Разумеется, эти люди принадлежат к великой американской нации. Но с другой стороны, они остаются свободными людьми. Они образуют самодостаточное сообщество и желают жить в нем по собственному вкусу.
Например, обитатели какой-нибудь деревушки в штате Мэн отнюдь не жаждут, чтобы их осаждали туристы, оглушал шум и гам в кабачках, беспокоили пьяные драки. Они люди мирные. Они у себя дома. Они ходят друг к другу в гости, и, если им захочется пропустить стаканчик в кругу семьи, они так и сделают.
А если соседняя деревня, расположенная на берегу моря или реки, заинтересована в привлечении иностранцев, поскольку это выгодно для торговли, — вольному воля!
Я досадовал на это и продолжаю досадовать. В Канаде я уже сталкивался с такой автономией округов и деревень, которая подчас оборачивается для проезжего человека непрестанной мучительной жаждой.
Все же признаюсь, что снимаю шляпу перед этими людьми, которые упорно хотят жить у себя дома так, как им хочется, и умеют этого добиться.
Между тем климат меняется. Дорога становится шире, посередине ее тянется красивая белая полоса. Теперь мы будем ехать вдоль моря по курортным местам и еще до наступления вечера приобретем новый опыт в вопросе «сухого» и «мокрого» закона.
Сперва о «сухом». Вообразите себе изумительный пляж с тонким песком, не хуже, чем в Ле-Сабль- д'Олоне, и раз в десять больше. Но вокруг не видать отелей, кафе и вилл «Мечта» — вместо всего этого до самой воды тянутся лужайки, обсаженные деревьями. Дома похожи на самые прелестные постройки Довиля, но расположены без всякой скученности.
Один-единственный отель — просторный, соразмерный, похожий скорее на частный дом.
Не спрашивайте, где казино, где бар или ресторан. Не пытайтесь выпить, или поесть, или хотя бы устроиться на ночлег: номера в этом отеле сдаются заранее, за много месяцев, тщательно подобранным постояльцам.
Мы приехали в полдень, изголодавшиеся, умирающие от жажды. Солнце жгло немилосердно, а нам оставалось только любоваться домами и парками, площадками для гольфа и теннисными кортами, женщинами в светлых платьях на террасах и веселыми компаниями, безмятежно потягивающими коктейли из запотевших от холода бокалов.
Пляж для избранных. Каждый чувствует себя как дома. Люди ходят друг к другу в гости. С какой стати им терпеть у себя под боком бар, куда невозбранно будет приходить и напиваться кто угодно?
«Сухой» закон! Ни капли! Как вы теперь понимаете, это вовсе не означает, что здесь не пьют. Пьют, но дома, в семейном кругу или с друзьями. Собираются люди, принадлежащие к одной среде, имеющие сходные вкусы, а если они хотят встретиться на нейтральной территории — к их услугам частный клуб.
Тем лучше для них. И тем хуже для нас, которым приходится уезжать, не утолив ни жажды, ни голода; правда, отъехав на двадцать миль, мы сразу же найдем все, чего желали, но, к сожалению, всего этого слишком много.
Потому что если тот пляж, который мы покинули, можно признать типично американским явлением, то не менее типичен и тот, куда мы попадаем потом. Правда, здесь все наоборот. И люди здесь другие. За две мили он заявил о себе адским шумом и гамом. Вереницей, в несколько рядов едут машины, набитые мужчинами без пиджаков, женщинами в купальниках, полуголыми и голыми детьми и самым немыслимым багажом.
Здесь вы можете выпить, уверяю вас. В коктейль-холлах Лаунджа и в ресторанах, где в каждом углу игральные и музыкальные автоматы, вам подадут все, что угодно. Но все автоматы звучат одновременно. Над головами надрываются репродукторы. На пляже ларьки и палатки. На пляже?
Да, здесь есть морской песок. Но увидеть его удастся только, если проберешься сквозь лабиринт гигантского луна-парка. Натыкаясь друг на друга, мечутся электрические автомобили; в бесчисленных тирах слышатся выстрелы; взрываются ракеты; сто разных оркестров играют каждый свое; scenic-railway[43] оглушает вас грохотом и истерическими воплями пассажиров.
