Ада слышит лишь ветер и далекие выкрики.
— Погоди секунду, Хок-эн-беа-уиии, — говорит красавица. — Должна сказать, что ты был хорошим любовником… и добрым другом. Знаешь, я тебя обожаю.
— И я тебя… — мужчина сглатывает, — обожаю… Елена.
Женщина с черными как смоль волосами улыбается.
— Я не отправлюсь к Менелаю, Хок-эн-беа-уиии. Я его ненавижу. И очень боюсь. Никогда больше не покорюсь такому, как он.
Схолиаст удивленно моргает и смотрит вслед удаляющимся ахейцам. Теперь они перестраивают ряды за линией собственных укреплений в двух милях от города, у бесконечных ставок и костров, там, где сохнут на песке неисчислимые черные корабли.
— Он тебя убьет, если сможет ворваться в город, — хрипло произносит ученый.
— Верно.
— Хочешь, я квитирую тебя куда-нибудь подальше отсюда? В безопасное место?
— А это правда, мой милый Хок-эн-беа-уиии, что мир обезлюдел? И что великие города пусты? Родная Спарта? Каменистые пашни и пастбища? Одиссеев остров Итака? Персидские крепости?
Мужчина кусает нижнюю губу, потом наконец отвечает:
— Да. Это правда.
— Тогда куда же мне деться, Хок-эн-беа-уиии? Может, на гору Олимп? Так ведь небесная Дырка пропала, и олимпийцы посходили с ума.
Схолиаст разводит руками.
— Значит, нам остается надеяться, что Гектор и его легионы не допустят в город врага, Елена… милая. Клянусь, как бы все ни обернулось, я никогда не скажу Менелаю, что ты сама решила остаться.
— Знаю, — кивает красавица.
Из широкого рукава ее платья в ладонь выскальзывает кинжал. Короткий взмах рукой — и короткий, но очень острый клинок вонзается Хокенберри под ребра до самой рукоятки. Елена поворачивает лезвие, чтобы отыскать сердце.
Мужчина разевает рот в беззвучном крике, хрипит, хватается за обагренный живот и падает словно подкошенный.
Но перед этим красавица успевает выдернуть кинжал.
— Прощай, Хок-эн-беа-уиии.
Она торопливо спускается по ступеням, почти не шурша сандалиями по камню.
Ада сочувственно смотрит на истекающего кровью мужчину. Если бы можно было ему помочь! Однако она — только зрительница, невидимая и не способная вмешаться. Повинуясь неожиданному порыву, хозяйка Ардис-холла прикасается к туринской пелене, нащупывает вшитую микросхему и, припомнив, как Харман общался с соньером, представляет себе три синих квадрата в красных окружностях.
И вдруг
— Помогите… мне… пожалуйста, — сипит умирающий.
Герой туринской драмы говорит это на стандартном английском.
Ада в ужасе расширяет глаза: неужели он
Зрительница сорвала пелену со лба.
И вновь оказалась в Ардис-холле, у себя в спальне. Дрожа от страха, с бешено бьющимся сердцем, Ада сверилась с напульсной функцией и уточнила время.
Всего лишь десять минут миновало с тех пор, как она прилегла с повязкой на лице; сорок пять минут назад ее возлюбленный Харман улетел на соньере. Разум слегка мутился, к горлу подкатывала тошнота: можно было подумать, что к будущей матери возвращается утренняя слабость. Владелица особняка попыталась отмахнуться от неприятного ощущения, проникнуться новой уверенностью, но дурнота лишь усилилась.
Скомкав туринскую пелену и запрятав ее в ящик для белья, Ада поспешила вниз посмотреть, как дела в Ардисе и в окрестностях.
30
Харман даже не ожидал, что полет к Золотым Воротам окажется настолько волнующим, а уж воображения путешественнику было не занимать. Это ведь он, единственный на борту соньера, однажды оседлал циклон, усевшись на деревянном кресле, и молнией взвился из Средиземного Бассейна к астероиду на экваториальном кольце, после чего мужчину, казалось, ничто уже не могло поразить или напугать.
Нынешний полет почти не уступал тому памятному происшествию.
Машина с воем преодолела звуковой барьер (Харман познакомился с понятием звукового барьера месяцем ранее, «проглотив» очередную научную книгу) еще до того, как достигла высоты в две тысячи футов. Прорвавшись через верхний облачный слой к яркому солнечному свету, она уже двигалась почти отвесно и обгоняла собственные звуковые удары, хотя, конечно, поездку нельзя было и близко назвать безмолвной. Воздух так яростно шипел и ревел за пределами силового поля, что путешественникам не удалось бы перемолвиться даже словом.
Однако они и не пытались завести разговор. То же самое поле, которое защищало пассажиров и пилота от бушующего ветра, вжимало их, распластавшихся ниц, в мягкие ниши; Никто продолжал оставаться без сознания, Ханна одной рукой обнимала его, а Петир, широко распахнув глаза, косился через плечо на редеющие далеко внизу облака.
За считанные минуты рев за бортом ослаб до шипения чайника, потом до слабого вздоха. Лазурные небеса почернели. Горизонт изогнулся белой дугой, будто натянутая до предела тетива боевого лука, ну а соньер продолжал устремляться вверх — ни дать ни взять серебряный наконечник невидимой стрелы. Потом перед глазами вспыхнули звезды. Не проступили одна за одной, как это бывает на закате, но резко высыпали все разом, точно беззвучный салют заполнил огнями черную бездну. Прямо над головами друзей угрожающе ярко заполыхали оба небесных кольца.
На какой-то ужасный миг Харману показалось, что машина вознамерилась вернуться именно туда (в конце концов, как раз на ней они с кузеном Ады и не приходящей в сознание Ханной и спустились с орбитального астероида Просперо), однако траектория начала выравниваться, и стало ясно: друзья покинули атмосферу, не долетев до сияющих колец нескольких тысяч миль. Горизонт по-прежнему изгибался, Земля заполняла собою все поле зрения. Девять месяцев назад, когда искатель приключений в компании Сейви и Даэмана мчался на вихре-молнии к орбитальному острову, родная планета выглядела куда меньше.
— Харман… — окликнула Ханна, когда машина опрокинулась вверх дном и слепящее полукружие, окутанное белоснежными облаками, очутилось над головами путешественников. — Скажи, это правильно? Все так и должно быть?
— Да, полный порядок, — отозвался мужчина. Самые разные силы, включая страх, пытались вырвать распростертое тело из мягкой ниши, и только силовой пузырь вжимал обратно. Желудок и внутреннее ухо возмущенно требовали вернуть гравитацию и привычный горизонт. Честно говоря, пилот не имел ни малейшего понятия, все ли идет по плану, или же соньер попытался выполнить вираж, на который был не способен, и очень скоро четверка попросту сгинет.
Харман поймал недоверчивый взгляд Петира: парень явно почуял обман.
