— Последний раз я получил от него открытку из Пекина, — сказал мне один человек в Папеэте.
Но повстречался я с Шоле в другом месте — в Коломбо. Этот Шоле не годился уже ни в секретари, ни в судьи, ни в дон-жуаны.
Вы, разумеется, знаете: когда судно приходит на рейд, все разношерстное местное население устремляется на палубу и поднимает там немыслимый шум. В толпе мелькают туземцы, левантинцы, попадаются и белые.
Белые, как правило, — фотокорреспонденты местных газет, им надо отщелкать снимки для отдела новостей. Левантинцы предлагают вам автомобильную экскурсию, настоящий или поддельный жемчуг, подружку от тринадцати до шестнадцати лет или какие-нибудь еще менее дозволенные развлечения.
Что до туземцев, они довольствуются тем, что переносят ваш багаж да продают вам безделушки из слоновой кости, изготовленные в Германии.
Среди всего этого народа на палубу поднялся Шоле. Но он не был ни фотографом, ни носильщиком.
На нем был куцый полотняный костюм, на голове белый шлем, глаза воспаленные и усталые; он прохаживался в толпе пассажиров и успевал за несколько секунд, я в этом убежден, произвести весьма углубленное психологическое исследование каждого из них.
И он нашел то, что искал. На борту нашего судна были только австралийцы и довольно чопорные англичане. Пожалуй, только одного из них можно было увлечь на стезю недозволенных развлечений.
Разумеется, его-то и подцепил Шоле. Он взял его под руку. Увел на нос корабля и, удостоверившись, что никто не подслушивает, принялся что-то тихо ему втолковывать.
Заметив меня и поняв, что я француз, он с раздражением отвернулся.
Я видел их в городе, в просторном лимузине, потом на базаре, где Шоле перемигивался с торговцами, поскольку клиент был уже сильно навеселе.
Потом я заметил их возле одного подозрительного квартала…
К часу отправления Шоле доставил любителя приключений назад; тот не стоял на ногах, и его пришлось уложить в каюте.
Теперь Шоле оставалось, подобно другим гидам — но те-то хоть были левантинцы, — обойти все места, по которым он таскал клиента, и получить свою долю.
— Такси не угодно ли? Хорошенький драгоценный камушек? Красивую девочку?
Восточные люди — те, занимаясь подобным ремеслом, не испытывают ни малейшего смущения: они настолько презирают свою клиентуру, что на себя у них презрения не остается.
Шоле еще в состоянии распускать хвост перед англичанином. Но он сгорает от стыда — и этот стыд настигает его на каждом пароходе, — если встретится с французом и почувствует на себе его взгляд.
Это было заметно по тому, как он медленно подошел ко мне и развязно спросил:
— Не пропустить ли нам по одной?
— Пожалуй… Только вряд ли нас угостят таким славным пуншем, как в «Лафайетте»…
Он вздрогнул. Ему в голову не приходило, что я знаю, кто он такой.
— А вы оттуда? Вам рассказывали?.. Я и не думал смеяться над своим приключением!
Я спросил его велики ли заработки?
— Только что с голоду не подыхаю. И на том спасибо. Конкуренция…
Он кивнул на толстяков левантинцев, у которых за четверть часа до отплытия еще вовсю шла торговля.
Наш пароход должен был зайти в Марсель, и Шоле это знал. Гудок сирены предупредил посторонних, что пора покинуть борт, но он не торопился.
— Глупо все получилось, да? — ни с того, ни с сего спросил он и подозвал бармена, чтобы расплатиться.
Что глупо? Не знаю. Могу лишь строить догадки.
— Позвольте, я заплачу! — запротестовал я. Нет, ни в какую! Пришлось покориться.
— Кто там у них теперь прокурор? Новенький? А в «Куполе» по-прежнему Боб барменом? А этот крошка-журналист, такой шутник… постойте… фамилия кончается на «эн»…
Стюард прогонял с палубы гидов и торговцев сувенирами. Он бесцеремонно указал Шоле на выход, и тот побрел к сходням.
— Глупо! — повторил он.
Да уж, глупее некуда: я увидел, как, очутившись на набережной, где сквозь тень пробивались солнечные блики, он поспешно стал нюхать белый порошок.
Возраст — тридцать три года. Говорит на пяти языках. Бакалавр. Доктор права. Красавец, здоров как бык.
— Протянет еще года два, — сказал мне немного погодя мой приятель-врач, попутчик по этому плаванию.
— Что вы имеете в виду?
— Я был в баре. Я за ним наблюдал. Меньше чем за час он трижды нюхал кокаин… Впрочем, вполне возможно, что он покончит с собой, не дожидаясь смерти от зелья.
Так покончила с собой баронесса Вагнер на Галапагосских островах, которая тоже успела всласть пожить на Монпарнасе и тоже, подобно Шоле, вдоволь потешила честную публику.
А Ги Давен теперь на каторге; я был в Сен-Мартен-де-Ре, когда он, бледный и элегантный, с ясным взглядом и тонкими чертами лица, всходил на борт «Мартиньер».
И вот он тоже оказался в тропиках!
Что это, случайность? Судьба?
Если он совершит побег, то рано или поздно непременно объявится в одной из латиноамериканских республик, а потом еще дальше, на островах; и если не умрет или не застрянет по пути где-нибудь, в Австралии или Новой Зеландии, то будет провожать взглядом с набережных Коломбо или Бомбея корабли, идущие во Францию.
Иногда кажется, что для авантюристов существуют какие-то свои правила… Ему захочется перебраться поближе — в Константинополь или Афины…
Пока в один прекрасный день, сытый по горло тропиками, он не поддастся последнему безумному порыву и не приплывет в Марсель на «Мариэтт-Паше», «Арамисе» или «Теофиле Готье», чтобы сдаться властям.
И тогда его, хоть он и завершил уже полный цикл, снова препроводят в Сен-Мартен-де-Ре, обреют, выдадут униформу (своего рода знак отличия), и он поедет с первой же партией, вместе с беглецами и смутьянами.
Когда цикл завершен, его следует начать заново.
Не так давно жандарму, в чьем ведении находятся острова Маркизского архипелага, случайно прислали увесистый пакет документов. Там были самые разные бумаги: циркуляры, касающиеся регистрации велосипедов, мотоциклов и автомобилей, ежегодной ревизии лошадей, кипа всевозможных предписаний и афиш с официальными извещениями, выдержанными в приказном тоне.
Все афиши до единой послужили для украшения стен в кабинете. Что до предписаний… На островах не было ни автомобилей, ни мотоциклов, ни велосипедов, ни даже моторных лодок.
Зато каждый уважающий себя житель Маркизских островов является обладателем по меньшей мере одной собаки и одного поросенка.
Поросятами жандарм заниматься не стал, поскольку не обнаружил на их счет никаких указаний. Зато насчет собак! Среди присланных документов целые страницы были посвящены собакам: их подразделяли на сторожевых, охотничьих, декоративных; и для каждой категории устанавливалась особая сумма налогообложения!
Можно ли пса с Маркизских островов, которому нечего сторожить, отнести к категории сторожевых? Жандарм пришел к мнению, что нельзя.
Но охотничьими они тоже не являются, поскольку здесь нет дичи!
Следовательно, все собаки — декоративные! С хозяев — сорок франков в год!
Жандарм стал требовать уплаты налога. И неукоснительно! На Со всех жителей, которые таких денег
