сжал ее. Так, держась за руки, братья наконец провалились в спасительный сон.
Глава 17
В среду, пятнадцатого июня, закончив разносить газеты, Майк, прежде чем отправиться в костел Святого Малахия, где отец Кавано вскоре должен был служить мессу, спустился в подвал своего дома.
Утро было солнечным и теплым, солнце уже стояло высоко, но под могучими кронами дубов и вязов царила прохладная тень. Майк оторвал металлическую заслонку, преграждающую вход в лаз. В домах всех его знакомых были нормальные подвалы, а не лазы. «Что ж, – подумал он, – у всех моих знакомых и туалеты в доме, а не на улице».
Он включил предусмотрительно захваченный с собой бойскаутский фонарик. Высота лаза едва достигала восемнадцати дюймов. Паутина… Грязь… Трубы… Потемневшие от времени балки и деревянный настил, служащие опорой для пола… Снова паутина… Отвратительный запах застарелой кошачьей мочи и сырой земли.
Помня про опасных черных вдов и потому извиваясь изо всех сил, чтобы не задеть руками липкие беловатые нити их паутины, Майк осторожно продвигался в сторону передней части дома. Чтобы добраться туда, ему нужно было миновать пространство под комнатой родителей и небольшим коридором. По мере того как он полз, темнота вокруг становилась все гуще, сюда уже не проникал ни единый лучик дневного света. Мальчика охватила паника, и он лихорадочно извернулся, стараясь увидеть оставшийся далеко позади небольшой прямоугольник солнечного света. Убедившись, что наружное отверстие лаза по-прежнему остается в поле его зрения, а значит, дорогу к нему будет найти нетрудно, Майк снова пополз вперед.
Когда, по его подсчетам, он уже должен был находиться под гостиной – в трех ярдах впереди показалась каменная кладка фундамента, – Майк остановился, перевернулся на бок и перевел дух. Правой рукой он касался деревянной крестовины связки, левая запуталась в паутине. Витавшая в воздухе пыль плясала в узком луче фонарика, забиралась в волосы и попадала в глаза, заставляя Майка часто моргать.
«Господи, ну и хорош я буду, когда придет время идти помогать отцу Кавано на мессе», – сокрушенно подумал он.
Майк повернулся налево, луч фонарика уперся в северную стену дома футах в пятнадцати от него. Какого дьявола… то есть какую чепуху он тут ищет? Майк сжался и начал осторожно поворачиваться по кругу, внимательно осматривая землю в поисках хоть каких-нибудь следов – доказательства того, что здесь кто-то был.
Ничего определенного. Камень и плотно утрамбованная земля были испещрены следами когтей нескольких поколений кошек, принадлежавших О’Руркам, и множества других зверьков, находивших здесь убежище. Повсюду виднелись затвердевшие кучки кошачьего помета.
«Это наверняка был кот или скунс», – с невольным вздохом облегчения подумал Майк.
И тут он увидел дыру.
В первый момент это пятно показалось ему всего лишь тенью, но оно не исчезло, когда на него упал луч света. Тогда Майк решил, что это, должно быть, кусок черной пластмассы, или брезента, или еще чего- нибудь, брошенного и забытого здесь отцом. Он подполз фута на четыре ближе и остановился.
И все-таки это была дыра – почти идеально круглая, примерно дюймов двадцать в поперечнике. При желании туда можно даже засунуть голову. Однако у Майка такого желания не возникло.
К тому же из дыры воняло. Майк подавил отвращение и подвинулся ближе. Смрад волнами накатывал из туннеля, будто его доносил ветер с кладбища.
Подняв валявшийся поблизости камень, Майк бросил его в дыру. Но звука падения не услышал.
Тяжело дыша, с сердцем, бьющимся так сильно, что удары, наверное, слышала даже Мемо в своей комнате, Майк чуть приподнял фонарик и постарался осветить внутренность дыры.
