– Что наблюдаешь? – спрашивал в это время Гречко у командира дивизии. И, положив трубку, сказал: – Жалуется, что ничего не видит. Даже боя своего батальона не видит, хотя находится от него в пятистах метрах.
Мимо нас прокатил маленький связной броневичок.
– Знаете, как этот броневичок солдаты зовут? – спросил Исаев у Мехлиса.
– Нет, а как?
– «Прощай, родина!»
– Ну да, конечно, броневая защита у него плохая, – сказал Мехлис. – Но ведь его никуда и не посылают, только так, для связных офицеров.
Артподготовка закончилась. Теперь били только орудия сопровождения. Немцы начали все сильнее огрызаться. Где-то впереди рвались их мины и снаряды и слышалась ожесточенная ружейно-пулеметная стрельба. Из дивизии докладывали, что пленных взяли уже сорок семь человек, все на одном километре по фронту и все из штрафной роты, которая, наверное, и занимала целиком как раз на этом километре всю первую траншею.
– А ну, дайте залп между первой и второй линиями траншей, чтобы противник не оторвался и не ушел, – скомандовал кому-то по телефону Гречко. И, положив трубку, с большим оживлением, чем все, что он говорил до сих пор, сказал: – Думаю, что мы дезориентировали противника. Он решит после этой разведки боем – он сейчас уже понял, что это была разведка боем, а не наступление, – что мы сегодня будем уточнять результаты, допрашивать пленных и начнем наступление завтра. А мы начнем его сегодня.
– Сорок семь пленных, да еще штрафников, – сказал Мехлис, – сразу же во время разведки боем – это симптоматично. Видимо, воюют без большой охоты.
– Но вот погода не улучшается, – сказал Гречко.
Мехлис холодно посмотрел на него.
– А по-моему, погода стала лучше.
По своему характеру он, по-видимому, любил, чтобы желаемое как можно скорее становилось действительным, и ему казалось, что погода улучшается, хотя она ничуть не переменилась.
– Ветер, наверное, все же разгонит туман, – сказал он.
– Ветер не сильный, – сказал Гречко. – Даже ветки не шевелятся.
– А вы не смотрите на ветки. Всегда на дым надо смотреть, – сказал Мехлис. И он показал на шедший из трубы дым.
– Видите, ветер порядочный.
К Гречко подошел полковник, командир полка самоходных орудий.
– Готовы люди? – спросил Гречко.
– Готовы.
– Хорошо. Имейте в виду, Гордеев, возможно действие немецких самоходок вдоль шоссе. Предусмотрите это.
Мы снова зашли в блиндаж.
– Как наши снаряды ложатся, наблюдаете? Какое настроение? – спрашивал по телефону Гречко. Его, видимо, плохо слышали. – Настроение у людей какое? – громко повторил он. – Хорошее настроение у людей. Подбодрите людей. Скажите им добрые слова перед атакой, и пусть не обращают внимания на погоду.
– Когда начнете общую артподготовку? – спросил Мехлис, который больше не поднимал вопроса о приостановке наступления.
– Через полчаса, в одиннадцать ровно, – сказал Гречко.
– А будут артиллеристы видеть цели? – спросил Мехлис.
На это вместо Гречко ему ответил Кариофилли:
– Не будут. Тут главная беда, что в полосе наступления повсюду хутора и фольварки. А по каменным домам, чтобы их разгромить, нужно бить тяжелыми орудиями. А их ближе, чем на километр, не подтащишь на прямую наводку. А хорошо видно всего на пятьсот метров. Это в лучшем случае.
Гречко тем временем продолжал обзванивать по телефону командиров дивизий.
– Подбодрите, подбодрите людей, скажите им хорошие слова. Пусть не обращают внимания на погоду. И сами помните, что я требую от вас не останавливаться до самого Прухно.
Следующий звонок к следующему командиру дивизии.
– Подтягивайте пехоту ближе, как можно ближе к разрывам наших снарядов и дружней атакуйте. Вот и все. В один голос жалуются на плохую видимость, – закончив переговоры, сказал Гречко.
