во внешнем мире, а вот внутри... тут разверзаются целые пропасти и черные бездны. Оглянись, владыка: народ смотрит на нас внимательно. Святость нашей жизни должна руководить его к Богу, но, увы, на деле выходит обратное. Мы нисколько не уступаем мирским во властолюбии, с такою же жадностью гоняемся за почестями и достоинствами земными, стяжаем удобства и ищем плотского покоя. Наши души пусты, в них нет и следа веры, любви или иного теплого чувства, зато есть место для других чувствований и упований, для жажды и мирских желаний. Горько мне, что не трудами иноков и скромными даяниями мирян прирастает обитель, а с неправды богатеет. Уже и воду Громового ключа продавать собрались, и участок под старым кладбищем сдали в аренду. Помощь спиртом и табаком принимаем...
– Так ведь не для себя трудимся, отче, а ради Господа... – владыка вновь умолк, словно ему перехватило горло.
– «Ради Бога», сын мой, это страшный и великий глагол! Им и прикрываемся, но «горе вам, лицемеры, что очищают внешность чаши, между тем как изнутри она полна хищения и неправды». Позабыли мы, что некогда сам Спаситель торгующих из храма изгнал...
Знаю я, что ты в Служебник изменения внес. Поминаешь именем Господа нынешних «благоверных и христолюбивых правителей их же оправдал еси правити на земли...». Это нынешние-то разорители России призваны Господом?
Изнутри моего каменного гроба мне многое видно и многое слышно. Знаю я, что на новых язычников управу у властей ищешь, защиты от тоталитарных сект требуешь. Или пословицу позабыл: «Волка на собак в помощь не зови...»
Не участвуй в делах тьмы, владыка! Единственный способ борьбы с тьмою, самому быть светом, гореть, разгораться, сверкать. Видел ли ты, сыне, как на службе свечу от свечи зажигают? Человек – он та же свеча, а без фитиля, без тайного пламени – огарок он, испорченная вещь! Гореть – больно, но это то самое мученичество и исповедничество, которого требовал Иисус от учеников. Христианство – это пожар совести. Вероучители русские уходили в леса, облекались в вериги, заточали себя в суровую схиму и тем давали пример борьбы с пагубными страстями и дурными стремлениями. Душа народа потрясалась и получала могучий пример добровольного самоограничения, столь необходимого для здоровой жизни. Церковь-то не в бревнах, а в ребрах...
– Молитесь за меня, отче, – прошептал владыка и стремительно покинул келью.
Второпях он дверью прихлопнул край рясы и с полминуты раздраженно дергал подол, пока на помощь не подоспел Тит.
Глава 22
Крещение огнем
Правдива смерть,
а жизнь бормочет ложь.
Спаленный любовной горячкой, Севергин гнал по трассе к далекой, окруженной алым заревом Москве. Так ломится буланый лось в период гона, оставляя на суках клоки окровавленной шерсти. Позади него остались выжженные версты и дымящиеся развалины; все, что он строил с надеждой и терпением, ласкал, берег и повивал смыслом, обесценилось и стало пеплом.
Официальной версией его поездки в Москву была доставка в криминалистическую лабораторию образца загадочного вещества. Неофициальной – желание увидеть Флору, и он имел полное право увидеть ее, чтобы, согласно служебному долгу, сообщить, что найдено тело ее сестры.
– Таких изысканных снадобий давно нет в обиходе нынешней церкви, – пожимала изящными плечиками главный эксперт. – На спектрометре нам удалось обнаружить раритетные вещества, годящиеся разве только для музейных коллекций. Судите сами: египетская мастика, кипарисовая смола, базилик, фиалковый и имбирный корень, кардамон, масло мускатное, бергамотовый бальзам и гвоздичное масло, вытяжка из померанцевых яблок и майорана. Кроме того, афонский ладан, аравийский тимьян, сирийское розовое масло, зерна лотоса и настоящий мускус. Эти вещества сходны с обнаруженными на Туринской плащанице.
– Значит, все-таки обряд?
– Да, эти масла применялись в древности для религиозных таинств, в виде тонкого помазания особой кисточкой. Но, насколько мне известно, «объект» был покрыт им довольно густо.
– Ритуальное убийство? – предположил Севергин.
– Если остановиться на этой версии, то придется предположить, что мы имеем дело с древней сектой с обширными связями в Греции и Святой Земле. Подобные вещества стали редкостью еще несколько столетий назад.
Севергин поблагодарил очаровательного консультанта и торопливо вышел из лаборатории. Теперь он должен был дождаться вечера, чтобы встретиться с Флорой. Жгучее муравьиное масло Купальской ночи покусывало в паху и в подмышках. И едва отворились двери и на пороге возникла она, Севергин шагнул к ней и стиснул ее плечи. Он подумал, что так легче будет сказать ей о смерти Лады, не глядя в глаза, но, чувствуя каждую ее жилку.
