не подбодрила его, Каору, наверное, ни чуточки не задумываясь о последствиях, сбежал бы в пустой дом и носа бы из него не показывал. Бросить тот дом значило для него бросить самого себя – единственного оставшегося там человека. Что может быть страшнее?
Тем не менее со следующего утра началась жизнь в доме Токива. Стали устанавливаться отношения с матерью, Андзю, Мамору, бабушкой и Фумией. В конце концов Каору не оставалось иного выбора, как стать Токива. «Завтра можешь опять поспать у меня». Каору на всю жизнь запомнил эти слова Андзю. В благодарность он решил стать ей хорошим братом. Впоследствии Каору узнал, что все началось с детского каприза Андзю.
«Хочу братика» – так сказала четырехлетняя Андзю. И через шесть лет Каору привели в дом Токива, для того чтобы он стал ее младшим братом. Каору поклялся быть верным только Андзю. Прежде всего он был ее младшим братом, а уж потом вторым сыном Токива. Он не собирался подчиняться никому, кроме Андзю. Даже подумывал о себе как о зловещем младшем брате, посланном нарушить семейные узы Токива. До чего одинокая и незавидная участь! Только бы Андзю понимала, как он одинок
3.6
Каору исполнилось одиннадцать лет. В школе у него было много друзей, но чаще он проводил время в одиночестве. Воспринимал это как свое естественное состояние. К тому же, когда он оставался один, его никто не называл Токива, и он мог опять стать Каору Нодой, которого бросили на противоположном берегу реки. Фамилия Токива постоянно заставляла Каору притворяться. Ему удалось с грехом пополам усвоить уроки мачехи: как вести себя за столом, как разговаривать, но он не мог привыкнуть к общению с гостями, которых приглашали Токива. И смотрели гости на него не так, как на Мамору и Андзю. От этих еле уловимых различий во взглядах Каору становилось не по себе. Никто не называл его приемышем и не относился к нему свысока, но перед родственниками и теми, кто дружил с Токива семьями с незапамятных времен, его притворщицкий талант притуплялся, и у него ничего не получалось. Каору чудилось, будто он находится под пристальным наблюдением и будто за каждое его действие – за то, как он здоровается, как ходит и даже как пьет сок – ему выставляется оценка. Это делало его совсем неуклюжим. Когда мачеха спрашивала его на следующее утро: «Вчера что-то случилось?», Каору хотелось швырнуть оземь эту дурацкую фамилию Токива, как сорванную с головы шапку, и броситься со всех ног в чайную комнату в доме на противоположном берегу реки.
Прошедшие три года он самозабвенно пытался стать киборгом. На занятиях в школе, плавая или играя в футбол, он хотел достичь предела своих возможностей, как сделал это, впервые оказавшись в новой семье, когда пел перед ними. Пожалуй, это было единственное средство, способное успокоить его одинокое сердце.
Но Каору стал понимать, что его старания доказывают только одно: он и в самом деле киборг. Он получал сто баллов из ста по контрольной, а ему говорили: «Молодец, Токива. Хорошо постарался». Он забивал гол на футболе, а ему кричали: «Токива! Токива!» Мачеха тоже хвалила Каору. Но от него не ускользала едва заметная тень в ее улыбке. Как прекрасно было бы, если бы Мамору, а не Каору получил сто баллов и забил гол – вот что хотела сказать мама, – догадывался Каору.
Мальчик представлял себя героем из мультика и размышлял так даже потеряв руки и ноги, киборг Каору Токива исполнит свою миссию – он будет служить семье Токива. Но при этом рождались и другие мысли: киборг раньше был человеком. Так же как Каору Токива раньше был Каору Нодой. У киборга – человеческое сердце. Ради своих отца и матери, которые когда-то любили его, киборг может даже предать организацию. Он утешал себя тем, что когда-нибудь ему удастся перебежать от Токива к Нода.
Мамору исполнилось семнадцать лет, и он преуспевал в познании порока. Ему не приходилось ни о чем беспокоиться: он легко поднимался по уготованной ему лестнице – от младших классов до престижного университета, где учились сынки финансовых воротил и дочки местных знаменитостей. Мамору соревновался с одноклассниками в освоении глубин падения.
