Комиссар открыл дверцу. Невё наблюдал за ними с нескрываемым удивлением.
— Мы куда, патрон?
— На набережную Орфевр.
Уже стемнело, когда они добрались до места назначения. Мимо проносились то деревья, то домишки какой-то деревни, пока они не добрались до серых улочек Большого Парижа.
Мегрэ за все это время не проронил ни слова, дымил трубкой, забившись в угол. Жеф Ван Хутте тоже держал рот на замке, так что Невё, немало удивленный столь непривычной тишиной, прикидывал так и сяк в уме, что же могло произойти на барже.
В конце концов он не выдержал и рискнул спросить:
— Все прошло удачно, патрон?
Не получив ответа, он тоже умолк и сосредоточился на своих функциях водителя.
Во двор Уголовной полиции они въехали уже в восемь часов вечера. Свет горел всего в нескольких окнах здания, но старина Жозеф был все ещё на посту.
В комнате инспекторов сидели только три-четыре человека, в том числе Лапуэнт, который что-то печатал на машинке.
— Организуй, чтобы принесли сандвичи и пива.
— На скольких человек?
— На двоих. Нет, на троих, так ты, возможно, мне понадобишься. Ты ведь свободен сейчас?
— Да, патрон.
В кабинете Мегрэ речник выглядел ещё более высоким, крупным и худым, чем обычно; черты лица заострились.
— Можете садиться, месье Ван Хутте.
Услышав слово «месье», Жеф насупился, ибо усмотрел в этом какую-то угрозу для себя.
— Сейчас принесут перекусить…
— Когда я смогу увидеть своего консула?
— Завтра утром.
Устроившись за столом, Мегрэ позвонил жене.
— Ужинать не приду… Нет… Возможно, задержусь допоздна.
Его супруга, должно быть, изнывала от желания задать ему множество вопросов, но позволила себе всего только один, зная интерес, который её муж проявил к клошару.
— Он не помер?
— Нет…
Она не стала спрашивать задержал ли он кого-нибудь. Раз он звонил из своего кабинете и собирался провести там часть ночи значит там шел или вот-вот должен был начаться допрос.
— Всего хорошего.
Он, не скрывая досады, взглянул на Жефа.
— Я же просил вас сесть.
Он чувствовал себя как-то неуютно при виде этой громадины, неподвижно застывшей посредине помещения.
— А если мне не хочется? Мое право: хочу стою, хочу сижу, не так ли?
Мегрэ ограничился тем, что вздохнул и стал терпеливо дожидаться гарсона из пивного зала «Дофин», который должен был появиться с минуты на минуту с пивом и сандвичами.
Глава седьмая
Эти ночи на набережной Орфевр, которые в восьми случаях из десяти заканчивались признанием подозреваемых, со временем обрели свои правила, если не традиции, как театральные пьесы, сыгранные не одну сотню раз.
Дежурившие в различных службах инспекторы, едва завидев гарсона из пивного зала «Дофин» с сандвичами и пивом, тут же смекнули, в чем дело: Мегрэ начинал свою знаменитую «вертушку-марафон» или по-другому «песенку-шансонетку».
Более или менее сдерживаемые фламандцем дурное настроение и негодование не помешали ему ни закусить с аппетитом, ни залпом выпить бокал пива, искоса и настороженно поглядывая при этом в сторону Мегрэ.
То ли в порядке вызова комиссару, то ли в знак протеста, но он поглощал пищу нарочито неопрятно, шумно чавкал с открытым ртом, сплевывал, будто с палубы в воду, на пол плохо прожеванные кусочки ветчины.
Мегрэ же, внешне спокойный и благодушный, делал вид, что не замечает этих провокационных выходок и не препятствовал Жефу метаться туда-сюда по кабинету, словно зверю в клетке.
Прав ли был он? Или нет? Зачастую самое трудное при расследовании это ухватить момент, когда можно рискнуть начать крупную игру. Каких-либо установленных правил на этот счет не существует. И сиё не зависит от того или иного элемента дознания. Это всего лишь вопрос интуиции, чутья сыщика.
Ему случалось ввязываться в главный бой, не имея за душой ни одной серьезной улики и добавиться за несколько часов успеха. Иной раз, наоборот, располагая всеми козырями и дюжиной свидетелей в придачу, он был вынужден трудиться в поте лица всю ночь.
Очень важно было также найти соответствующий тон беседы, индивидуальный для каждого допрашиваемого, и сейчас он, заканчивая трапезу и наблюдая за речником, как раз и искал эту струну для взятия верного аккорда.
— Может, велеть принести ещё сандвичей?
— У меня одно желание: поскорее вернуться на баржу, к моей крохе-жене, вот!
В итоге он все равно сдастся — перестанет кружить по комнате и сядет. Стало ясно, что Жеф — это не тот человек, с которым следует вести себя резко, и что к нему надо применить скорее всего метод так называемой «песенки-шансонетки», т. е. незатейливого повторения по нарастающей: начинать помягче, ни а чем не обвиняя, затем добиться признания какого-нибудь незначительного противоречия в показаниях, потом второго, убедить, что он совершил не очень значительную ошибку, и так, мало-помалу, втянуть его в систему зубчатых колес-шестеренок, способных перемолоть любого.
Теперь она остались с глазу на глаз. Мегрэ отослал Лапуэнта с поручением.
— Послушайте, Ван Хутте…
— Да я только и делаю, что часами вас выслушиваю, верно?
— Если это и затянулось, то исключительно из-за того, наверное, что вы не отвечаете откровенно на мои вопросы.
— Так что, сейчас, видимо, начнете третировать меня как лжеца?
— Я не обвиняю вас в том, что вы говорите заведомую неправду, но уверен: что-то вы утаиваете.
— А начни вдруг я расспрашивать вас о жене, детях…
— Понимаю, у вас было трудное детство. Много ли внимания уделяла вам мать?
— Ага, дошел черед и до моей матушки, да? Так знайте: она умерла, когда мне было всего пять лет. И что она была честной и порядочной, воистину святой женщиной, которая, если она смотрит сейчас на меня из небесных высей…
Мегрэ мысленно приказал себе не дергаться, оставаться невозмутимым и продолжил серьезным тоном:
— Вам отец после этого не женился вторично?
— Ну, папаша — это другое дело. Он слишком сильно закладывал…
— В каком возрасте вы начали зарабатывать себе на жизнь?
— Я уже говорил, что нанялся на судно в тринадцать лет.
— У вас есть ещё братья, кроме Хуберта? Или сестра?
— Сестра. И что с того?