– Флора, прости... Мне тяжело говорить, – он обнял ее, не решаясь поцеловать.
Он смотрел на большой аквариум за ее спиной, где в эту минуту все замерло и окостенело. Остановили свои медлительные танцы жабы, настороженно подняли головы и застыли гладкие аспидно-черные ужи.
– Молчи, я все знаю...
Осторожно поддерживая за плечи, Егор проводил ее до дивана.
– Я могу забрать ее тело или надо ждать окончания следствия? – после долгого молчания спросила Флора.
– Пока не знаю... На теле твоей сестры обнаружено церковное миро. Скажи, она была крещеной?
– Нет. Ни она, ни я не крестились в церкви, но мы приняли крещение огнем.
– Я ничего не знал о таком обряде.
– Он намного старше крещения водой, ему несколько тысячелетий. «Крес» по-славянски огонь, а «кресенье» – возжжение внутреннего огня... Огонь Сварожичь горит в сердце всякого человека и каждой звезды, – прикрыв глаза, говорила Флора, словно читала скорбную молитву.
– Прости, Флора, я лучше пойду, – сквозь сжатые челюсти простонал Егор.
Неуверенно ступая, Флора проводила его до дверей:
– А знаешь, почему я выбрала тебя? – внезапно спросила она. – Все оказалось так просто. Ты позвонил и назвал свою фамилию: Севергин. Твое родовое имя идет от Сварога, Творца всей Поселенной. «И после Сварога княжил его сын именем Солнце, его же рекут Даждьбог, бе муж силен и славен...» Твой Род, твое мужество отмечено солнечным огнем и чистотой... А ты думал, я всех гостей встречаю голая?
– Теперь я понимаю, что это был только символ, что-то вроде «нагой истины».
– Все в нашем мире – лишь символы... Прощай, мой Яхонт-Князь.
– Прощай, царица Флора.
Глава 23
Падшее зерно
Жизнь – обман с чарующей тоскою.
Перед постригом надлежало снять всю одежду и облачиться в просторную белую рубаху. Послушник Иоиль исполнил все с замершим сердцем. Сквозь босые ступни в тело проникал ледяной холод подземелья.
По обе стороны узкого коридора плечом к плечу стояли иноки. Темные монашеские одеяния не отражали света и казались тесно спаянным монолитом. Слабое движение воздуха в подземелье волновало и покачивало огненные языки свечей в руках братий. Пламя выхватывало из тьмы лица и сжатые ладони, и они парили во тьме, как лики на темной иконе. Даже в эти минуты, полные трепета и благоговения, Иоиль продолжал думать о живописной стороне того, что видел и ощущал. Он словно снял оклад со старинного образа и с удивлением увидел, что под окладом нет
Его темени мягко коснулись, и он, вспомнив очередность обряда, покорно опустился на колени. Низко склонив голову и по-звериному переставляя руки и ноги, он шел по каменистому полу. Его опущенный взор видел только грубые башмаки братии. Острые камни жалили колени и ладони, до крови раздирая кожу. Мучительное проползание на четвереньках – означало слепую, животную жизнь в тисках плоти. Тьма и могильный холод – смерть тела. Прикрыв его голову мантиями, как черными крыльями, монахи ведут его в храм. Незримый хор поет грустный тропарь о блудном сыне:
– «Объятия отча отверзти ми потщися: блудно иждих мое житие...»
Низкий мелодичный гул, похожий на шум волн, заставляет вибрировать тело, жилы напрягаются, как звучащие струны. Иоиль падает ниц перед алтарем. Его поднимают и ставят на колени. Всем своим существом он ловит теплый, дрожащий от чувства голос настоятеля, и отзывается этому гласу с доверием и сыновней любовью:
– Брат наш постригает власы главы своея во знамение отрицания мира и всех яже в мире, и во отрезание своя воли от всех плотских похотей. Во имя Отца, Сына и Святого Духа!
Над его головой хищно щелкают ножницы, лязгает сталь.
– Господи, помилу-у-уй! – нежно и умиленно выводит хор.
Отец настоятель берет одну за другой части монашеской одежды и подает братиям.
– «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу», – возглашает настоятель.
На плечи Иоиля надевают черную рясу: «ризу радования», напоминающую о смерти и Страшном суде, и кожаный пояс в знак умерщвления плоти и обновления духа. Следом подают мантию – «ризу спасения» и камилавку – «шлем спасения», на которую набрасывают тонкое черное покрывало: «во еже не видети суеты мира». Напоследок настоятель вкладывает в ладонь Иоиля четки – «меч духовный на
