инженеров-механиков».
В следующем письме, от июля, Федюшин писал: «..Познакомился с офицерами верхней команды «Суворова». Выходили в море на пробу машин и орудий. Во время этого выхода температура верхней части машинного отделения поднималась до 55 °С. Стоять на вахте 6 часов при такой жаре — не подарок...
В ходе испытаний палубная команда открыла для себя, что такое залп из 12-дюймовых орудий: один мичман оглох. Амуниция для такого залпа стоит около 500 рублей. Еще одна интересная вещь — пулемет, делающий 400 выстрелов в минуту. У нас есть все виды вооружения, включая 4 торпедных аппарата. Каждая торпеда стоит 3 500 рублей, а в целом наш броненосец стоит около 13,5 млн».
Другим лейтенантом Корпуса морских инженеров был А. Плешков, которому также не суждено было выжить в Цусимском бою. Он тоже записался во флот добровольцем по окончании Императорского технического училища. В июле 1904 г. он писал своим родным с борта крейсера «Аврора»: «Мой морской заработок распределяется весьма любопытно.
Из 48 руб. 40 надо платить в кают-компанию за питание (очень обидно столько отдавать только за одно питание!), затем 1,86 идет вестовому, 5 руб. — на оркестр, 20 коп. — гальюнщику. Затем следуют удержания: 20 коп. идут в морской фонд и еще 20 коп. — на церковь. Я получаю несколько копеек, которые остаются, но это не столь важно. Что действительно страшно, так это находиться среди людей, чьи мораль и манеры находишь неприемлемыми. Я живу только вашими письмами...
...Раньше мы слышали много разговоров о нашей юности в матросской форме. Здесь я был поражен тем, как выглядит команда: люди напоминают осужденных. Их форма почти всегда грязна, их лица бледны и опухши, и часто имеют идиотское выражение. Работают они как минимум с 5 утра до 8 часов вечера. Праздники почти ничем не отличаются от рабочих дней: даже церковные службы, не всегда совершаются. Напротив, в праздники работа продолжительнее и тяжелее. Часты жалобы на питание.
Людей очень редко отпускают на берег. От лейтенантов, в особенности от мичманов, слышишь одну ругань, отборную брань, достойную извозчиков. Некоторых палубников я с полным правом мог бы назвать закоренелыми матерщинниками. Склонен думать, что идиотские лица команды — это результат притеснений, которым их подвергают...
У нашего «подводного» персонала, т.е. машинной команды, отношения с офицерами не хуже, а пожалуй даже лучше, чем где-нибудь на берегу, в цеху или на заводе. Однако палубные офицеры тычут свой нос куда надо и не надо и порой вызывают машинный персонал для службы на палубе, например несения вахты у орудия и т.д. По роду службы я должен постоянно проверять работу. По характеру своему я не склонен ругаться и в этом смысле чувствую себя совсем не подготовленным, но один механик, советовал мне в открытую схватить в таких случаях бездельника за шиворот и расквасить ему нос».
Впечатления об офицерах, усугубленные еще, быть может, всегдашней враждой между палубными и машинными командами, было выражено Плешковым в двух других его письмах, написанных в это же время: «Вчера я впервые увидел одного из офицеров с книгой в руках, но оказалось, что это Боккаччо. Интересы офицерства сфокусированы в одной плоскости — женщины, выпивка, сплетни, продвижение по службе и выполнение неотложных приказов...
...Рожественский, наконец, поднял свой флаг на «Князе Суворове», но выход Эскадры на учения был отложен на пять дней. Мне меняют каюту уже в третий раз; эти перемещения связаны с прибытием новых мичманов. Какие они все молодые и зеленые и какая у них гордость, апломб и самоуверенность! И вот в такие руки мы отдаем будущее нашей страны!»
Плешков повторил свои тревожные мысли и в письме к брату, написанном в августе: «Мы все еще стоим в Кронштадте. Ходят слухи, что мы идем в Ревель на артиллерийские и торпедные учения. Это было бы очень полезно. Мы пытались провести здесь стрельбу по мишеням, но это окончилось неудачей. Стреляли ружейными патронами из пушек (используя специальное устройство) и раз или два попали в какую-то крепость, что окончилось жалобой в наш адрес и прекращением всяких стрельб. Потом решили запускать торпеды с парового катера. Одну запустили, но она ушла носом на дно, зарывшись в ил; ее с большим трудом достали потом водолазы. И так у нас все. Мы теряем что-нибудь в море, а затем тратим целый день, чтобы с помощью водолазов, тросов и всяких приспособлений достать это, либо же у нас сталкиваются два бота, и мы должны отправлять их в порт для ремонта и т.д.
