О головах

АБРАХАМ (озабоченно). Что же?

РОБЕРТ. Человеческая голова. Заспиртована в банке. Когда я ее открыл — это было в полночь, — я прямо со стула упал.

АБРАХАМ. Верно, там Альфред. Говоришь, упал со стула?

РОБЕРТ. Да.

АБРАХАМ (берет из шкафа пачку писем). Выходит, ты не врешь. (С облегчением.) Хорошо, что вам, юристам, так слабо преподают судебную медицину. (Кладет письма обратно.) Целы!

РОБЕРТ. Еще какие-то письма? Мне хватит и этих.

АБРАХАМ. Разумеется… А эти письма — они бы только помешали тебе начать процесс. Я так думаю.

РОБЕРТ. Меня ничто не остановит.

АБРАХАМ (смотрит на него с уважением). Я почти верю тебе. Ты, видно, более стоящий парень, чем кажешься.

РОБЕРТ. А каким я кажусь?

АБРАХАМ. Этаким заурядным длинноволосым.

РОБЕРТ. Это плохо?

АБРАХАМ. Почему плохо? Это явление давно известно этологам. Часто молодые самцы, например обезьян, ведут себя крайне вызывающе. Цель их красования — привлечь к себе внимание. Кто сумеет сделать это быстрее, того старшие самцы почему-то быстрее принимают в свой круг. После этого молодые самцы тут же бросают свои фокусы. Это в мире животных. Но некоторые твои ровесники красуются ради самого красования. Это абсурд. И как ни странно, это сейчас очень распространено. (В дверях появляется Мария.) По-моему, это относится и к моей дочери! Кажется, она пока еще женского сословия…

МАРИЯ (Роберту). Ну как — сторговались?

РОБЕРТ. Еще не успели.

МАРИЯ (весело). Такое простое дело — и не можете уладить. (Абрахаму.) Роберт пришел тебе сказать, что он хочет взять меня в жены. Что касается меня, то я… согласна. Такое заявление, может, немного старомодно, но… так уж получилось.

АБРАХАМ. На меня хочешь в суд подать, а Марию взять в жены. Не многовато ли для одного раза? (Лицо его принимает озабоченное выражение — впервые за все это время.)

МАРИЯ. Это разные вещи, Абрахам.

АБРАХАМ. Даже в такой момент она говорит мне «Абрахам». Но послушай, Мария… Ты еще слишком молода. Семнадцать лет, совсем еще ребенок.

МАРИЯ. Девятнадцать, Абрахам. (Роберту.) Видишь, как много он обо мне знает.

АБРАХАМ. Вы еще не узнали друг друга как следует.

МАРИЯ. Он взял меня уже четыре года назад.

АБРАХАМ. Взял? Как это — взял?

МАРИЯ (весело). А так — горячо, со страстью. (Становится серьезнее.) Я уже переспала с несколькими, Абрахам.

РОБЕРТ. Не причиняй отцу боль!

АБРАХАМ. Может быть, тебе?

МАРИЯ. Но этого человека я, по-видимому, люблю. Меня больше не интересуют другие, а это значит, что нам придется справить свадьбу.

АБРАХАМ. Боже мой, взял пятнадцатилетней! А я-то думал, что девушки считают свою честь самым прекрасным украшением!

МАРИЯ. Ты ждешь этого от дочери биолога? Шкафы заставлены банками, а в банках разные… мужские части тела… Я их изучила еще в третьем классе. И к тому же не забывай, Абрахам, — акселерация!

АБРАХАМ. Не слишком ли рано ты покидаешь дом?

МАРИЯ (мягко). Папа, дорогой, самое время уходить. Я больше не вынесу этого абсурда. Я сойду с ума.

АБРАХАМ. Какого абсурда?

МАРИЯ. Это длинный разговор. Стоит ли его начинать. Ты все равно не поймешь.

АБРАХАМ. Что-то я действительно больше ничего не понимаю.

МАРИЯ. В нашем доме все шиворот-навыворот. Все поставлено с ног на голову. Здесь идет такая борьба за жизнь, что всю ночь орут недорезаные животные и к утру вагонетки наполнены тушами.

АБРАХАМ (серьезно). Все это очень грустно, но я ничем не могу помочь.

МАРИЯ. Вижу, что не можешь… У моего папы с мамой счастливое добродетельное супружество, а по существу мама бесплатная уборщица и ночной сторож в лаборатории.

АБРАХАМ. Я никогда ни к чему ее не принуждал.

МАРИЯ. Вот это и страшно… Говорят, наука — слуга человечества, а в нашей семье — наоборот. Мы — рабы науки.

АБРАХАМ (про себя). По-моему, мы с мамой вполне счастливы…

МАРИЯ. Эта ваша наука — хуже наркомании. Она губит все доброе, человечное. Вот мы с тобой, Абрахам, должны друг друга понимать и любить. А ты даже не знаешь, сколько мне лет. А я не знаю, сколько тебе. И любая инфузория тебе дороже, чем родная дочь.

АБРАХАМ. Какая инфузория?

МАРИЯ. Да хотя бы… Isosporiabelli — эта капелька соплей — и больше ничего.

АБРАХАМ. Isosporia belli?(Припоминает.) А, этот возбудитель кокцидиоза? (Обращаясь больше к Роберту.) Им болеют кролики.

МАРИЯ (с иронией). И гуси. Ты сам это как-то сказал.

АБРАХАМ. Верно, и гуси. (Роберту.) Представь, у моей дочери была тоже эта болезнь. (Гордо.) Первый случай в Европе.

МАРИЯ. Глядите, как он сразу оживился! (Роберту.) Мне тогда было двенадцать лет — глупый и нежный возраст, когда папы очень много значат для дочерей. У меня ужасно болел живот, и Абрахам нашел в моем ночном горшке эту самую Isosporiabelli. Впервые в жизни я была для отца настоящим событием, вернее — мой ночной горшок. Он сидел у моей кровати и следил, чтобы я не принимала никаких лекарств — хотя бы вначале. Ребенок мучается от болей, а он, видите ли, хочет получить чистую культуру инфузории!

АБРАХАМ (стыдливо). Это был исключительный случай… Ты немного преувеличиваешь…

МАРИЯ. Ну, конечно, он не совсем позабыл про меня. Позже он взял меня с собой в лабораторию и показал под микроскопом эту мерзкую козявку. Как сияли его глаза! Любая девочка гордится, если ее отец ученый, а я плакала в подушку — уж лучше был бы трубочистом, лишь бы был отцом …

АБРАХАМ (беспомощно). Это был действительно исключительный случай.

МАРИЯ. Самый заурядный. Но я не жалуюсь, я просто напоминаю тебе, Абрахам. А как-то после войны, когда мяса днем с огнем нельзя было найти, мать где-то достала отличный кусок —