Первый – пройти через процедуру ЭлРаП, электронного разрушения памяти, и второй – умереть в яме с вонючими костями. Но есть еще один… – Сванте снял очки и отвернулся, притворившись, что протирает стекла. – Вы молоды и красивы, и ваше тело займет какая-нибудь Лазерта, заскучавшая в своей сумеречной зоне.
– Так что же нам делать?
– Бунт! И полная непредсказуемость, чтобы ваш враг не мог вас просчитать!
Снаружи донесся остервенелый собачий лай. Варвара выглянула в «окно». Во «дворе», напоминающем небольшой, ярко освещенный стадион, творилось что-то невообразимое. Огромные черные псы были спущены с поводков. Одни неистово облаивали испуганную толпу, другие волокли «обреченных» за края одежды.
– Что это? – спросила Варвара.
– Обычная выборка. Из толпы молодых, одинаково одетых людей собаки безошибочно выбирают тех, кто сегодня освободится от своей оболочки. Псы Смерти чуют тех, кто должен умереть.
На стене заморгал малиновый клоп, это Варвару вызывал Гвиадов.
– Я не оставлю вас. Вы можете на меня рассчитывать, – пообещал на прощание Сванте Аррениус.
Приметная машина с алым драконом на капоте неслась по Третьему транспортному кольцу, оставляя за собой шлейф инфернальной пустоты. На дисплее перед рулем водителя мигал и слезился маленький обреченный огонек: старый дом, точнее, подвал по улице Ивана Полоза, в последнее время известный как мастерская не слишком удачливого художника. Тот, кто сидел за рулем, хорошо чуял его притяжение и шел на запах жертвы без дисплея и карты. Там билось влюбленное сердце, оно источало божественные флюиды и космические потоки, бесценную энергию любви, самую чистую и самую редкую во Вселенной, и тогда тонкие ноздри Лазерты-Лилит напрягались, язык подрагивал от предвкушения, и узкий черный зрачок начинал пульсировать. Этот маленький приют посреди ночного города звал ее, как манит голодного странника золотое яблоко в саду или родниковый звон в летний жар.
Она двигалась все еще не вполне уверенно, используя память чужого тела. Припарковала машину во дворе, взяла из салона машины маленький кофр-холодильник, спустилась в подвал по выщербленным ступеням и тронула звонок черным лакированным коготком.
Дверь распахнулась, и потный всклокоченный человек, обладатель бесценного клада, потянулся к ней и, упав на колени, обнял ее ноги:
– Ну, наконец-то, а то я уже начал бояться за тебя. Ты совсем замерзла, девочка моя…
Голос его осекся, когда он заглянул в ее непроницаемые глаза, слишком спокойные, слишком большие для земной женщины.
– Почему ты молчишь? – спросил поникший Эфир.
Девушка покачала головой, распахнула кофр и достала из его кармашка скальпель.
– Кинжал милосердия? Так значит смерть?
Эфир обреченно рухнул на низкий диван и прошептал:
–
Лазерта встала коленями на смятое полотно, сжимая скальпель. Она возвышалась над поверженным Эфиром, неторопливая и величавая, как жрица, готовая вынуть из темного омута плоти пульсирующую светом звезду.
Нож коснулся его зябко вздрогнувшей шеи и провел алый росистый след от колеблющейся ямки между ключиц к солнечному сплетению и проник сначала неглубоко и почти безболезненно. Эфир закрыл глаза и задышал чаще и глубже.
