Воландом.
— Майдрэс, скажи, ты тоже не знаешь, кто такой Воланд? — спросил Бирюков водителя.
— Воланд? Конечно, знаю! Из «Южных Вежд» бухгалтер! Короче, спер три лимона и теперь в России прячется.
— Где-где прячется?
— Не знаю, в России где-то.
— А мы, по-твоему, где? — развеселился Бирюков.
— Мы, ясное море, где — в Сочи. А он — в России.
— Да-а, — протянул Бирюков. — Еще пару лет с этими козлами, и у нас даже в Новгороде Великом будут думать, что Новгород отдельно, а Россия отдельно. Чечни им мало.
— С какими козлами? — все-таки спросила Нора.
— С такими, которые в Кремле сидят.
Нора вспомнила, как, готовясь к командировке, она прочитала в московской газете статью про Бирюкова. Там было сказано, что Бирюков поссорился с кем-то новеньким из правительства и ушел в оппозицию. Про политику Норе было неинтересно, и она не дочитала.
Тут отозвался Майдрэс:
— А при чем тут Кремль? В Сочи так всегда было, что мы отдельно, а Россия — отдельно, даже еще когда Советский Союз был. Я вообще недавно только узнал, что Сочи — это тоже Россия. А знаешь, как узнал? Решил, короче, к брату в Трабзон поехать. А в порту, где билеты продаются, на стене объявление — кто хочет ехать в Трабзон, короче, не забывайте, что нужен загранпаспорт. Я ей говорю: «Э! Ты че? Какой загранпаспорт? Тут три часа на катамаране!» А она, короче, говорит: «Трабзон — это уже не Россия». А я говорю: «Ясное море, что Трабзон не Россия, а мы что — Россия?» Всю жизнь, короче, прожили, думали, что мы в Сочи живем, на Кавказе, короче, а теперь оказалось — в России!
— Потрясающе! — засмеялся Борис. — А что, по-твоему, вообще Россия? Она где?
— Россия? Это, короче, где-то за Кубанью. Не, ну теперь-то я знаю, что мы тоже Россия, но как-то это не чувствуется, короче. Да ты кого хочешь спроси, тебе все скажут: мы живем в Сочи, а Россия далеко. Там полно разных городов непонятных, короче. Например, там есть город Сык-тыв-кар. Оттуда одни две телки в прошлом году приезжали, но это, короче, потом расскажу… Еще там есть какой-то Йошкар-Ола. Где это вообще — Йошкар-Ола, кто-нибудь знает? Это ж надо название такое, короче, придумать! Еще хуже, чем Сык-тыв-кар, — возмущался Майдрэс. Он жестикулировал так, что иногда выпускал руль из обеих рук.
— Нормальный человек разве может понять, почему, чтобы в какойто Йошкар-Ола поехать, который вообще никто не знает, где находится, загранпаспорт не нужен, а чтобы по делам в Трабзон тудаобратно — загранпаспорт нужен! Это разве правильно? Это разве так должно быть? А ты еще спрашиваешь! — обиделся Майдрэс.
Борис тихонько смеялся и смотрел на Нору, которая смотрела в окно.
Машина мчалась по серпантину сочинской трассы. Бирюков свое давно отферрарил и ездил теперь на спокойных мерседесах. Впереди неслась милицейская семерка. Ее распирало от гордости. Гаишник знал, что сопровождает большого московского человека, и поэтому орал на встречных громче обычного:
— Стоять! Стоять, не видишь, люди едут! Взять вправо, пропустить людей. Людей пропустить, я сказал!
Мерседес проезжал мимо пустырей, заросших камышом, огороженных бетонным забором, с колючей проволокой и надписью «Проникновение запрещено», мимо крохотных рынков, недостроенных жилых коробок, сальных кафешек, пересохших речушек, времянок с глухими окошками, огородов с кукурузой, груд шлакоблоков, бетономешалок, заправок, сетевых автомоек «Принцесса Диана», ремонтных лачуг и чумазой зелени, беспорядочных зарослей пыльной мимозы, инжира, фейхоа, мушмулы, винограда, платанов, самшита, слив, и пальм, и магнолий, и лавра — мимо запущенной шерсти немытого южного города.
