кулаком на солдат. – А ну прекратить зубоскальство, голодранцы обосранные! Ша-агом а-а-арш!
Весь день Арина ехала позади полка, иногда подгоняя своего чёрного коня и двигаясь вровень с батальоном Верещагина, иногда отставая. Несмотря на приказы офицеров, солдаты не переставали пялиться на очаровательную наездницу. Она сидела в седле свободно, правила скакуном без усилия. Её юбка поднялась выше колен, оголив крепкие ноги. Чёрные волосы растрепались по ветру. Изредка к девушке подъезжал кто-нибудь из ротных командиров, что-то грозно выговаривал ей, некоторые даже замахивались на неё. Однако все быстро отъезжали, не только не добившись того, чтобы она прекратила преследовать полк, но будто пристыженные и даже подавленные чем-то, хотя Арина лишь молча смотрела им в глаза. Так продолжалось до тех пор, пока батальоны не дошли поздно вечером до своих казарм.
– Ну теперь-то я уж отведу душу, господа офицеры! – выкрикнул прапорщик Крестовский. – Кто первый присоединяется к моему обществу, того угощаю шампанским! Василёк, а не кликнешь ли ты свою дикарку в нашу компанию?
Верещагин промолчал и стал проталкиваться сквозь толчею.
– Дайте кто-нибудь закурить, в конце-то концов! Господа, дайте же папиросу!
– Господа, прежде всего надобно помянуть поручика Игнатьева, – возразил кто-то.
– Верно, верно. Упокой Господь его душу.
Над фуражками расплылся табачный дым, ярко высветившись под фонарём.
– Господа офицеры, полковник Касымханов ждёт ротных и батальонных командиров у себя!
– Какого дьявола! Что там ещё стряслось? Неужто расслабиться не дадут после похода?
– Господа, из штаба армии пришла депеша. Германия объявила нам войну! Приказано никому не покидать расположение полка!
Наступила недолгая тишина, офицеры притихли, затем поднялся общий шум, за которым ничего невозможно было расслышать. Верещагин взволнованно обернулся. Между бараками, метрах в трёхстах от стоявших офицеров, он увидел залитую лунным светом конную фигуру Арины. Поручик быстрым шагом направился к ней.
– Верещагин, постой! Куда ты? – услышал он позади себя голос Крестовского.
– Николай, сделай милость, оставь меня.
– Да куда же ты? Э, да, я вижу, твоя кавалерист-девица тут как тут. В самое сердце полка изволила пожаловать. Ты, братец, хорошо, должно быть, её отъездил, раз она за тобой увязалась в такую даль.
– Послушай, Николай, – Верещагин резко остановился и повернулся к прапорщику, – не забывайся!
– Да что я такого сказал? Что с тобой? Или она малиновая барышня какая-нибудь? Василёк, я ведь просто спросил… Куда ты, чёрт тебя подери?
Верещагин быстрым шагом пошёл дальше, решив не продолжать разговор.
– Нет, ты погоди, погоди! Нам нельзя уходить. Ты же слышал, – не отставал от него Крестовский. – Что, собственно, ты нашёл в ней особенного? Ответь! Или мы не давние с тобой друзья? Ежели она так хороша, то одолжи мне её на ночь. Дай мне понять, что у неё за капкан такой между ног, которым она тебя намертво взяла…
Верещагин почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Он без предупреждения развернулся и коротким тычком ударил прапорщика в нос. В темноте он не разглядел выражения лица Крестовского, но услышал громкий треск хряща и сдавленный вздох.
– Я, господин прапорщик, никому не позволю о ней в таком тоне… – сказал очень громко Верещагин. – Она меня на ноги поставила. И вообще… Этого никому не понять!
– Василёк, ты рехнулся, – донёсся из темноты тихий голос прапорщика. – Ты мне нос сломал… Из-за какой-то немытой сучки…
Обезумев от ненависти, Верещагин бросился на Крестовского и обеими руками вцепился прапорщику в лицо. Он снова ударил Крестовского – на этот раз лбом – в нос, но сделал это не очень удачно и стукнулся бровью. Вместе с мгновенной тупой болью из глаза его посыпались сверкающие пятна. Однако это не охладило Василия, он зажмурился и продолжал рвать лицо прапорщика, ничего не видя перед собой. Он чувствовал, как большие пальцы попали прапорщику в оскалившийся рот. Он запомнил, как палец правой руки с особым упорством давил на скользкую щёку Крестовского и в конце концов проткнул её. Сразу брызнула горячая кровь. Крестовский дико закричал, упираясь локтями в грудь навалившегося на него Василия и дрыгая ногами.