Внезапно на бесстрастную алебастровую маску Лилит упала крылатая распластанная тень. Резкий удар пробил стекло и обрушил на пол стеклянный град. Среди осколков и окровавленных перьев билась большая черная птица. Молодая ворона, разевая розовый клюв с языком-кинжалом, яростно набросилась на Лилит. Она впивалась клювом в глазницы маски, била крыльями и рвала лапами шелковое личико восточной принцессы, безвозвратно калеча, разбрасывая багровые ошметки, но Лазерта все же сумела несколько раз вонзить скальпель в трепещущий комок серых перьев…
Ослепшее чудовище билось среди осколков стекла, натыкаясь на предметы и опрокидывая мебель… Эфир поднял с пола черную птицу, судорожно вытянувшуюся в его ладонях. Ее гаснущий взгляд отозвался в его глазах вспышкой режущей боли.
Гвиадов был явно расстроен и чем-то встревожен, тем не менее он приторно улыбнулся Варваре.
Она села в кресло и без страха заглянула в лицо «дракона»: если знаешь, кто перед тобой, знаешь его тайны и подноготную, бояться глупо и бессмысленно.
– Итак, мы наметили все грани вашего эксперимента. Ваша работа будет заключаться в подборе и тестировании группы. В нашем распоряжении есть сайт самоубийц и база столичной «Скорой помощи». Просмотрите их досье и составьте гармоничный коллектив, помните, что разнообразие – одно из условий устойчивости системы.
– Я полгода работала с этим контингентом, – осторожно напомнила Варвара, – у меня остались координаты нескольких человек, сохранились переписка и электронные адреса, мне нужно только выйти на мой «почтовый ящик». Скажите, я могу им воспользоваться?
– Разумеется, но должен вас предупредить, чтобы вы не предпринимали лишних шагов, вы понимаете, о чем я?.. – многозначительно заметил Гвиадов.
– Хорошо, немного отдохну и уже завтра приступлю к работе, но сначала – свидание с Воскресшим!
– Только после того, как соберете группу, – отрезал Гвиадов.
В тишине подземелья слышался далекий, едва различимый лай: черные псы Смерти стерегли узников «Валхаллы».
Книга вторая
Калинов мост
Уха по-президентски
Если хочешь покоя, не заглядывай в бездны, даже если это зеркальная гладь озера с приветливым названием, ну а коли уж заглянул – не посетуй, что с той стороны водяной амальгамы кто-то так же всматривается в тебя и мучается неодолимым барьером.
Есть среди мещерских болот озеро Светень, если смотреть с высоты – не велико оно, а знаменито тем, что изредка видят в нем чудищ незнаемых, вроде древних драконов и ископаемых ящеров. И неудивительно: тишина и сырость здешних мест манят всякую земноводную живность. Мелкие рыбешки, вроде снетка или плотицы, вымахивают с крупного карася. В траве шуршат ужи с руку толщиной, и греются на корягах крупные, тяжелые гадюки, размером никак не меньше этих коряг, оттого нет-нет да и привидится кому-нибудь из местных жителей то летающий змей, то чудовище вроде Кросненского гада.
Не так давно, всего полвека назад, озерный заповедник попал в веденье Чертухинского райсовета. Чертухинск – название относительно новое, присвоенное городку в память председателя губкома Ивана Чертухайло, а прежнее – Скотопригонь евск как-то позабылось. А ведь всего сто лет назад этот деревянный посад, затерявшийся среди заливных лугов, каждую зиму отряжал на столичные рынки мясные караваны, а в Первую мировую снабжал русскую армию говядиной и отменными кожами, да и во Вторую отличился ударным трудом.
Отгремела Великая Отечественная война, и уже начала назревать новая – алкогольно- демографическая, не в пример прежней – тихая и бескровная. Что с того что тихая, если что ни год – то один, то другой большой город, вроде Орла, Курска или Челябинска, исчезает со всеми жителями, как русская Хиросима. И рекордсменом по скорости вымирания значился злополучный Чертухинск.
Но с некоторых пор зацепился за берега Светеня чей-то приметливый глаз, и тихо за одну зиму выросли на его берегу каменные хоромы – резиденция для очень высокого лица, такого высокого, что нет необходимости называть его имя, тем более что на его месте вполне мог оказаться и другой человек, стоило
