затягивал ее в сети своей мозгологии. Стоило ей о чем-то заговорить, начинались бесконечные толкования и комментарии, в результате она предпочитала отмалчиваться. Однако и из ее молчания он ухитрялся извлекать скрытый смысл. В сознании брата сложился ложный образ Мисудзу, без сомнения не имеющий ничего общего с реальной женщиной. Но брат упрямо верил, что этот ложный образ и есть его жена. Он вбил себе в голову, что эта воображаемая жена как две капли воды похожа на него. Подлинная жена была всего лишь досадным недоразумением.
Итару хотел во что бы то ни стало разглядеть настоящую, живую Мисудзу. Он был убежден – живи его невестка с другим человеком, она бы легко высвободилась из скорлупы разумной монашки, кропотливо исследующей своего неприступного мужа.
В Осаке они взяли такси и направились прямо в гостиницу «Умэда». Сложили вещи – каждый в своем одноместном номере – и, приведя себя в порядок, выпили кофе в кафе на первом этаже. Оставалось еще два часа до обещанного появления Мицуру. Ни он, ни она не знали топографии Осаки, поэтому было решено предварительно встретиться с киотоским другом брата где-нибудь, где трудно потеряться, а затем уже вместе направиться к условленному месту. Темы разговоров, которые они вели в поезде, были полностью исчерпаны, для поддержания беседы требовалась новая, хоть сколько-нибудь
