подумал он о приятеле с болью внезапного сочувствия. И затем: – К черту Харлена».
Часов у Майка не было, поэтому следующие тридцать минут он оставался подле Кевина, время от времени поднимая руку приятеля, чтобы узнать время без лишних расспросов. Один раз, когда он заметил в группе девочек у веранды Донну Лу Перри с ее подружкой Сэнди, то решил было подойти и поговорить с ней, извиниться за ту выходку ребят на бейсбольном поле. Но Донна Лу смеялась и болтала с девочками, а у Майка оставалось всего восемнадцать минут.
Зона веселья и света на сарай не распространялась, и хотя широкие двери были заперты, в стене сарая, расположенной рядом с дубом, имелась небольшая дверца. Майк отодвинул задвижку и вошел. «Мишель?» – окликнул он. Внутри пахло старым деревом и нагретой за день соломой. Майк собрался было еще раз позвать девочку, но вдруг подумал, что, наверное, его разыграли: у Мишель и мысли не было говорить с ним наедине, это был всего лишь розыгрыш, такой же, какими она донимала беднягу Харлена.
А теперь и беднягу Майка, подумал он, поворачиваясь обратно к двери.
– Иди сюда, – послышался тихий голос Мишель. Сначала Майк даже не мог разобрать, откуда идет этот голос,
но затем в свете пыльной лампочки увидел, что стоит рядом с небольшой лесенкой, расположенной между пустыми стойлами. Вела она к тому, что могло быть чердаком. Крыша сарая терялась в темноте.
– Сюда, глупый, – позвала снова Мишель.
Майк стал взбираться по лесенке, чувствуя, как ему мешает маленькая склянка со святой водой, которой он запасся на всякий случай перед выходом из дому. Эй, это действительно из-за склянки, может, ты просто счастлив видеть Мишель?
Чердак являлся всего лишь сеновалом, но через дверцу лился мягкий свет, делавший это помещение довольно уютным. Дверца вела в соседнюю комнатку. Оказывается, Стеффни надстроили над сараем целый этаж.
Из этой двери выглядывала улыбающаяся головка Мишель. Неяркий свет, лившийся через два маленьких оконца, освещал ее сзади и создавал сияющую корону вокруг ее головы.
– Входи же, – лукаво сказала она, отступая, чтобы пропустить его вперед. – Это мое убежище.
– Гм-м-м, – промычал Майк, оказавшись рядом с Мишель, он скорее был поглощен ее теплым присутствием, чем обстановкой комнаты. В комнате стоял старый стол и несколько разномастных стульев. Вдоль стены располагался старый диван. – Похоже на клуб, да? – сказал он и мысленно тут же стукнул себя за это. Идиот.
Мишель улыбнулась. Она стояла почти вплотную рядом с ним.
Сказать тебе, почему июль в этом году совершенно особенный месяц, Микки?
Микки?
– Да. Потому что у тебя день рождения?
Ну да, – кивнула Мишель и подошла к нему еще на шаг ближе. Майк чувствовал доносящийся от нее запах шампуня и мыла. Запах чистоты. Бледная кожа рук будто светилась розовым в свете разноцветных лампочек, висевших на ветвях дуба за окном. – Двенадцатый день рождения в жизни девочки – это очень важно, – продолжала она почти шепотом. – Но есть вещи, которые для нее еще важнее. Ты знаешь, о чем я говорю?
– Конечно знаю. – Майк тоже почти шептал, ведь она стояла так близко. Но ему даже в голову не приходило, о чем она может говорить.
– Ты знаешь, что я уже давно люблю тебя, Микки?
– Э… нет, – правдиво сказал Майк.
– Это так. Еще с тех пор, как мы играли вместе, когда ходили в первый класс. Помнишь, ты был папой, а я мамой?
Майк смутно что-то в таком роде припоминал. В первом классе он иногда еще участвовал в девчачьих играх, пока не понял окончательно, где его место.
Конечно, – с несколько большим, но не совсем искренним энтузиазмом отозвался он.
