Защитного цвета френч Василия Петровича кажется серым. По бокам его заметны большие темные пятна. И сидит Василий Петрович как-то неудобно, ссутулившись.
Совсем другим видели мы его при тушении пожара несколько часов назад.
— Василий Петрович, ушиблись? — сочувственно спрашивает Костя Беленький.
— Погорел!.. Как швед под Полтавой погорел. Аж шкура шелушится!.. — Левой рукой он осторожно дотягивается до кармана френча и встряхивает его.
— Полюбуйтесь!.. Жадный мужик в ложке щей захлебнулся, а я умудрился на можжухе себя испечь… Эх, вояка! — насмехается сам над собой лесной инженер. Будь возможность, он, кажется, еще и поколотил бы себя.
Темные пятна френча осыпаются на пол гарью.
— Василий Петрович, посмотреть надо! Наверно, до тела достало, — моментально соображает Ленька Зинцов.
— И без того знаю, что достало…
— Так как же?
— А вот сейчас узнаем. Кажется, главный врач бежит — пропишет лекарство, — не переставая досадовать на себя, говорит Туманов, прислушиваясь к торопливому шарканью ног за дверью. — Всем заботы дал!.. Улеглось ли там? — нетерпеливым вопросом встречает он появившегося в двери дедушку.
Не беспокойся, все приглушено. Кокушкинские настороже стоят, каждую искорку замечают… Ты-то как?.. Ну-ка, снимай одежину!.. Э-э-э!
Дедушка внимательно смотрит на Туманова. Замечает его оттопыренные локти, обгорелые черные пятна на рукавах и на груди пиджака.
— Нет, нет, снимать не надо. Срезать надо… Подвинув Павку на скамейке, дедушка вытягивает за скобку выдвижной ящик стола и достает оттуда ножницы.
— Хочешь не хочешь, а прощайся со своим военным, — говорит он Василию Петровичу.
Лесной инженер ни слова. Он покорно повинуется старому леснику: не шевелясь, сидит на нарах, а дедушка орудует ножницами по френчу. Раскроил вдоль, отрезал и отбросил правый рукав.
— С телом спеклось, — неодобрительно качает он головой и строчит ножницами разрезы вверх и вниз.
Костя Беленький помогает дедушке снять с Василия Петровича его разрезанный пиджак.
— Рубашку пока оставим, — говорит дедушка. — Только вокруг обожженного надо обрезать, чтобы больное не бередила… Серьезное дело, — внушительно и почти строго замечает он. — В больницу надо… И немедленно. Павел, подай там, из сундука, простынку, — отдает распоряжения дед Савел. — Поедешь — прикрыться надо хоть легонько, — объясняет он Василию Петровичу. — Ведь одеваться-то тебе нельзя!
Мы с Ленькой, вдвоем оставшиеся за столом без дела, молча наблюдаем происходящее, готовые в любой момент предложить свои услуги.
Ленька то облокотится на стол, то потрется спиной о стенку или начнет валиться на меня плечом. Не может он и пяти минут просидеть спокойно, если никакого дела нет.
За окнами заметно светлеет. По краю поляны напротив сторожки видны две лошади под седлами. Одна из них — Грачик Василия Петровича. Другую — серую в темных яблоках— мы видим впервые.
Ленька кладет руки на стол и, подвертывая голову, словно устраивается спать, шепчет мне:
— Вот бы прокатиться!
Неподалеку от сосны, к которой привязан Грачик, лежит Буран. Он косит глазом то на одну, то на другую лошадь и беспрерывно лижет лапу. Ее во время схватки на пожаре прокусил пищулинский Пират.
Появляется Максимыч с большой охапкой свежей травы. Половину он отделяет серому коню, другую половину кучкой растряхивает перед Грачиком.
— Ну-ну, не баловать! — хлопает ладонью взыгравшего коня Максимыча, и его громовой бас проникает к нам сквозь стекло.
— Простыню не достал еще? — оглядывается дедушка на замешкавшегося возле сундука Павку. — Сверху она лежит.
Наш друг усердствует прилежно в углу около двери и никак не может справиться с простой накладкой сундука: руки как крюки.
— Что это тебя пальцы не слушаются? — заинтересовавшись, внимательнее вглядывается дедушка. — Давай-ка поближе к свету, — помогает он Павке подняться с колен и подводит его к окну. — Так и есть!.. Еще одна оказия!
Нам с Ленькой со своего места заметна припухлая краснота на вытянутых к свету Павкиных руках и белые водянистые волдыри по ней.
— Горячим немножко капнуло. Это когда ель тушили, — поясняет и оправдывается Павка.
— А почему молчал, сразу не сказал?
— Не хотелось с пожара в сторожку уходить. Нас и так мало было… А это пройдет. В кузнице я и сильнее обжигал.
— Ох, беда с вами!
Оставив Василия Петровича сидеть на нарах в продырявленной огнем и ножницами рубахе, дедушка ведет Павку за печку, к умывальнику. Оттуда наш друг появляется с густо намыленными от кистей до локтей руками. Несет их перед собой осторожно, словно драгоценную вазу между растопыренными пальцами держит.
И глядеть смешно, и смеяться грешно.
Дед Савел, надрезав край только что вынутой Павкой из сундука простыни, располосовал ее во всю длину.
— Устраивайся на скамейке, — придвигает он Павке сиденье.
— Сухопарого бы зацапать, — высказывает Василий Петрович свою думу.
— За Черной гатью, видать, скрыться хочет, — отвечает ему дед Савел. — Каких дел, подлый выродок, натворил.
— Обязательно ловить надо, пока новых бед не наделал. Разоблачили — теперь на отчаянность пойдет… Может, Бурана на след навести? Максимыч сумеет.
— Хромает Буран. На трех лапах скачет, — жалеет Ленька собаку.
— Может, мужики и настигнут… вдогон пошли. Они места знают… Только и ему каждая нора известна, — путая длинные ленты на руках Павки, говорит лесник.
Утро, не успев как следует просветлеть, снова начинает задергиваться сумерками.
В комнате душно, и Ленька по просьбе Василия Петровича распахивает окно. За окном сухая хмарь и настороженное молчание бора.
Ни одна ветка на деревьях не шелохнется. Не слышно ранних птиц, привыкших веселым щебетанием предупреждать восход зари. Обмякшие безросные травы на поляне поникли безвольно.
Видно, не зря еще над Илиным озером предсказывал дедушка дождик на новую луну. Так марить с рассвета может только перед грозой.
Сквозь неясную дымку заметно, как в высоте громоздятся, лениво движутся тяжелые тучи. Максимыч уводит лошадей с опушки в глубину бора.
— Скажите инженеру, — гудит он, оборачиваясь, — что я за повозкой на Белояр послал. Теперь в седле ему не годится.
Порыв ветра налетел и захлопнул раму. Качнулись и пошли шуметь вершинами сосны. Первый отдаленный рокот грома докатился до сторожки.
— С дальнего прицела начинает, — придвигаясь по нарам ближе к окну, оживляется Василий Петрович. — На луга бы теперь, ветер руками ловить!
— А если молния ударит? — замечает осторожно Костя Беленький.
— Хватай на лету! — загораются глаза лесного инженера по-мальчишески озорно.
Костя сразу дает почувствовать, что умеет отличить шутку от серьезного разговора, и понятливо усмехается: «Схватишь, пожалуй! Она так схватит, что и без рук останешься».
— Шучу, шучу! — произносит Василий Петрович. И, интересуясь мнением дедушки, спрашивает — Как думаешь, Григорьич, ветром пожара не раздует?