Мы читаем в газетах о том., как нас бьют на Дальнем Востоке, особенно эскадру, — и мы все удручены, боевой дух офицеров на самом низком уровне, на столько низком, что самый храбрый из нас — судовой священник — иногда поражает меня своей жаждой боя.
Всех беспокоит состав нашей эскадры. Лучшая ее часть — четыре новых броненосца и крейсер «Олег», но они едва-едва закончены и не прошли должных ходовых испытаний, а их пушки просто «девственницы». Что до остальных, то про них лучше не вспоминать.
Что касается команды, то мое мнение не изменилось. Ее вид удручает. Ты пишешь, что тебе все показалось по-другому. Мы здесь тоже видим эту другую сторону. Приди сюда в праздничный день, когда кругом чистота и порядок и команда отдыхает, — ты увидишь идиллию: на палубе посреди корабля играет оркестр, две-три пары матросов танцуют польку, венгерку или па-де-катр в кружке улыбающихся матросов. И я сам сначала думал, что жизнь здесь хороша.
Но а точение двух месяцев такая идиллия имела место всего дважды и каждый раз по часу с половиной. В тот же период я был и свидетелем истязаний: простоять четыре часа с поднятой над головой винтовкой считается здесь пустячным наказанием...
Команда несколько раз обращалась с коллективной жалобой на питание, когда командир делал свой обычный воскресный обход с традиционным вопросом: «Есть ли жалобы?» Короче, наша нижняя палуба отнюдь не в радужном настроении».
Возможность добровольцу попасть в Военно-морской флот, которой пользовались многие молодые образованные люди, для 2-й эскадры означала, что там можно было встретить самые неожиданные типы людей. Как-то капитан французского транспорта столкнулся с одним из них: «В тот день на палубе «Эсперанс» я услышал, как несколько русских матросов говорят с моими людьми на хорошем французском языке. Я подошел и спросил одного русского:
— Где вы научились так хорошо говорить по-французски?
— В Париже. Я изучал право в Петербурге. В детстве у меня была гувернантка- француженка. Моя фамилия Максимов, —ответил он.
— Но как Вы попали в сигнальщики на «Суворов»?
— Как и многие другие, я подписал контракт на морскую службу до окончания войны».
Когда с броненосцев присылали матросов за провизией, то, хотя море было спокойно, эти матросы не в состоянии были принайтовить свои шлюпки к борту и не понимали даже, что делать с линем, который им бросали французские матросы. Они не знали и того, как завязать рифовый узел.
В самом деле, Морское министерство переживало трудности в поисках команд Для новой эскадры. Лучшие матросы уже были на Дальнем Востоке, другие хорошие в основном на Черноморском флоте. Поэтому опасно высокую долю личного состава 2-й эскадры составляли зеленые новобранцы или старые резервисты, штрафники, анархисты и подозреваемые революционеры, от которых власти хотели избавиться. Конечно, они были не лучшим сырьем, как в этом убедился мичман с «Иртыша», оставивший следующую запись: «Однажды монотонность службы прервалась для меня одним эпизодом, который, сам по себе незначительный, надолго оставил во мне неприятный след.
Под Рождество я был назначен дежурным офицером по экипажу. Не помню, была ли моя очередь дежурить или меня выбрали потому, что, не имея знакомств среди женщин, они думали, что возражать я не буду. Словом, меня назначили, и я с понурой душой побрел на дежурство.
Матросы вернулись из церкви, троекратно расцеловались по пасхальной традиции, затем уселись разговляться. После этого я вышел в свою комнату и прилег на диван.
Вдруг, около 5 утра, вбегает дежурный боцман и докладывает, что вспыхнула драка и дело дошло почти до ножей. Я вскочил и бросился наверх. Передо мною предстала безобразная сцена: меж разбросанных коек и опрокинутых стульев дралась толпа матросов; взлетали в воздухе кулаки, слышалось