Верещагин открыл глаза и увидел под собой лицо прапорщика, искорёженное, мокрое, почти чёрное. Несмотря на темноту, он различил замутившийся взгляд Николая и выступившие у него слёзы.
Не отпуская голову врага, Верещагин колотил ею о землю и слышал громкий стук затылка о валявшиеся на дороге битые кирпичи… Прапорщик затих. Поднявшись на ноги, Верещагин обнаружил возле себя босую девичью ногу. Он медленно повернулся. Рядом стоял конь, Арина нагнулась и с нескрываемым испугом заглядывала в лицо Верещагину.
– Зачем это? – услышал он её шёпот.
Он пожал плечами и постучал кулаком себя в грудь.
– Тошнит… Похоже, я убил его.
– Сюда бегут люди.
Верещагин, прижав подбородок к груди, простонал. Нервно покачав головой, он по-волчьи зыркнул через плечо. Вдоль бараков, устало переставляя ноги, бежало несколько офицеров. Хорошо различались поблёскивавшие в лунном свете козырьки фуражек.
Верещагин ощупал себя, как бы убеждаясь в том, что это действительно был он, а не кто-то иной и что именно он только что убил товарища. Затем он резко выпрямился и рубанул ребром ладони по воздуху.
– Ах так! Ладно ж…
Сделав шаг к Арине, он положил руку на её колено и запрыгнул на коня позади неё. Прижался к спине девушки и выдавил из себя, дыша в её густые волосы:
– Скачи, милая! Скачи отсюда прочь!
Подбежавшие офицеры остановились над неподвижным телом Крестовского. Кто-то грубо выругался, поглядев на поднятую умчавшимся конём пыль.
Сумрачным апрельским вечером 1917 года на одну из улиц Тобольска вышел из дверей трактира офицер в расстёгнутой шинели. Фуражка на его голове сидела чуть набекрень. Почесав потный лоб, он сунул в рот папиросу и чиркнул спичкой. Красный огонёк осветил кривой шрам на щеке. Жадно затянувшись, офицер бросил спичку под ноги.
В притулившихся друг к другу домах начинали светиться жёлтые окна. Вдоль улицы брёл, спотыкаясь и ругаясь, пьяный человек; за ним тяжело ступала старая толстая женщина, спрятавшая голову в чёрный платок. Какой-то взъерошенный мальчуган пытался оседлать большую рыжую собаку, дёргая её за длинные лохматые уши. Неторопливо шла куда-то молодая, густо нарумяненная женщина в привздёрнутом бархатном платье, из-под подола которого виднелись полусапожки на пуговицах.
Лениво окинув взглядом залитую коричневыми лужами улицу, офицер наморщился. На противоположной стороне он заметил высокого мужика в овчинной безрукавке, который укладывал что-то в телегу возле постоялого двора, запруженного возами. Под колёсами и между ног лошадей сновали курицы и петухи, некоторые из птиц взлетели на перекошенный воз и клевали овёс из рваного мешка. Офицер сделал очередную затяжку и задумчиво провёл большим пальцем руки, державшей папиросу, по щеке со шрамом. Нетвёрдыми шагами он двинулся к возившемуся у телеги мужику. Приближаясь, он сдвигал брови и покачивал головой, будто разговаривал сам с собой и убеждал себя в чём-то очень маловероятном.
– Верещагин! – гаркнул он пьяно, остановившись за спиной мужика и шлёпнув его ладонью по плечу.
Мужик медленно повернулся к офицеру. У него было худое лицо, покрытое бородой, длинные спутанные волосы.
– Верещагин, ты ли это, чёртов сын? – воскликнул офицер и криво улыбнулся. – Не узнаёшь разве, Василёк? Крестовский я! Да ладно тебе пялиться, будто я с того света взялся.
– Обознались, ваше благородие. – Мужик шмыгнул носом.
– Брось, Василёк. Мне ли не помнить старого товарища? Спору нет, изменился ты сильно, одёжка твоя с толку сбивает, но ужель ты думаешь, что я не отличу твоего лица… Ты что? Почему в таком виде, зачем в крестьянских портках?