Мехлис ничего не ответил.
Осталась одна минута.
Мы вышли на воздух, и сразу же грянула артподготовка. Метрах в трехстах от нас стояли тяжелые ящики М-31; реактивные снаряды летели, похожие на большие черные стрелы, и было в них что-то средневековое, что-то от катапульты, от метательных снарядов древних времен. Сразу, когда они вылетали, за ними шел огненный хвост, похожий на хвост лисицы. Потом он погасал, и оставалась лишь черная, продолжавшая лететь далеко вверх стрела. После каждого залпа какой-то запоздавший снаряд летел в одиночку.
– Ишь, смотрите, как гусь, – сказал кто-то, и сказал очень точно.
Все грохотало и стучало, как на большой молотилке.
Через сорок пять минут артподготовка кончилась, началась стрельба артиллерии сопровождения. И пехота пошла в атаку. Отсюда ничего не было видно, хотя в ясную погоду этот наблюдательный пункт, наверное, был бы отличным. На затянутую туманом даль вторым пологом лег дым от разрывов.
Едва кончилась артподготовка, как впереди начали рваться немецкие мины и возник ожесточенный пулеметный огонь, особенно слева.
– Не подавили до конца, – сказал Гречко. – Не подавили всех целей. – И грустно щелкнул языком.
Через полчаса стали поступать первые донесения. Командир одной из дивизий доносил, что он дошел до железной дороги, но дальше не может продвинуться – немцы фланкируют ее справа артиллерийским огнем, и он несет потери.
– Во-первых, – сказал ему Гречко по телефону, – если вы сейчас боитесь потерь, то вы, простояв на месте, потеряете еще тридцать минут, и это будет самая важная потеря. А потом я все-таки прикажу вам двигаться вперед, и вы будете двигаться и потеряете втрое больше, чем потеряли бы сейчас. А во-вторых, насчет немецкой артиллерии неправда, не может быть у вас сильного огня немецкой артиллерии, она подавлена, и мы отсюда не слышим ее, она по вас не бьет. Вы неверно доносите. Идите вперед – и все.
После этого звонка он сейчас же позвонил командиру корпуса.
– Такой-то (Гречко назвал фамилию командира дивизии) мне доносит, что ему во фланг бьет немецкая артиллерия. Сейчас же помогите ему. Дайте огонь по немецкой фланкирующей батарее, и мощный огонь! Помогите как следует.
– Педагогика, – усмехнулся Кариофилли.
– Так точно, – сказал Гречко. – Может быть, по нему и в самом деле бьет с фланга немецкая артиллерия. Но ему-то надо внедрить в голову, что я не принимаю этого в расчет. А командир корпуса пусть на всякий случай все-таки ему поможет.
Между тем пулеметный огонь не стихал. И уже по одному этому чувствовалось, что немцы, особенно слева от нас, не отошли, сидят там, где сидели.
Мы ходили снаружи перед блиндажом и довольно долго молчали. Потом Мехлис сказал:
– У немцев метеорология есть составная часть военной пауки. Они ждут погоды для наступления, как летчик для кругосветного полета. Ждут и пять дней, и десять, и пятнадцать, сколько им нужно. И дожидаются идеальной погоды. И в эту идеальную погоду идеально используют все, что могут использовать. А нас они давно изучили, изучили наше упрямство. Есть погода, нет погоды, раз решили, значит, будем наступать. И они это учитывают и к этому готовятся. Раз мы уже назначили день, то не отменим ни при каких обстоятельствах.
Свистнул снаряд и разорвался где-то далеко сзади. Я вспомнил рассказ Бориса Смирнова о том, как он сидел на пункте наведения авиации вместе с несколькими солдатами-артиллеристами. Им только что подвезли суп, и они ели его из котелков. В это время начался немецкий артналет. Когда снаряды свистели и рвались далеко сзади, солдаты, усмехаясь, говорили про них: «Это не наш, это генеральский пошел… И это
