большие запасы скопились на складах? Или спекулянты виноваты?
Пополю не удавалось сбыть древесину, а если удавалось, то по смехотворным ценам. В утешение он рассказывал друзьям о своем знаменитом бордоском приключении — все слышали эту историю сотню раз, но все равно смеялись: она поддерживала в них веру в то, что хорошие времена еще не миновали.
Три-четыре дня гульбы пробегали быстро.
А потом опять лес, грязная хижина, одиночество среди полусотни негров.
Да и что это за негры! Самые уродливые, самые тупые, если не считать жителей Новой Гвинеи, о которых нам почти ничего не известно. Существа с бегающим взглядом, с ними и договориться-то невозможно.
Любят они вас? Или ненавидят? Понимают ли хотя бы, что вы им толкуете?
Неизвестно. Сотню негров пригонят, словно скот. Четверть разбегается. Многие мрут непонятно отчего.
Остальные кое-как работают, если за ними присматривать.
Это изнуряет. Пополь проводит дни не присаживаясь, на голове у него шлем, ноги в сапогах горят; он вечно кричит — то приказывает, то ругается.
Вдобавок ко всему мерзавцы колдуны, словно назло, вбивают неграм в голову всякие глупости. Ни с того ни с сего все бросаются бежать, объятые священным ужасом. Или отказываются есть. А то среди ночи отправляются в лес и занимаются там какими-то магическими штучками.
Большая часть участков по соседству заброшена. Чтобы повидаться с кем-нибудь из белых, Пополю нужно четыре дня плыть в пироге, а река ужасна: палящее солнце, москиты.
Да ему и неохота видеть белых. В городе — еще куда ни шло: можно выпить, повеселиться. Но в лесу! О чем им толковать?
Разумеется, те, кто не спустил всех своих заработков, живут теперь в Европе и горя не знают. Ну и что с того? Да разве они могут похвалиться шуткой вроде той, с бордоскими такси?
Пополь прожил в лесу уже семь или восемь лет. Это много, притом что четыре года он не был во Франции. Он быстро устает. Пошаливает печень. По утрам он отхаркивает горькую мокроту и прикладывается к бутылке, чтобы перебить противный вкус во рту.
И все же рано или поздно розовое дерево поднимется в цене: оно идет на фанеровку, ни один краснодеревщик без него не обходится.
— Чертово свинство!
У него вошло в привычку разговаривать с самим собой или снисходительно беседовать с неграми, которые все равно его не понимают.
— Ну что, старина, — внезапно говорит он одуревшему туземцу, — ты же самый настоящий шимпанзе, и я знаю, что ты меня ненавидишь. Не смотри на меня так: я знаю, будь твоя воля, ты бы меня отправил на тот свет, не зря же ты у меня стянул кисет с табаком и трубку…
Так он развлекается. Потом в нем закипает злоба, и тогда он дает первому подвернувшемуся негру пинок под зад. Больше всего он злится на своего повара. Хотя поначалу он даже привязался к этому парню, который казался расторопнее других.
А теперь Пополь думает:
— Пожалуй, он и расторопнее других. Зато от него скорее можно ожидать какой-нибудь пакости.
Отравления в Экваториальной Африке — дело весьма обычное. За несколько су старик-колдун продаст вам яд, который сведет вашего приятеля в могилу за неделю или за несколько лет — по вашему выбору. И это не басни. Пополь не новичок в колониях, что он знает, то знает.
— Не дергайся, парень. Если что, в долгу не останусь. Так он говорит повару, хотя знает, что этот пучеглазый детина не понимает ни слова.
— То-то же! И не надейся меня надуть!
Лето выдалось тяжкое. Пополь не уплатил налог на концессию, и с последней почтой пришла повестка от судебного исполнителя, поскольку судебные исполнители свирепствуют даже в девственных лесах.
И вот однажды утром он пускается в путь в пироге с двумя гребцами и с этой грязной скотиной, как Пополь называет повара.
Они делают привал в тридцати километрах от участка. Назавтра делают привал через пятьдесят километров, и у Пополя разламывается голова, потому что он провел десять часов на солнцепеке.
А у еды этим вечером какой-то странный привкус… Пополь не вполне в этом уверен. Но, что ни говори, ему никак не удается уснуть, а потом начинается приступ ужасных колик.
И даже луна не светит! В темноте натыкаешься на все подряд и больно ударяешься. Бросает то в жар, то в холод. Пополь разделся догола, потому что одежда намокла от пота.
— Не хватало еще, чтобы я тут сдох!
Ему кажется, что из него уходит жизнь, а три негра спят себе как ни в чем не бывало.
— А ну, вставайте, чтоб вас черти взяли!
Он поднимает их пинками и при свете электрического фонарика замечает на лице у повара плутовскую гримасу.
— Твоих рук дело?
Тот притворяется, будто не понимает. Но разве можно верить негру!
— Признавайся, подсыпал мне зелья?
Негр способен отравить вас чем угодно, какой-нибудь растертой травкой, не оставляющей следов.
— Признаешься или нет? Не строй из себя болвана! Новая колика. От боли он сгибается пополам. Его обуревает бешеное желание избить повара, и он отвешивает ему несколько тумаков, тот молчит.
— Ну, погоди же…
Вот-вот наступит рассвет. Пополь во власти навязчивой идеи. Его тут хотят убить, и никогда уже больше он не увидит Бордо. Но не такой он человек, чтобы даться им в руки, так он сам про себя говорит.
— Иди сюда, подонок.
Пополь хватает веревку. Связывает дрожащему негру лодыжки; тем временем второй негр с воплями бежит в лес, а третий бросается на колени.
— Будешь признаваться?
Ах, вот как… Пускай не принимает его за дурачка. Знает он этих негров и уловки их тоже знает!
— Поглядим сейчас, заговоришь ты у меня или нет. Подумать только, что из него хотят вытянуть налог за концессию, которая не дает больше никакого дохода!
— Погоди же!
Он перекидывает веревку через ветку дерева и тянет за конец; как раз в это время встает солнце. Негр, у которого связаны лодыжки, повисает вниз головой.
— Признавайся: ты меня отравил?
Ах, эта свинья запирается?
— Все равно признаешься!
Проходит час. Один из негров забился в пирогу, лег на дно. Время от времени Пополь отходит в сторону, чтобы в одиночестве перетерпеть приступ боли.
— Молчишь? Ладно…
Его осеняет новая мысль. У него есть таз, который служит ему для мытья, для стряпни, словом, на все случаи. Он набирает в таз воды. Подставляет его под голову повешенному и немного отпускает веревку, так что голова негра вся погружается в воду.
— Ну как? Освежил себе память? Заговоришь теперь?
Он тянет за веревку, голова выныривает из воды. Негр молчит.
— Хватит с тебя? Ну, смотри сам.
Он проделывает это еще раз, и еще, и еще. У него все болит, в висках стук — его отравили, нет сомнения. Из-за этой обезьяны ему никогда больше не видать Бордо и площади Кенконс!
— Нет уж, придется тебе заговорить, потому что я больше не выдержу…
И это правда. Мучительнее всего пульсирующая боль в черепе да ощущение, что стоит только лечь
