– Оставьте нас одних, – несколько нервно потребовал он.
Едва все вышли, он осторожно постучал по алюминиевой крышке:
– Эй, есть там кто?
– А ты есмь кто? – проревело запертое чудовище.
Владыка скромно представился своим мирским именем, но даже запертого дракона нелегко было обмануть.
– Сейчас же выпусти меня! У нас договор, или ты забыл, так я тебе живо напомню!
– Я лично не заключал с вами никакого договора, – осторожно заметил владыка.
– А договор с красными бесами и с гидрой революции? Вы их юридические наследники!
– Бессовестная ложь! – вскипел владыка.
– Шучу, – успокоил владыку бес. – Наш договор был заключен гораздо раньше, когда церковь обещала не вмешиваться в земную несправедливость и лишь утирать слезы. На аверсе церковных денег было написано – кесарево, а на реверсе – Богово.
– Да ты настоящий эрудит!
Владыка срезал скотч и откинул крышку. Из рукомойника показался страшный кровавый глаз, и казалось невозможным, чтобы такое объемное, как облако, чудовище, да еще с рогами и копытами, оказалось затиснуто в алюминиевую капсулу.
– Чудны дела твои, Господи, – прошептал Владыка, наблюдая извивы гигантского тела, похожие на пиротехнический дым и, кажется, не обладающие упругостью.
– Отдай попишку! – немного расправившись, потребовал дракон. – Он наш!
– Изыди, сатана, я не знаю тебя! – Владыка защитился золотым нагрудным крестом от дымного смрада.
Дракон выполз в окно, оставив по себе темный густой чад, и вскоре превратился в синюю тучку в западном окне.
Весть о том, что Самойлу уже отпели, быстро облетела окрестные дворы. В дом Александры доставили новую партию бутылей и банки с самогоном, заранее запертые в бане ради сохранности. Их деликатно сгрузили под столом, чтобы не бегать далеко, но Самойло все не умирал. Вопреки всеобщему ожиданию, ему даже становилось лучше.
Среди возбужденных, но пока вежливых земляков бродил Макар. Задумчиво глядя на желтоватый, с грязным осадком самогон, он то ли молился, то ли бредил. Потом по очереди прикоснулся к каждой банке, словно прощаясь.
– Не удалось хлебнуть за помин души, так выпьем за здравие! – провозгласил мужик по прозвищу Шафер. Когда-то он был дружкой на свадьбе у молодых тогда еще и Сани и Самойлы и с тех пор не забывал навещать их семью и в радости и в горе.
Банки вынырнули из-под стола и торопливо залетали над стаканами. Счастливое бульканье наполнило избу незадавшейся вдовы.
– Ё-мое! Да там вода! – первым завопил Шафер, и все общество, возмущенно отплевываясь, подтвердило наличие в стаканах и рюмках родниковой воды.
– Это Погорелиха, змиева душа, напиток подменила, – сообщила какая-то всезнающая бабенка.
По-трезвому резвые мужики через пять минут приволокли на расправу известную всему поселку самогонщицу. Старушонка клялась и божилась, что чистый спирт и семьдесят килограммов сахара она добросовестно перегнала в наилучший первачок.
– Отставьте ее, это я сделал! – тихо сказал Макар.
– Так что ж ты творишь, антихрист проклятый, – напустилась на него Погорелиха.
– И впрямь антихрист!
– Святой Исусе воду в вино обратил, а этот совершил обратное превращение!
– Ах ты, бесова душа! – пошла на ветеринара соломенная вдова Александра.
– Сумел продукт испоганить, сумей и вернуть! – неистовствовал Шафер.
Но Макар только головой помотал:
– Моя воля обратного хода не имеет.
– Держи его и не выпускай, пока спирт не вернет! – Погорелиха неожиданно высоко подпрыгнула и сохлыми паучьими лапками вцепилась в волосы Макара.
Кто-то ненароком пустил носом Макарушке кровавую юшку, кто-то ударом под дых перешиб дыханье.
– Я прощаю вас, люди, ибо не ведаете, что творите, – шептал Макар.
Кто первый ударил Макара пустой бутылкой по голове, так и осталось невыясненным. Не видел бившего и Макар, белый свет померк в его очах, словно захлопнулась дверь в яркий, многоцветный мир, но в последнюю секунду вместо багрового, похожего на блин лица Шафера в гаснущую «рамку» влезла ощерившаяся морда дракона.
Били Макарушку долго, он уж и не чуял.
– Стой! Кажись, не дышит! – первой опомнилась Погорелиха.
Разгоряченная стая разом отступила от измятого, окровавленного Макара.
– Что делать-то? Ведь мы его того! Порешили то есть! – подивился содеянному Шафер.
– В лес его надо снести и там оставить, может, его медведь заест, – подсказал кто-то.
– Оно бы хорошо, а вдруг как не заест, он только третьего дни мясо трогает, – встряла старая ведьма Погорелиха.
– В озеро! В озеро его! Вроде как купался и утонул. Только раздеть надо!
– Скажешь! Утонул! Вон ведь как рожу-то попортили.
– Ничё, когда найдут, на ем уже ни кожи ни рожи не останется…
Белья на Макаре не оказалось, и при бабах его срамотить не постеснялись, голяком положили на жердины и поволокли к Светеню.
Над мрачной, бредущей в потемках процессией тревожно дрогнуло и ожило небо.
– Глянь-ка, поповский дом горит!
– Пожар до неба, ох, не к добру это!
Макара доволокли-таки до берега и, раскачав, бросили лицом вниз.
В то утро батюшка Арсений возвращался в Чертухинск на старой «Ниве». Еще вчера Ангел-хранитель доверительно шепнул ему на ухо, что его визит в резиденцию владыки может иметь необратимые последствия. Поэтому уже затемно он усадил матушку и троих малых чад в салон автомобиля и отвез к семинарскому другу, настоятелю московского храма отцу Иннокентию, чтобы немного подкормились и отдохнули на сытных столичных хлебах. Приход у Иннокентия был крепкий и доходный, и он с радостью принял новое попечительство.
Прощаясь с отцом, младшенький Гриша сунул родителю свою мальчишескую драгоценность – водяной пистолет, и для пущей сохранности батюшка убрал оружие в чемоданчик для треб.
Над полями всходило розовое спросонок солнце, в низинах колыхался густой утренний туман, и батюшка свернул с большака, чтобы скоротать путь полевой дорогой. Внезапно машина скакнула и завалилась передним колесом в ливневую промоину. Батюшка попробовал дать задний ход, но автомобиль неумолимо оползал в разверзающийся под ним провал. Отец Арсений выскочил из машины и успел выхватить из салона самое важное – старенький чемоданчик. Грунт просел с глухим подземным гулом, из-под ног побежали змеистые трещины. По осыпающимся кускам почвы отец Арсений сумел добежать до твердого края, и, только стоя на безопасном берегу, он оглянулся назад, и ноги его подкосились…
– Господи, грехи наши поколебали землю…
Он с ужасом заглянул в провал: на дне его лежали истлевшие человеческие кости и побуревшие черепа.
Стоя над разверстой братской могилой, отец Арсений шептал Символ Веры:
–
В эту отчаянную, помрачающую ум минуту слово снова стало основанием всякого миропорядка.
–