— Ну все, приехали, — сказал Майдрэс. — Это «Лурдэс». У кого бабки есть, нигде больше не кайфуют, кроме здесь.
Ресторан «Лурдэс» стоял под горой на поляне у пруда. Через пруд построили мостик, а под ним завели лебедей и любовные лодки для легких прогулок.
Хозяин ресторана был отставным майором российской армии. Он сначала чуть не погиб в Афганистане, а потом, как в награду за это, десять лет счастливо прожил на Кубе, защищая геополитические интересы Родины в окружении пальм на песочке. С виду и на ощупь песочек напоминал крахмал, из которого бабушка, когда майор был маленький, варила вкусный молочный кисель.
Потом Родина временно в своих геополитических интересах запуталась, и база на Кубе стала ей не нужна. Майор вернулся домой во Владикавказ, загорелый и благодарный, готовый и дальше защищать, что скажут. Тем более что ему давно была положена квартира.
Но, пока квартиры не было, его с женой и тремя детьми поселили в бараке казармы. В комнате, кроме двуспальной солдатской кровати, помещалось две табуретки. На одной стоял телевизор, на другой — электроплитка, заменявшая семье кухню.
Комната была проходной. Фанерной перегородкой она отделялась от склада. Если кому-то был нужен противогаз или еще что-нибудь, все шагали в больших сапогах на склад мимо майоровой жены в халате и майоровых сыновей, которые стоя делали уроки, положив тетрадки на телевизор.
Через год в казарму пришло письмо из Москвы. В письме говорилось, что в городе строится жилой дом на пятьдесят квартир. Одна из квартир должна достаться майору. Майор и его дети радовались как дети.
Правда, потом командир объявил, что военным квартир дадут не пятьдесят, а всего двадцать. А потом — что не двадцать, а десять. А потом — что вообще только две. А остальные продадут просто людям, которые умеют зарабатывать деньги.
Тогда майор и другие обделенные офицеры пошли и самовольно заняли дом. Занимали квартиры согласно очереди — те, что положено: на трех человек — двушку, на четырех — трешку.
В доме не было света, газа и воды. Подниматься в квартиры приходилось через балкон: строители по приказу начальства заварили подъезды и окна решетками.
Потом девелоперы привезли на экскурсию новых покупателей квартир. Семьи офицеров смотрели на них с балконов. Покупатели приехали на блестящих машинах, их жены несли красивые сумки, интересовались планировкой и c одобрением оглядывали гаражи.
После этого от майора ушла жена. Уехала к маме в Минск и прислала оттуда письмо. Написала майору, что вернется, когда он станет мужчиной.
Тогда майор наконец-то украл. Страдал, видит Бог, но украл. И не просто украл, а присвоил деньги, положенные его солдатам за год службы в Чечне. Вышел в отставку, забрал из Минска семью и переехал в Сочи, поближе к любимому климату.
Через год он построил в горах лучший в городе ресторан и назвал его в честь кубинской деревни, в которой служил. Майор снова был счастлив, и ему ни за что не было стыдно.
Борис с удовольствием разглядывал уменьшительно-ласкательные суффиксы и орфографические ошибки в меню. Ресторан, в котором, как и во всех местных ресторанах, любили, чтобы меню было написано поэтично и с фантазией, предлагал Борису отведать (именно отведать) картошечку, помидорки, а также лучок-чесночок. Первая страница меню, упакованная в захватанный целлофан, гласила:
Салат Куринный (курочка, огурчики, майонез)
Салат Фирменный (отведайте — и убедитесь!)
Салат Цезарь (классика — это всегда вкусно!)
Салат Греческий (комментарии излишни!)
И в конце предлагали коронное блюдо —
— Скажите, а местные люди ходят в школу? — спросил Борис.
— Конечно, ходят, — ответила, удивившись, Нора.
