Я подошел к дверному косяку и осторожно завел руку за поперечную перекладину. Ключи по-прежнему лежали в глубокой щели. Но я не знал, устояла ли после всего происшедшего в ней сама амбулатория, но на первых порах мне сопутствовал счастливый случай.
Я проснулся среди ночи. В доме поскрипывали и играли половицы. Темный клубок прокатился из угла в угол, в подполье громко запищали и завозились мыши. Я встал, зажег огарок свечи и оставил ее на окне, потом прошел сенями и выглянул за порог. У ног моих плескались темные волны. Поодаль бился под ветром затопленный яблоневый сад. Редкие синеватые вспышки без грома, настоящие августовские зарницы, полыхали в небе у самого горизонта. Воды потопа уже готовились снести ветхую лачугу, дом гудел от ударов волн и ветра. Кажется, возница сказал, что Антипыч умер в половодье и несколько дней к нему не могли подобраться.
Трясясь в ознобе, я вернулся в горницу. Стол вновь, как в прежние годы, стоял у окна. За столом спиной ко мне горбился чужак в волчьей шубе наизнанку и островерхой лохматой шапке. Он медленно оглянулся на звук моих шагов. В редких фосфорических вспышках за окнами я узнал Антипыча. Он смотрел мимо меня. На столе перед ним лежала раскрытая книга и горела свеча. Это была та самая книга, которую Антипыч хотел завещать мне, буквы книги огненно светились. Не глядя в книгу, старик медленно и раздельно произнес:
– Единство – природная сущность металла. Если ковать при ясном солнце, в день весеннего равноденствия, ровно в полдень, то получается Светлое Огниво. Если же ковать в ночь зимнего солнцестояния, ровно в полночь, при полной луне, то получается Темное Огниво. С помощью Светлого Огнива можно добывать огонь, а с помощью Темного, отлитого в полночь, – воду... Соединив огонь и воду, ты получишь...
Ворвавшийся ветер погасил свечу, громыхнуло так, что на стене зазвенело зеркало.
– «...Камень Жизни»... – донесся голос Антипыча из гулкой глубины...
Больше я ничего не запомнил из событий той ночи, вернее, ее снов.
Меня разбудило сияющее солнце. С промытого бурями неба лился горячий утренний свет. Ночное видение сразу же стерлось, потускнело за искрящимися красками и звуками летнего утра.
Я вышел во двор. Рядом с домом стоял обомшелый колодезный сруб, с краю висело ржавое ведерко. Скинув спортивный костюм, я зачерпнул близкой темной воды. В ней плавали облака, ольховые сережки и бодро юлили личинки комаров. Собравшись с духом, я опрокинул на себя обжигающий колодезный холод. Громко ухая, я по кругу проскакал вокруг колодца. По коже прошла морозная волна, мне показалось, что даже змей, распростертый на моей спине от кобчика до лопаток, слегка зашевелился. Я спиной чувствовал, что кто-то смотрит на меня ИЗ-ЗА яблонь, а может быть, ИЗ-ЗА дощатого покосившегося забора. Я оглянулся: молодая тяжеловесно-статная женщина взирала на меня, голого, как Адам, когда тот еще не пользовался фиговым листком.
Стыдясь своего тела, ограбленного Севером и лагерным голодом, я судорожно влез в мокрые, липнущие брюки. Когда я оглянулся, у садовой калитки было пусто. Видимо, слухи в этой деревеньке в три двора разносились по-прежнему исправно.
Вернувшись в избушку, я сложил в сундук Лягины подарки и вытянулся на шкуре.
В такие минуты воспоминания приходят сами, как скорбные гости. Я лежал, размышляя о деятельном участии Ляги в моей судьбе. Сашка ухитрялся исполнять одновременно две роли: доброго гения и злого демона. Когда-то он пытался оспорить у меня дружбу Наи. На обольщение дикарки была брошена вся мощь западной цивилизации и кошелька Лягиных предков. Сверкающие никелем велосипеды, плееры, стереомагнитофоны наводняли Бережки. Позднее появился роскошный «харлей», дорогущие магнитофоны и японская видеосистема. Ная изредка соглашалась прокатиться с Лягой на мотоцикле, держась за его толстую, как у бегемота, талию, но не более. Меня же она безвозмездно дарила своей истинно девичьей, нежной дружбой... Я знал, что именно Ляга познакомил Наю с Вараксиным, хвалясь своими всемогущими связями. Но именно он вернул мне ее в то волшебное, пламенное лето, когда я уже считал ее потерянной навсегда.
Она жила в провинциальном городишке под названием Чепцы. Всю зиму я засыпал ее письмами, но мои «голубки» бесследно исчезали в черной дыре Чепцов.
Следующей весной (это было девять лет назад) я расквитался с кафедрой и приехал в Бережки раньше обычного. С видом безнадежно влюбленного я шатался по окрестностям, сидел у развилки ветлы над вскрывшейся ото льда Варяжкой, заходил в отсыревшую церковь Святого Волка, моля о Ее возвращении.
Весь холодный и дождливый апрель я возился в амбулатории, приводя в порядок помещение и оборудование. Вскоре я смог заняться тем, ради чего и уединился в вымирающей деревеньке. Дни и ночи полетели быстрее.