Однажды, когда родителей и бабушки не было дома, Мамору привел своих дружков и заперся с ними в гостиной. Вместо обычных оглушительных, сотрясающих стены звуков рок-н-ролла из гостиной послышался женский голос. Откуда там взялась женщина, непонятно. «Подожди, мне больно, не туда, перестань», – кричала она. Мамору привел девушку по вызову, которую нарядил в мальчишескую школьную форму, и вместе с приятелями увлеченно занялся пошлыми играми.
Он и Каору хотел сделать своим соучастником, чтобы тот никому не наябедничал. Мальчику завязали глаза и заставили играть в жмурки. «Направо, налево, назад» – вопили Мамору и его дружки, вынуждая Каору ходить по комнате с вытянутыми вперед руками. В довершение всего они ткнули его лицом во что-то мягкое, теплое, с кисло-сладким запахом. Каору показалось немного знакомым это ощущение, он сдернул повязку с глаз – перед ним сидела женщина лет двадцати с такой же повязкой на глазах и с обнаженной грудью.
Каору порывался убежать, но Мамору схватил его, завел ему руки за спину и силком заставлял прикоснуться губами к соскам девушки:
«Ну что, соскучился, поди, по мамкиной сиське?»
На груди девушки виднелись следы грубо хватавших ее пальцев. Каору вывернулся, упал на пол, укусил Мамору за ногу и убежал.
Он заперся в своей комнате и, стиснув зубы, поклялся своей умершей матери: «Я всегда все буду делать не так, как он. Буду злиться, когда он радуется, смеяться, когда ему грустно, и возненавижу все, что он любит».
3.7
– Здравствуй.
Каору, как всегда, в одиночестве кидал теннисный мячик об стенку в парке, когда с ним заговорила девочка чуть постарше его.
– Ты один?
Она остановилась, не слезая с новенького велосипеда, и с улыбкой смотрела на Каору, как будто знала его. Каору кивнул, смутившись от неожиданности, а девочка сказала:
– Ты ведь Каору, младший брат Токива.
Точно, она приходила на день рождения к Андзю, – вспомнил Каору. И велосипед ее он помнил. Год назад газета «Асахи для школьников» разыгрывала велосипед. В газете была напечатана фотография девочки, которой посчастливилось выиграть его. Везучей девочкой была она.
– Ты хорошо поешь, правда? Хочешь стать певцом?
– Я буду композитором, – со смущенной улыбкой ответил Каору.
Девочка слезла с велосипеда, подбежала к стенке и подняла обе руки:
– Сыграем!
Каору легко бросил мяч, который, пролетев по дуге, попал ей прямо в руки.
– Бросай как следует, – сказала она, и мяч, пущенный ею по прямой, угодил Каору в грудь. По ее осанке, по тому, как она держала мяч, было видно: она знает, как надо бросать.
Каору сделал, как она велела: завел руку за голову и бросил, вложив в бросок всю силу своего тела. Она поймала мяч обеими руками и сказала:
– Хороший удар.
Ему понравилось. Сердце у него прыгало от радости куда сильнее, чем в те мгновения, когда он вкладывал в удар о «стену плача» свою злость и обиду.
– Скажи сестре. Я скоро опять приду к вам в гости. – С этими словами она села на велосипед, улыбнулась белозубой улыбкой и умчалась.
– Каору, ты, говорят, играл в мяч с Асакавой-сан? – спросила его Андзю. Так Каору впервые услышал ее фамилию.
Фудзико Асакава – так звали ту везучую девочку. Ее имя в памяти Каору было как удар мяча, летящего по прямой.
Она училась с Андзю в одном классе, была первой и в ученье и в спорте, все уважали ее. Обо всем она догадывалась раньше своих одноклассников: до них через день-два наконец доходило, что она была права. В третьем классе учитель написал на доске числа от одного до десяти и спросил учеников, какие из них делятся на два. Дети называли четные числа, и только одна Фудзико сказала: «Все». Она уже знала про дроби. Эта история стала школьной легендой.
