застывшего Бурана, целя в загривок.
Буран отскочил. Слышно было, как щелкнули челюсти рыжего, сорвавшись с гладкой, лоснящейся шерсти Бурана.
И снова прыжок.
Ленька не выдержал. Забывая о недавней робости перед собакой Туманова, он громко и повелительно выкрикнул: — Буран, взять!
Это был короткий и резкий сигнал к атаке. И Буран принял его, впервые отозвавшись на Ленькин голос.
Одновременно обе собаки взвились на дыбы и сцепились яростно, глухо рыча и ляская клыками. Замерли на мгновение и, опрокинувшись, клубком покатились по земле.
— Пират, Пират! — приглушенно раздавался голос из леса.
Но страшная рыжая собака уже не могла явиться на этот зов. Она лежала, опрокинутая на спину, и клыки Бурана намертво сцепились у нее на горле.
— Верх держи! Верх держи!..
— Убирай сучья из-под ветра!..
— Заводи канаву!..
Лес наполняется топотом и голосами. В темноте скачут верховые. Позвякивая лопатами, спешно приближаются пешие. Над местом пожара высоким заревом розовеет воздух.
— Кокушкинские, с пилами — обводи огонь просекой! — слышим мы голос Туманова. — Уходите от ели! Уходите от ели!.. Теперь удержим, — раздается ближе.
И Грачик, вороной тонконогий Грачик Василия Петровича, переплясывая и кося глазами на огонь, выносит лесного инженера в полосу света.
— Молодцы, орлы! Выдюжили! — кричит Туманов. — Павел, поберегись — смолой ошпарит! Савелий Григорьич, отходите поглубже!
Никаких подробных указаний инженер не дает. С нами дедушка — он знает, что нужно делать.
…Визжит пила, ухают деревья. Круговина пожара обкладывается сплошной канавой вперемежку с вырубкой. И, чувствуя помощь подошедших и поспешающих со всех сторон людей, мы еще усердней работаем лопатами.
Пал идет только низом. Люди побеждают огонь. Пробегая мимо, переговариваются с нами, дружелюбно кивают головами.
В ту минуту мы были не просто довольны — мы были счастливы. Пусть, может быть, не так велика заслуга: более опытные, возможно, сумели бы сразу потушить пожар. Радовало сознание, что мы честно сделали то, что могли.
Усталый, еле ноги волоча, дедушка подошел ко мне и погладил по голове:
— Вырастай лесником, старому на смену.
Белоголовый стучит в окно
Тут Боря подбежал. Запыхался. Говорит, а голос обрывается:
— Дедушка, Пищулин рядом… Он поджигал… тятя дробовика просит.
Аккуратный, всегда подтянутый, сейчас Боря стоит перед нами весь прокопченный, в пыли, с выбившейся из-под ремня рубашкой. По лицу размазаны гарь и пепел. Только глаза и зубы поблескивают.
Наша четверка выглядит, пожалуй, и того краше. Рукавом или кепкой утираемся — еще больше черноту размазываем.
— А Нинка где? — спрашивает Зинцов.
— Тут же!.. Разве найдешь!
Боря помогает дедушке снять из-за спины ружье и исчезает с ним в темноте.
— Смотрите, осторожнее! — кричит дедушка вдогонку сыну лесника и сурово сдвигает брови. — Он, подлец, не с оружием ли на поджог вышел!
Это о Пищулине. Даже его фамилию, как что-то мерзкое, липко-гадкое и оскорбительное для человека, дедушка не решается произносить.
— На такое пошел — у него и на любое преступление рука не дрогнет, — как бы продолжает старый лесник свое наставление Боре, хотя его уже и след простыл.
Огонь еще ходит по кругу, жарко облизывая кусты, забираясь в кучи хвороста. Но главная опасность миновала, и теперь от прорытых канав и расчищенных просек люди наступают на него смелее, сжимают кольцо к середине.
— Хватит, отдыхать пора, — говорит дедушка и отбирает у нас лопаты. — Кончайте, и без того ночь не спали. — Костя, — передает он лопаты нашему старшему, — клади все на плечо, и отправляйтесь… Без возражений, сейчас же отправляйтесь. Умоетесь, приведете себя в порядок — и спать: хотите — в шалаше, хотите — в сторожке, где больше нравится.
— А ты как же, дедушка?
— Мне рано. Мне надо еще здесь побыть. Обезоруженные, мы потихоньку плетемся вслед за старшим по берегу озера к нашей сторожке.
Можно умыться, привести себя в порядок. Но разве можно уснуть в такую пору?!
На рассвете в сенях загромыхало. Свалив по пути приставленные нами к стене лопаты, кто-то шарил вдоль по бревнам, медленно перетаптывая тяжелыми каблуками.
— Дверь откройте! — сдержанно прогудел за стеной дремучий бас.
Прикорнувший над столом старший вскочил и поспешил на зов.
— Кого надо?
— Постель бы где в уголке набросить, — гулко заходило под низеньким потолком дедушкиной сторожки.
— Вот этого и не надо!
Поддерживаемый под руку сзади мужчиной огромного роста, через порог перешагнул Василий Петрович. Наклоном проводя голову из-под косяка вперед, за ним двигался сопровождающий.
— Огоньку бы засветить, — смущенно приглушивая непокорный зычный голос, на самых низких нотах рокотал провожатый Туманова.
— Без того светло, — возражал Туманов.
За окнами бледно кропился ленивый рассвет.
— Не горюй, Максимыч, теперь мы дома. Сейчас приглядимся, чем тут молодые хозяева занимаются… Да отпусти руку немножко, а то вывернешь!.. Не бойся, не убегу, — шутит Василий Петрович, освобождаясь от поддержки.
Неловко оттопыривая локти, он проходит к дедушкиным нарам и со вздохом облегчения опускается на край.
— Вот и припаялся. Крепче, чем в седле… Максимыч, пригляни, как там наши лошади.
Провожатый, оглядываясь на Василия Петровича, нерешительно переминается на одном месте и клонится к двери.
— Только ты… это… сиди спокойно, — басом громовержца просит он.
— Слыхали такой граммофон? — кивая на закрывшуюся за Максимычем дверь, смеется, нарушая наше молчаливое удивление, Василий Петрович. — Вот это тру…
Внезапно на полуслове голос Туманова осекается. Готовые опуститься локти вздергиваются. И, до скрипа сцепляя зубы, лесной инженер замирает на мгновение в странно неуклюжей позе.
Отпуская дыхание, тише, стараясь не шевельнуться, заканчивает:
— Вот это… труба!
— Где горит?! — неожиданно встряхивается разоспавшийся на столе Павка.
— Ха-ха-ха! — оживляемся мы на разные лады.
И лесной инженер, встряхивая разведенными локтями, смеется вместе с нами.