Как одержимый я копался в рассыпающихся от старости книгах с толстыми, обломанными на углах страницами. Это были оккультные труды и алхимические трактаты, некогда выловленные мною на барахолках и букинистических развалах. Как помешанный я ставил странные опыты, бормотал заклинанья и переписывал старинные рецепты. Безымянный «Свет Египта», «Сфинкс» Овидия и «Апрельская тетрадка» Альберта Великого стали моими постоянными и навязчивыми собеседниками.
За работой я стал меньше думать о Ней. Мое нетерпение и нежность переплавились в раздражение. Я был уверен: она предала наши мечты, она обманула мою юную любовь и ей незачем возвращаться в какие-то унылые Бережки, где без нее сходит с ума очкастый недотепа-лекарь.
Поначалу алхимическая деятельность была выдумана мной, чтобы как можно меньше думать о ней, но многие опыты против ожидания оказались удачными, и меня увлекла эта опасная стезя.
Глубокое и волшебно-реальное знание древних обещало чудо. Отголоски его я встречал и в герметических трактатах египтян, и в сигнатурах Парацельса, и в ведических откровениях Антипыча. Я летел по горячему следу, но тайна жизни вновь ускользала. Обезумев от бесплодных поисков здесь, на земле, я, как запаленный гончак, был готов запрыгнуть даже на небо, чтобы любой ценой настичь и вытеребить тайну.
Я бы наверняка свихнулся, если бы в один из жарких июньских дней меня силой не вернули на землю. Деревянные ступени тряслись и ныли под поступью могучего, тяжеловесного организма, а может быть, как пишут в романах, это была поступь Судьбы.
– Посмотри, сухарь плесневелый, Пилюлькин, тощая примочка, кого я тебе привез! – с порога взревел Ляга. – Звезду, богиню! Уже сегодня знаменитую и всеми любимую... А завтра и подумать страшно... Представляешь, случайно встречаю ее в Доме кино. Она надменно прогуливается под ручку с киношными бонзами, никого не узнает...
Он стиснул мое запястье, намереваясь силой стащить с крутой лестницы.
Ляга и раньше заваливался ко мне с компанией эстетствующих, крепко прокуренных девиц. Я был зверски разозлен его вторжением и собирался резко выставить всю компанию. В первую секунду я не узнал ее, так она подросла и ослепительно похорошела. Угловатый подросток в пропыленных джинсах исчез, растворился в гибком, женственном теле. За несколько месяцев Природа сотворила яркое, неповторимое чудо. И это чудо не осталось незамеченным.
Ляга почтительным шепотом живописал ее успехи. Оказывается, прошлой зимой она, презрев интриги «спонсируемых» участниц, выиграла региональный конкурс красоты и сразу получила приглашение в крупное модельное агентство, она уже слетала на кастинг в Японию, успела поступить во ВГИК, правда, лишь на платное отделение. Засветилась в фильме (маленькая, но яркая роль). Наташка дико знаменита, и каждый день ее расписан по минутам. И заметь, весь этот космический взлет – без поддержки извне. Просто она оказалась лучше всех! Да нет, будь уверен – насильно в этом бизнесе никого в постель не тащат...
Ляга продолжал витийствовать, а я стоял, оглаживая нечесаную шевелюру, все еще не решаясь подойти к ней, узнавая и не узнавая ее. Я был потрясен. Теперь она выглядела, как «девушка с обложки». Ее наивная прелесть была продуманно эффектна, а нарочито простое, скромное платье наверняка было куплено в самом дорогом бутике. Ее вольные русалочьи волосы уже не вились по плечам диким хмелем, они влажно, шелковисто отсвечивали на солнце, выровненные, ухоженные, чужие.
Все во мне замерло перед этим драгоценным произведением модельного искусства. Теперь она была слишком красивой для меня. Но она рванулась ко мне, порывисто поцеловала.
Ляга уехал, не скрывая своей досады и зависти. Она осталась. Совершенно измученный, одуревший от ее близости, я покорно ждал знака.
– Не здесь, не сейчас, – печально улыбалась она, выскальзывая из моих рук.
Я был зачарован и послушен, но каждый день и час приближал ее отъезд. Контракты и кастинги хищно тянули ее к себе. А все-таки она была ведьмой. Она ждала Купальской ночи и полной луны. «В этот день огонь с водой венчаются, – пояснял Антипыч. – Давно, ох давно, это было... Соблазнила сестра брата на грех, да от рук его и погибла. А на могиле ее вырос цвет: иван-да-марья неразлучные...»
В народе день Ивана Травника зовут Купалой. После захода солнца я зверски пропарился в бане, и Антипыч размял меня, втирая пчелиную мазь. Напоследок он с головы окатил меня ледяной водой, так что бешено занялось сердце и заломило зубы. И я уже не чувствовал кожи и собственного тела, я словно летел, растворенный в синем вечернем воздухе, словно бестелесный дух, но наполненный силой и желанием. Довольный содеянным, Антипыч оглядел меня, обрядил в новую хрусткую рубаху, опоясал и заговорщицки подмигнул.
– «...Се жених грядет в