Мишель повернулась на одной ноге, будто делая пируэт, как настоящая балерина или еще кто-нибудь в этом роде.
– Микки, а ты любишь меня?
– Конечно. – Интересно, а что он еще мог бы сказать – «Нет, терпеть не могу, на мой взгляд ты похожа на жабу». Если сказать правду, то в эту минуту он ужасно сильно любил ее. Ему нравилось, как она выглядит, как пахнет, нравился звук ее голоса и то напряжение, которое он ощущал в ее присутствии. Это было так не похоже на ту тошнотворную нервозность, в которой он прожил последние дни этого сумасшедшего лета. – Да, – повторил он, – я люблю тебя.
Мишель кивнула, будто услышала то магическое слово, которого ожидала. Затем отступила на шаг, оказалась почти рядом с окном и попросила: «Закрой глаза, пожалуйста».
Майк колебался только секунду. Стоя с закрытыми глазами, он чувствовал запах соломы с соседнего чердака, запах свеже-оструганных бревен из гаража внизу и неуловимый, но настойчивый аромат шампуня и теплого душистого тела.
Послышался тихий шорох, и Мишель прошептала:
– Теперь можно.
Майк распахнул глаза и почувствовал, что его будто бы ударили в солнечное сплетение.
Мишель выскользнула из своего нарядного платья и теперь стояла перед ним в одном маленьком белом лифчике и крохотных трусиках. Майку казалось, что никогда в жизни он не видел столь отчетливо: бледная кожа плеч с едва заметными веснушками, округлость груди над полоской лифчика, длинные, заброшенные за спину рыжеватые волосы, светящийся нимб над головой, темная тень от ресниц, лежащая на щеках, – Майк чувствовал, что голова у него идет кругом, когда смотрел на ее округлые упругие бедра, узкие колени и тонкие лодыжки, которые все еще были обтянуты беленькими носочками.
Мишель переступила с ноги на ногу, и он увидел, как краска румянца разливается у нее по щекам и даже по шее. Ее шепот был едва слышен.
– Микки… я думала, что… мы могли бы… просто посмотреть друг на друга. – Она подошла так близко, что он легко мог бы обнять ее, если бы осмелился. Прохладной рукой она коснулась его щеки.
Теплое дыхание долетело до его лица, и Майк понял, что она еще что-то сказала.
Что? – Его голос прозвучал слишком громко.
– Я только сказала, – повторила она так же шепотом, – что если ты снимешь рубашку, то я тоже сниму кое-что.
Когда он стягивал рубашку через голову и потом бросал ее в угол, у него было такое чувство, что это делает не он. А просто он сам видит все происходящее в каком-то взрослом кино. Его руки обвились вокруг Мишель, и они оба невольно развернулись, так что стояли теперь лицом к окну. Темные переплеты рамы находились не больше чем в шести футах от Майка.
– Твоя очередь, – прошептал Майк.
Почему-то он был уверен, что девочка снимет носки, но вместо этого она завела одну руку за спину и движением, от женственной незнакомости которого у Майка занялось дыхание, что-то там расстегнула. Лифчик бесшумно упал на пол между ними.
Невольно Майк проводил его глазами, заметив, что глаза у Мишель почти закрыты и ресницы тихо подрагивают. Ее груди были белыми-пребелыми, розовые соски почти не отличались от ареола вокруг них.
Одной рукой Мишель прикрыла грудь, будто внезапно смутившись, и, чуть придвинувшись к Майку, подняла к нему лицо. С каким-то испугом, от которого даже закружилась голова, он понял, что она хочет поцеловать его, и что он должен будет поцеловать ее в ответ, и что губы у него стали сухими, как наждак.
Она тихо прижалась к его рту губами, затем чуть отклонилась назад, как будто чтобы взглянуть на него, и поцеловала его снова.
Майк охватил ее руками, чувствуя, как нарастает в нем волнение, и зная, что она чувствует то же самое, но не отстранился. В голове у него мелькнула мысль об исповеди, о темноте исповедальни, о тихом, вопрошающем голосе священника. Подобное волнение было уже знакомо ему, церковь называла это
