— О, миледи, нашли ли вы пирамиду Хеопса настолько захватывающей, насколько вы себе представляли?
— Да, Колетт.
— Она была великолепна, миледи?
— Великолепна.
— Она оказалась большой?
— Гораздо больше, чем я ожидала, — призналась Элизабет, и кончики ее ушек порозовели.
— Глубокой и темной?
Она кивнула и начала в смущении теребить шнурок ридикюля.
— Очень глубокой и очень темной.
— И холодной?
— Нет, в самом ее сердце оказалось иначе.
— Вам было страшно, миледи?
— Поначалу.
— А потом?
— А потом я почувствовала, что мне больше не страшно, — мечтательно проговорила она.
Именно в этот момент Элизабет подняла голову и обнаружила, что Джек смотрит на нее. Она замерла, забыв о том, что начала ставить ногу в стремя своего ослика, и ответила на его взгляд.
Джек решил, что выражение ее прекрасного лица можно было определить только одним словом. Это открытие потрясло его до глубины души. Оно потом много дней не давало ему покоя.
Страсть.
Элизабет пылала страстью.
Глава 9
— В один прекрасный день женщины откажутся носить корсеты, — объявила Элизабет, морщась: Колетт затягивала шнуровку.
— Не думаю, миледи. Это станет концом цивилизации — той, что мы знаем. Теперь сделайте глубокий вдох, а потом выдохните, пожалуйста, — велела Колетт.
— Не понимаю, — сказала Элизабет, чуть не задохнувшись, — почему отказ носить корсеты должен будет означать конец цивилизации.
— Но это же мода, миледи! Что со всеми нами будет без моды?
«Действительно, что станет с миром без молы?» — с мрачным юмором думала Элизабет, пока ее застегивали, зашнуровывали и затягивали так, что она удивлялась, как еще не умерла. Когда Колетт закончила туалет своей госпожи, та едва могла дышать и двигаться.
— Матушка говорит, что по платью можно судить о том месте, которое женщина занимает в обществе.
— Ваша матушка — мудрая женщина. Вам следовало бы чаще прислушиваться к ее словам. — Колетт не смогла удержаться, чтобы не добавить: — Нам надо отводить плечи назад и стоять прямо, миледи. Для нас осанка чрезвычайно важна, не так ли?
Элизабет была счастлива тем, что ответа на эту фразу не требовалось. Ей с детства внушали, как важно иметь правильную осанку. Сначала мать и няня. Потом — Каролина и Колетт. Лично ее эта тема никогда не интересовала — ни капельки. Вот если бы им хотелось поговорить об обычае древних египтян поклоняться священным быкам Аписа и мумифицировать их… Этот предмет разговора она сочла бы захватывающе интересным!
— Сегодня я буду во всем коричневом, — решила она, стоя перед шкафом.
— Вам больше всего идет зеленое, — заметила Колетт. — Это подходит к вашим глазам.
Элизабет вздохнула и сдалась без спора:
— Пусть будет зеленое.
Колетт Дюве извлекла платье из шкафа и начала над ним хлопотать, расправляя юбку и ворча на своем родном языке, что по складкам надо было бы пройтись утюгом, но на это, как всегда, нет времени — они с утра до вечера бегают с места на место… Потом она, продолжая возиться с платьем, тихо проговорила, приглашая Элизабет посплетничать:
— Вы обратили внимание, какое красивое платье из муарового шелка было на миссис Уинтерз вчера, когда мы ездили смотреть мечети?
Элизабет наморщила носик:
— Кажется, оно было розовое.
Ее служанка покачала головой и возразила, очень по-французски пощелкав языком:
— Нет-нет, миледи. Не просто розовое, а цвета чайных роз, таких, как растут в саду Стенхоуп-Холла. Туалет идеально подчеркивал цвет лица и волос этой дамы. Даже чулки у нее были из прозрачнейшего розового шелка!
— Откуда ты это знаешь?
Колетт набросила зеленое платье Элизабет на голову и ответила:
— Был такой момент, когда лорд Джонатан помогал мадам Уинтерз сесть в карету: на секунду из-под юбок показалась ее лодыжка.
Элизабет задумчиво сказала:
— Кажется, все считают, что Амелия Уинтерз элегантна.
— О да! Вы могли бы кое-чему у нее поучиться, — заметила Колетт с лучшими намерениями.
— Как ты думаешь, мужчины находят ее красивой? — спросила Элизабет, не поднимая головы.
Она не видела, каким удивленным взглядом окинула ее Колетт.
— A, mon petit chou[3], я уверена, что лорд Джонатан находит прекрасной вас!
Элизабет подняла глаза и увидела в зеркале улыбающуюся ей подругу.
— Неужели я настолько понятна?
— Понятны? О нет. Вы всегда были таинственной: интересовались только пыльными, скучными старыми книгами. А огромные ваши глаза говорят так много — и ничего не выдают! — Колетт кончила застегивать корсаж зеленого платья и на секунду отступила, чтобы оценить свою работу. — Я говорила о лОрде Джонатане. Я заметила, как он на вас смотрит.
Элизабет широко раскрыла глаза.
— И как же Джек… лорд Джонатан… на меня смотрит?
Служанка сдержанно улыбнулась:
— Как будто вы — клубничное пирожное, которое он хотел бы съесть в один присест!
Элизабет густо покраснела. Французы так спокойно говорят о подобных вещах! Наверное, ей никогда к этому не привыкнуть. И тем не менее она спросила:
— Правда?
Весело рассмеявшись, Колетт Дюве уверила ее:
— Ma foi, c'est vrai[4]! Истинная правда.
Элизабет провела кончиком языка по нижней губе и высказала вслух те сомнения, которые не давали ей покоя:
— Я не вполне уверена в том, что лорд Джонатан — настоящий джентльмен.
Колетт успокаивающе похлопала ее по плечу:
— Самое главное, cherie[5], это то, что он — настоящий мужчина!
— О, невозможно в этом усомниться! — воскликнула Элизабет.
На секунду лицо француженки озарилось улыбкой, но Элизабет этого не заметила.
— Если вы изволите сесть, я начну укладывать вам волосы.
Колетт взяла с туалетного столика щетку с серебряной ручкой и принялась расчесывать густые каштановые пряди, которые ниспадали почти до самой талии ее госпожи.
— Они великолепны! — объявила Колетт, как она делала каждое утро: это было частью их ритуала.
— Волосы и есть волосы, — вздохнула Элизабет, хотя она понимала, что это не совсем так. Большинство модных дам вынуждены были помогать природе, не одарившей их густыми волосами. В