Это ярмарка, сущая ярмарка на морском берегу; ярмарка, которую заполнила полуголая толпа — плавки, купальники, пиво, кока-кола, ice-creams, горячие сосиски и кульки с жареной картошкой.
То же самое, но в столь гигантских формах, что возникает мысль о катаклизме, вы обнаружите в Атлантик-Сити, недалеко от Нью-Йорка; такое же зрелище встретится вам едва ли не всюду на побережье до самого Джексонвилла в штате Флорида.
На каждом, шагу киоски. Продается все, что угодно. Сталкиваются машины, и люди наступают друг другу на ноги. На берегу величественного океана десятки тысяч человеческих особей собираются в толпы, сотрясаемые ритмами бесчисленных мотивчиков.
Разумеется, здесь царит «мокрый» закон. Иначе, если бы пиво и виски не лились рекой, здесь просто ничего бы не было. Кстати, сказал ли я вам, что коктейль обойдется вам в шестьдесят франков, бокал пива — в двадцать пять, а катание на вертком автомобильчике по игрушечному автодрому или вход в один из балаганов стоит приблизительно пятьдесят франков? Три минуты — пятьдесят франков: можете себе представить, сколько долларов выкачивают из этой толпы, которую привозит сюда непрерывный поток машин, которая спит, если ей это вообще удается, прямо на пляже — не считая предусмотрительных людей (их немало), к чьим автомобилям прицеплены фургончики.
Едят везде — в ресторанах, кафетериях, прямо на улице. О жизнедеятельности отдыхающих свидетельствуют горы пустых консервных банок, вырастающие к утру. Мороженое раскупается тоннами; из рефрижераторов беспрерывно поступают новые партии его и автоматически перегружаются на машины, к которым толпой устремляются люди.
Здесь мы можем наконец выпить и поесть. Но черт побери, насколько приятней было бы подкрепиться на предыдущем пляже!
Однако могу ли я, положа руку на сердце, ставить в вину обитателям того курорта «сухой» закон и буржуазный отдых в кругу семьи?
Сквитаюсь с ними в следующий раз: устрою так, чтобы они меня туда пригласили!
Положительно, из-за этого проклятого шоссе № 1 мне то и дело приходится менять мнение. Благодаря park-way я въехал в Нью-Йорк как по маслу — это простецкое выражение тут будет более чем уместно. Может ли выезд быть затруднительнее въезда? По-видимому, напрасно я не свернул на этот мост по правую руку, который слишком поздно заметил!
Впрочем, не хочу кривить душой. Мост я заметил вовремя, но он висел прямо в поднебесье, на огромной высоте, как проволока воздушных акробатов, работающих под куполом цирка, и показался мне таким головокружительным, что я нашел причины ехать прямо. Уговорил себя, что хочу проехать через один из прорытых под Гудзоном туннелей, над которыми проходят трансатлантические лайнеры.
С этого начались мои неприятности. Сперва пошел дождь — такой я видел только в Экваториальной Африке.
Это был ливень, за несколько минут превративший улицы в бурлящие потоки воды.
Затем — возможно, что тут опять-таки виноват дождь — мне показалось, что я мгновенно перенесся в какой-то апокалипсический пейзаж, который прежде видел разве что на полотнах Фернана Леже[44]. Улица превратилась в мост или мосты превратились в улицы, сказать не берусь. Как бы то ни было, то был мир из бетона и железа, на дороге оставалось множество следов, похожих на рельсы крупной железнодорожной станции и так же разветлявшихся.
К несчастью, не было стрелочника. Были стрелки указателей. Какие-то надписи, настолько мелкие, что из-за дождя невозможно было их прочитать. А справа и слева бесконечные машины; мне казалось, что я угодил к ним в плен. В самом деле, разве успеешь высунуть руку в дверцу и остановить все эти автомобили, которые содрогаются от нетерпения у тебя за спиной?
И все это, вопреки правилам, которые я тщательнейшим образом изучил, катит со скоростью от пятидесяти до шестидесяти миль в час, идет на обгон, бросается наперерез, сворачивает вправо или влево и катится вниз по наклонной плоскости невесть куда.
Наклоняюсь и вижу, что я высоко в воздухе, а внизу подо мной какие-то пустыри, рельсы, горы мусора и квадратики огородов, на них растет картошка. Дальше заводы и снова пустыри; перемахиваем через верфь, где строится корабль.