Сначала он подумал, что ее стены сделаны из красной глины, но затем увидел похожие на ребра перепонки, кроваво-красные хрящи, подобные внутренним поверхностям кишок какого-то неизвестного существа. «Совсем как туннель в сторожке на кладбище», – мелькнуло у него в голове.
Майк отпрянул, подняв при этом тучу пыли и вляпавшись одной рукой в паутину, а другой – в кошачий помет. И в то же мгновение, вдруг оглянувшись, он не увидел прямоугольника света…
Кто-то загородил вход?
Нет, вот он: светлое пятно появилось снова.
Майк торопливо полз вперед, не обращая внимания на то, что все время задевает головой доски, а лицом зарывается в паутину. Фонарик теперь оказался где-то под животом и ничего не освещал. Майку показалось, что под кухней чернеет еще одно отверстие, гораздо большего размера, но он не стал задерживаться, чтобы выяснить, так ли это.
Какая-то тень возникла в отверстии лаза, заслонив свет. Майк сумел разглядеть две руки и вроде бы обмотанные какими-то тряпками ноги.
Перекатившись вбок, он схватил железную палку.
Тень пролезла чуть глубже – стало совсем темно.
– Микки? – раздался тихий и чистый голосок его сестренки Кетлин. – Микки, мама говорит, что тебе пора идти в церковь.
Майк почти без чувств свалился во влажную грязь. Правая рука мелко дрожала.
– Хорошо, Кетти. А теперь отойди, пожалуйста, чтобы я мог вылезти отсюда.
Тень исчезла.
Когда Майк выбрался наконец на свежий воздух, сердце буквально разрывалось от боли. Он закрыл заслонкой проход, вбил гвозди.
– Ой, какой ты грязный! – как всегда, чуть замедленно проговорила Кетлин, улыбаясь брату.
Майк оглядел себя. Вся одежда была покрыта серой пылью и паутиной. Ссадины на локтях кровоточили. Лицо испачкано грязью – он даже ощущал на губах ее вкус. Поддавшись мгновенному импульсу, он обнял сестренку, и та радостно прижалась к нему, ничуть не заботясь о том, что может тоже запачкаться.
На погребальную церемонию в часовню похоронного бюро Хауэлла в Пеории пришли более сорока человек. Дуэйну показалось, что Старик слегка раздражен таким скоплением людей, как будто ему хотелось проводить брата в последний путь без лишних свидетелей. Но извещение, помещенное в газете, и несколько телефонных звонков сделали свое дело: родственники, друзья и знакомые дяди Арта приехали даже из Чикаго и Бостона. Присутствовали также несколько его коллег с завода «Ка-терпиллер», и один из них, не скрывая чувств, рыдал в течение всей службы.
Священника не приглашали, ибо дядя Арт твердо придерживался семейной традиции воинствующего агностицизма, но несколько коротких надгробных речей было произнесено. Среди тех, кто пожелал выступить, были коллега дяди по работе – тот самый, который не мог удержаться от слез, кузина Кэрол, прилетевшая из Чикаго и в тот же вечер намеревавшаяся вернуться обратно, и привлекательная женщина средних лет по имени Долорес Стивене, которую Старик представил как «подругу дяди Арта». Слушая ее, Дуэйн гадал, как долго дядя Арт и эта женщина были любовниками.
Последним говорил Старик. Дуэйн нашел его речь самой впечатляющей: никаких слов о загробной жизни или о награде за достойно прожитые годы – только горькие нотки в голосе из-за потери брата и несколько слов о личности, которая не поклонялась фальшивым ценностям, а посвятила жизнь служению другим людям, честному и беззаветному. В заключение Старик прочел отрывок из Шекспира, любимого драматурга дяди Арта. Дуэйн ожидал услышать что-то вроде «Спи, милый принц. Спи, убаюкан пеньем херувимов!..»,[67] зная, как ценил дядя Арт иронию во всех ее проявлениях. Но Старик по памяти, никуда не заглядывая, пропел песню. Временами голос его срывался, но он мужественно держал себя в руках, и последние слова про-звучали на удивление сильно:
